Дмитрий ФИЛИППОВ. БАРЖА ИДЁТ КО ДНУ

№ 2016 / 34, 04.10.2016

Когда Никита Михалков снимал свой «Солнечный удар», не думаю, что он предполагал открыть ящик Пандоры. Казалось бы, какие вопросы? Красный террор в Крыму факт доказанный. У Землячки с Белой Куном руки по локоть в крови. Только по официальным данным с 1920 по 1921 год было расстреляно 20 000 белогвардейцев. Просто, как любой большой художник, он уловил в воздухе смену ветра. ГУЛАГ, расстрелы, допросы, застенки – это вчерашний день. Не то, чтобы они никому не интересны, просто эта страница нашей истории (чёрная, безусловно) залистана до дыр и уже не вызывает того запредельного ужаса, на который рассчитано всё это ковыряние в ране. А ужас быть должен, никак нам нельзя без ужаса. Даже слово новое появилось в последнее время – хтонь. Нет, не так – ХТОНЬ.

Никто не знает, что это такое, но произносить надо с надрывом и трепетом в голосе.

Иными словами, срочно был нужен новый образ, который бы аккумулировал в себе тиранию большевизма. Так появилась баржа.

Согласитесь, в этом есть ощущение безвыходности и беспросветности: сотни людей зажаты в трюме, им некуда бежать. Приговорённый к расстрелу может взбунтоваться, кинуться на своих палачей, а на кого ты кинешься в барже с наглухо задраенными трюмами? И на самом деле не важно, топила Землячка врангелевских офицеров или нет. Ей и без баржи от грехов не отмыться. Но мы говорим об образе, а он бесподобен, он кристален; он такой, что лучше и не придумаешь. Ни у Бунина в «Окаянных днях», ни у Вересаева «В тупике», ни в архивах о барже нет ни слова. Но, как мне сказал один хороший писатель, «память народная – тоже документ». Пусть так, тем более, что к этому писателю мы ещё вернёмся. А баржа тем временем поплыла.

Надо очень отчётливо для себя понимать, что тема кровавого СССР никогда не будет закрыта. Попробуйте написать роман о Гагарине и первом полёте человека в космос – его не возьмёт ни одно издательство. Но если вы напишите о раскулачивании, всюду будет зелёный свет. Это такая повестка дня. Справедливости ради, надо сказать, что она закономерна: мы семьдесят лет ругали капитализм и славили коммунизм, но маятник истории качнулся и роли поменялись. Бумеранг, товарищи, ничего личного. Ну, и чисто с экономической точки зрения кровавое – выгоднее, оно не даёт покоя. Впрочем, и Гагарина можно продать, если написать, что Юрий Алексеевич насиловал инопланетян.

Но вернёмся к барже. Она тем временем из Крыма поплыла в Азовское море, поднялась по Дону, через канал вошла в Волгу и добралась до Татарстана. Хотя затонуть ей уготовано в Сибири.

4 5 Barzha1

Роман Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза» уже назван самой значительной книгой 2015 года, удостоен крупнейших литературных премий. Абсолютный тиражный успех. Не роман даже, а блокбастер в прозе. И снова баржа с раскулаченными, которая тонет по пути к месту выселки. И снова гибнут ни в чём не повинные люди.

Повторяю, это что-то в воздухе, какие-то флюиды витают, заставляя использовать образ баржи. На художественных достоинствах и недостатках романа не будем останавливаться. Скажем так, они есть, и те и другие. Важно вот что: кассовый успех «Зулейхи» объясняется тем, что историческая достоверность никому не нужна, ни издателям, ни, что самое главное, читателю. А что нужно читателю? Динамичный сюжет, кровавый СССР и lovestory. Та-да-да-дам! Заказывали? Получите. Мы вот все распинаемся за кризис литературы, сетуем, что, де, не рождаются новые Толстые и Достоевские, литература обмельчала, нет свежих форм и идей… Но, помилуйте, они, как показывает практика, читателю и не нужны. А нужно нечто лёгкое, без претензий на гениальность, но добротное, читабельное, с понятными диалогами, без поиска смысла жизни, но с личной драмой в приключенческой обёртке. А если ещё и баржа утонет, то это полный суповой набор.

