Вид с откоса Черепановой горы
№ 2016 / 39, 11.11.2016
Прочитал статейку Андрея Болдырева о Викторе Некрасове (“ЛР”, № 38). Мне показались обвинения писателя со стороны автора и голословными и некомпетентными. Сочинил не опровержение, но относящееся к теме.
Ранение было тяжёлым. И чтобы рука восстановилась, её следовало тренировать. Врачи посоветовали что-нибудь писать – отличная разминка, но не ручкой (а это деревянная вставочка-держалка и перо, которое то и дело надо было макать в чернильницу: для закованной в гипс руки вещь невозможная), а карандашом (его и легче держать, и пишет он, какой наклон ни выбрать, скользит по бумаге, кажется, без остановки).
Именно карандашом и написана повесть, которая получила затем название «Сталинград» (так было обозначено в журнальной публикации, впрочем, с подзаголовком «роман», так было обозначено в первом книжном издании, почему название изменено – разговор отдельный).
Сочинялась повесть на откосах киевского стадиона, поросших зеленью – там бродили и лежали на траве ходячие «ранбольные». Это стадион, который хотели открыть после реконструкции 22 июня 1941 года, но открыли только в 1942 году. В честь этого состоялся футбольный матч между киевской командой «Рух» и командой немецкой части, киевляне выиграли, после чего их расстреляли. А зелёные откосы Черепановой горы, где гуляли раненые, можно увидеть в фильме «Город зажигает огни». Виктора Некрасова вкус иногда подводил. Фильм ему не понравился, и фамилия сценариста из титров убрана, лишь обозначено, что снят по книге «В родном городе». Разве не странно? Одна из лучших картин Владимира Венгерова, превосходные актёрские работы Николая Погодина, Олега Борисова, Лилианы Алешниковой. Зато нравился весьма средний фильм «Солдаты» с Иннокентием Смоктуновским, всегда и всюду играющим Юрия Деточкина, будь то фильмы Михаила Ромма или Григория Козинцева. Ну да ладно, спорить бессмысленно.
Итак, повесть, написанная карандашом, была затем продиктована машинистке, и машинопись пошла по киевским редакциям, а когда везде отказали, послана в Москву. Не сразу и не просто, оказалась в редакции журнала «Знамя». Повесть внимательно прочитали, оценили и приняли. Работа над текстом была, но переделывал, сокращал и дописывал его сам автор, учитывая редакционные пожелания. И главное осталось неизменным, Сталин упоминался дважды: в своём углу ординарец Валега повесил рядом с изображением одесского оперного театра и репродукцией картины «Запорожцы» портрет верховного главнокомандующего, и в гитлеровской листовке встречается его имя. Вот и всё.
Когда в 1947 году обсуждали уже напечатанный текст, подразумевали и это. Отправляя в Киев многостраничную стенограмму, Всеволод Вишневский добавлял: «Ряд выступающих отмечали что редакция «спровоцировала» автора на название «Сталинград» и подзаголовок «роман». Так как я лежу в больнице, я не мог пока ответить всем этим людям. Для меня нет сомнения в том, что и редакция и Вы дали верное название. Это на данное время наиболее ценная и наиболее точная вещь о событиях в Сталинграде. Мы, конечно, могли бы, при нашем умении и искусстве, здорово Вас выстирать, пропустить сквозь синьку, подкрахмалить и отутюжить. К этому склоняются все наши критические «недоросли». А я решил оставить вещь такой, какой она вышла из-под пера окопника».
Оппоненты говорили о бытовизме, об отсутствии пафоса, чуть ли не бесконфликтности, говорили о прочем и разном, намёками, обиняками, о главном сказать не решились. Но, чтобы сохранить объективность, надо спросить: а не есть ли это частный взгляд на события истории, точка зрения Виктора Некрасова, волею обстоятельств попавшего на войну и оказавшегося в Сталинграде?
Да, частный взгляд, да, исторические события увидены под особым углом, тут и спорить нечего. Доказательств сколько угодно. Например, стихотворение – вот уж казус казусов – датированное декабрём 1942 года. И место, где написаны стихи, обозначено: Сталинград.
Что самое страшное на войне?
Страшна духота ночная,
Когда в землянке, над ухом, в стене
Скребётся мышь лесная.
Что самое страшное на войне?
Страшны зверьки-кровососы
И эти на шее и на спине
Горящие расчёсы.
Что самое страшное на войне?
Начальник – болван и сука.
Сердитый – он противен вдвойне,
А добрый… Какая мука!
Бывает и светлое на войне:
Письмо от жены или мамы,
Вечерний свет, полнеба в огне
И грозный звук… Тот самый.
Ещё один частный взгляд на те же исторические события, до странности схожий, едва ли не аналогичный, но выраженный стихами. Был ли Семён Липкин открывателем этой темы в русской поэзии – здесь обсуждать не место. И поэзия склонна к многоголосью, и тема в стихах – не то, о чём пишут, а то, как пишут о том или ином предмете, именно – точка зрения, ракурс, подход, поскольку темы разнятся, тогда как предметы одни и те же.