Сюжет о кораблекрушении в литературе не нов. Самый известный – это «Робинзон Крузо» Даниэля Дэфо. Роман этот, как и «Зулейха», имел ошеломительный успех, потому что был созвучен идеям Просвещения и зарождавшегося капитализма: сила и мощь человеческого духа перед лицом природы без всякой, на секундочку, божественной помощи. «Зулейха» повторяет этот типический сюжет с учётом времени, идеологии и задач: грозный Аллах, которого героиня страшится в первой главе, отступает, пропадает. Его просто нет в мире и жизни переселенцев. Значит ли это, что современному читателю не нужен Бог? Пожалуй. Бог – это скучно. Это заповеди, это нравственный выбор, это душевные муки, это поиск добра в себе и в мире… В эпоху победившего капитализма Бог становится слабым звеном.

Мало кто знает, что Даниэль Дэфо написал продолжение – роман «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо». В нём Робинзон, вернувшись в Англию и разбогатев, начинает тяготиться спокойной жизнью зажиточного буржуа. Пережитое не отпускает его. В январе 1694 г. он снаряжает корабль и вместе с Пятницей снова отправляется на свой остров. Там он находит многочисленную колонию поселенцев, проводит там реформы. В одной из стычек с дикарями Пятница погибает. Потом Робинзон ещё долго будет возвращаться в Англию через всю Сибирь, но главное для нас другое: остров не отпускает тебя, и рано или поздно заберёт самое дорогое. Дэфо это понял и поэтому написал продолжение. Оно замыкает историю, и сюжет становится архетипом: дорога домой бесконечна, это бег по кругу, бег от себя самого. Не думаю, что у «Зулейхи» будет продолжение. Потому что, ступив на путь «кровавого совка», ты разрушаешь заданный архетип. Главной становится баржа, а не Зулейха. А баржа уже затонула, её не поднять. Она лишь сама может всплыть, чтобы отправиться в новое плаванье, к другим берегам. Чтобы там, в новой сюжетной истории ожидаемо затонуть.

Один раз – случайность, два – совпадение, три – закономерность. Так, кажется, нас учит жизнь. Третий раз баржа идёт ко дну в Белом море. Дебютный роман петрозаводского прозаика Дмитрия Новикова называется «Голомяное пламя». Выходит он, кстати, в той же редакции, что и «Зулейха».

Об этом тексте говорить сложнее всего, потому что «Голомяное пламя» – это настоящая литература. К счастью или к сожалению, но дар художника не зависит от его идейных пристрастий. А как было бы хорошо: всех либералов и антисоветчиков назначить графоманами и закрыть на этом вопрос. Не выйдет. Вопрос не закрывается. Поэтому надо подходить со всей серьёзностью и разговаривать, искать точки соприкосновения. В романе Новикова такой точкой является Север, его природа, дух и существо; растерзанная русская деревня, чувство морского простора и бешенный восторг добычи; неизбывная русская религиозность, которая и любит Господа, и борется с ним, и всё это неразрывно, по настоящему и до конца.

Романное время уходит вглубь: 2005, 1975, 1935, 16 век… Центральная мысль текста – поиск своих корней, родной земли, первоосновы. Вот только текст не объединяет, а разделяет. Само повествование состоит из кусков, которые, как мозаика, складываются в полотно истории поморов на примере истории одной семьи. Мир художественной литературы не может быть чистым и гладким: сусальные комсомольские стройки или елейные кокошники скучны и унылы, это вообще не о литературе, а так, компановка заданного и воображаемого. Литература – это через тернии к звёздам, через боль, страх и преодоление – к надежде, любви и вере. У Новикова почти получилось пройти этот путь. Но помешала баржа.

Один из смыслообразующих эпизодов романа выглядит так. В середине тридцатых деда главного героя хватает ЧК, и его везут с другими заключёнными на барже морем. Начинается шторм. Баржа садится на мель и заключённые, чтобы спастись, пытаются доплыть до берега. В спину им стучит пулемёт. «Всего на берег вышло пятеро из двухсот. Десятки километров тащили они меня до дому. Отца я больше никогда не видел.»