В прозе наверняка первым был Виктор Некрасов. С него началось, и очень нескоро, направление в военной прозе, которому подобрать определение затрудняюсь. Тяжело толковать очевидное. Второе направление началось с повести Константина Воробьёва «Это мы, Господи!». Определение просится само – «трагический натурализм» (возможно, «реализм»). Третье – с повестей Виктора Курочкина «На войне, как на войне» и «Железный дождь» (так и не законченного фрагмента эпико-буффонадных «Двенадцати подвигов солдата»). Это «трагикомический реализм», без скидок и оговорок, со своей эксцентрикой, своим драматизмом, близким драматизму древнегреческих классиков.
Кто бы потом ни писал о войне, работал в пределах какого-либо из этих направлений, пусть замечательно, пусть отменно. Зачастую смешивая свойственные этим направлениям качества. Чистые образцы, думаю, представлены только у трёх названных авторов.
Однако предмет статьи не жанры военной прозы, а Виктор Некрасов, который всегда и на всё, какого бы масштаба ни совершалось исторические событие, смотрел, как свойственно только ему. Это был частный взгляд, чего он сам и не скрывал. Это была своя точка зрения, которую он никому не навязывал, но которую готов был отстаивать до последнего, отметая сговор и компромиссы.
Почему ему, а не другому (ведь был претендент, которого уже официально поздравили со званием лауреата, а потом оставили с носом и, вроде бы, с инфарктом, отдельная история) дали государственную премию, в двух словах не сказать. Фамилию, хотя решительно против его кандидатуры был Александр Фадеев, собственноручно внёс в список вождь. Утверждать, что намеревался он вырастить собственного карманного писателя, воспевателя и лизоблюда, значит – мерить косым аршином. Одним воспевателем и лизоблюдом больше ли меньше – что за расчёты? Почему Виктор Некрасов принял государственную премию – это и блага, и деньги, и почести, и переиздания – за книгу, в которой не покривил душой, не прославлял вождя, вопрос, глупее которого не придумать.
Без почестей Виктор Некрасов мог обойтись, если это не предмет иронии либо насмешки. А деньги и блага, даваемые изданиями и переизданиями, очень нелишни, когда отстаиваешь свою точку зрения, не идя на сговор и компромиссы, да и никому не во вред. Как известному писателю, лауреату дали ему квартиру в Пассаже, не том, что на улице Червоноармейской, быв. Большая Васильковская, а том, который соединяет Крещатик и улицу Марии Заньковецкой, быв. Меринговская (старые и новые названия улиц помянуты оттого, что Пассаж строился долго, с довоенного 1913 года, а завершён в 1950-х). Там и прожил Виктор Некрасов до самой эмиграции, там открыта – есть ли сейчас, не знаю – мемориальная доска, на которой стоял настоящий гранёный стакан с водкой, накрытый ломтём хлеба, когда я ходил по Киеву незадолго до очередных исторических перипетий.
Наверное, хорошо тут жилось. Гуляй по Крещатику сколько душе угодно, от Крытого рынка, как называли в те времена Бессарабку, до самого Владимирского узвяза (площадь Третьего интернационала, она же – Сталина, она же – Ленинского комсомола, не в счёт, это продолжение Крещатика, как ни смотри). Тут росли каштаны, липы и даже американский клён – со времён совсем доисторических. И было, где выпить: «Таких мест на Крещатике – могу по пальцам сосчитать – пять. Три из них, собственно говоря, даже не кафе, а закусочные, но есть столики, а в двух шагах и «Гастроном» – можно и сбегать. В «Ливерпуле» за столиками с разноцветными пластмассовыми стульями распивают «Тракию» и «Мельник», ставя бутылки под стол, откуда их выволакивают уборщицы или «недоперепившие», всем тут известные старики».
А какая замечательная квартира была на третьем этаже дома № 15. Стены увешаны сверху донизу фотографиями, на полках книги и альбомы, которые хозяин собирал многие десятилетия. Комнатные растения в горшках, всем фикусам фикус дотягивался до самого верха проёма огромного вертикального окна.
При обыске, длившемся сорок два часа, забрали рукописи, забрали книги, альбомы. Только опись арестованных вещей составила шесть десятков страниц.
Принимая государственную премию, Виктор Некрасов не клялся в верности тому, чьё имя премия носила. Ведь давать торжественные обещания, значит, утратить возможность отстаивать свою точку зрения. Для Виктора Некрасова это значило – перестать писать. Все его сочинения – это частный взгляд на исторические события. Потому и по художественной ткани, и по интонации, и по масштабу изображения – повести его, очерки, статьи, мемуары составляют единое целое. Различаться могут по качеству, что-то написано лучше, что-то хуже.
Не зря он называл себя зевакой. Он любил ходить и смотреть. Когда хотелось или требовалось, впечатления свои он записывал, позднее – наговаривал в микрофон на радио. Чем дальше, тем больше не по душе было писать рассказы и повести. Повесть «Сапёрлипопет» опубликована в 1983 году, «Маленькая печальная повесть» в 1985. Прочее – статьи и очерки. Самое последнее произведение, отданное в журнал перед смертью, «Городские прогулки». Это другой вариант «Записок зеваки», где воспоминания о Киеве, архитектуре его, истории и отдельных малых историях, на мой взгляд, лучшей его книги, что можно сравнить с «Образами Италии» Павла Муратова. Завершение прозы, начата которая была карандашом на зелёном откосе Черепановой горы.
Иван ОСИПОВ
Добавить комментарий