Дело не в том, что память народная – это тоже документ. Кто бы спорил, документ, да ещё какой. В литературе – поважнее иных архивов будет. Вопрос в преодолении. И прощении. И приятии своего прошлого. В конце концов, это вопрос трактовки. Скажем, есть всем известный «Архипелаг ГУЛаг» Солженицына и малоизвестный «Вагон» Василия Ажаева. И в том и другом – тема невинно осуждённых. Вот только у Ажаева нет ненависти. Он вообще не смакует лагерные ужасы, а сразу же, с ходу ищет пути примирения случившегося с собственной верой в светлое будущее. Это принципиально иной подход: христианский. И текст тут же становится выше мучительной темы, не оправдывает её, но преодолевает. В романе Новикова этого преодоления не случилось. Хотя все предпосылки были. Не зря фундаментом романа становится житие Варлаама Керетского, священника, убившего в порыве ревности собственную жену. Он три года ходил на баркасе по Белому морю, избывая свой грех. Никого вокруг: только он, море и тело супруги. И в этой добровольной епитимьи оказался путь к спасению. И Новиков уже нащупал этот путь, но отчего-то свернул в сторону. Баржа, расстрелы, извод поголовья сёмги, советский мрак, насилие маленького мальчика на первомай (а мы понимаем, что это не просто часть сюжета, но метафора) – всё это даже не страшный СССР, а глубокое и окончательное: не прощу! И это «не прощу» разделяет, разводит друзей, братьев, людей, народы… И поморы уже предстают не частью русского мира, а каким-то особым племенем: «На юге тоже ясно – там земля русская, Великий Новгород да царство Московское. Свой там народ, русский, а всё не такой, как мы. Без моря живут, воли не знают, все под хозяином каким, царь там да прислужники его».

Это тупик. Утыкаешься в него лбом и ничего не можешь с этим поделать. Через тернии в яму. Потому что любому, кто рискнёт защищать социализм, тут же припомнят:

– А вот ваши чекисты нашего Мандельштама

– Да почему же вашего? И нашего тоже. А чекисты – они такие же наши, как и ваши…

Вообще откуда это тянется?

– Злые чечены, вы русским парням головы резали…

– Резали. Потому что ваш Сталин нас выселил…

– Дак вы же фашистам помогали!..

– А вы нас завоевали, Шамиля убили, у-у-у, ненавижу…

Откуда это тянется? Ведь есть в этом что-то ветхозаветное, когда грозный Яхве избил египетских младенцев: тёплых, живых, ни в чём неповинных. И евреев отпустили восвояси. И поплыли они по океану пустыни, как баржа.

У Новикова есть надежда на примирение. Не сама надежда даже, а лишь намёк на неё, но иначе бы он и не был крупным писателем своего поколения: «И помутневшим, увлажнившимся глазом вдруг словно увидел: от развалин домов пошли к морю солнечными бликами, травяными тенями матёрые мужики в окладистых бородах, молодки в расшитых жемчугом сарафанах и повойниках, старухи в чёрных платках, подростки в перепляс. Они скользили к берегу и уходили в морскую воду. Весёлыми покатниками плескались дети. Быстрой тиндой ныряли подростки. Серебрянками, залёдками и закройками вились молодые поморки. Листопадками степенно уходили в глубь старухи. Огромными рыбинами, заломом, рассекали волну северные мужики…»

Баржа села на мель, но не затонула. И бьют волны в её омертвевший корпус. И всё висит на волоске. Плыть ей дальше или идти ко дну?

Всё это лишь следствие бытийного тупика, в котором мы находимся вот уже 25 лет. В конечном итоге, не в баржу всё упирается. Чтобы понять, что происходит с современной русской литературой, необходимо посмотреть на читателя. Спекуляции на тему «самой читающей страны» порядком поднадоели, но вот что несомненно: советская литература была процессом, и читатель был активным участником этого процесса. Читателя в некоторой степени можно было назвать со-творцом, поскольку чтение серьёзной художественной литературы подразумевает под собой внутреннюю работу, погружение в авторское мировосприятие: читательское «я» и авторское «я» становятся тождественными в момент усвоения художественного ритма, интонации, системы образов. Иными словами, авторское становится личным. Почему сейчас мы наблюдаем шквальный коммерческий успех беллетристики и так называемого «низкого жанра»? Почему его элементы с такой лёгкостью проникают в серьёзную литературу? Да потому что «низкий жанр» не предполагает внутреннего погружения, слияния авторского и читательского «я». За ироническим детективом, дамским романом или боевым фэнтези можно наблюдать со стороны, оставляя текст вне себя, как любопытное, но чужое высказывание. Читателя не стало меньше, он просто перестал быть со-творцом. Поэтому и писатель видит свою задачу в том, чтобы взбудоражить сознание, раскровенить его, расчесать. Не лечить, не врачевать, заметьте, а ещё больше разбередить. Но время собирать камни рано или поздно настанет.

Донцова разорится, потому что никто не станет покупать её книг.

Помор обнимет татарина и назовёт его братом.

Робинзон Крузо останется с Пятницей на острове.

И все баржи будут подняты со дна.

Дмитрий ФИЛИППОВ

г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.