Александр ЧЕРЕВЧЕНКО. С Камчатки через Магадан на Амур

№ 2017 / 14, 21.04.2017

Телеграмма из Союза писателей России застала меня в Охотском море, на борту сейнера «Панютино». Мы только что вернулись через Курильский пролив в район лова с океанского побережья Камчатки, где в тихой бухте прятались от жесткого шторма. В телеграмме мне предписывалось прибыть в Ялтинский дом творчества писателей для участия во Всероссийском совещании молодых литераторов Крайнего Севера и Дальнего Востока в качестве руководителя творческого семинара.

 

Первая встреча с нанайским миром

 

В Магадан я добрался с оказией – на ледоколе «Ерофей Хабаров», как нельзя кстати оказавшемся в расположении нашей промысловой флотилии. Оформив командировку, вылетел в Москву, затем в Симферополь. В Ялту приехал на троллейбусе.

Конец февраля – начало марта на Южном берегу Крыма это самый разгар весны. После кромешных льдов и штормовых ветров Охотского моря Ялта казалась мне раем. Прежде я бывал здесь не раз, в здешнем Доме творчества написал три или четыре книжки, познакомился со многими известными литераторами – как советскими, так и зарубежными. Словом, прибыл, я, по сути, в дом родной.

Чего нельзя было сказать об участниках семинара. Особенно о детях сурового Заполярья – чукчах, ненцах, эскимосах, юкагирах, эвенках. В этом раю они явно чувствовали себя не в своей тарелке. Край магнолий, лавров и кипарисов был им не просто чужд, но и в какой-то степени даже враждебен.

Единственной отрадой для многих из них была возможность беспрепятственно преобретать и употреблять спиртное. Скажем, на Чукотке – не знаю, как сейчас, но 37 лет назад «огненную воду» чукчам и эскимосам продавали исключительно по большим праздникам – государственным и национальным. Например, на 7-е ноября, Первое мая, в день рождения первого оленёнка или в честь добычи первого кита.

Вот почему в первые дни этого небывалого форума творческая работа не ладилась. На помощь нам пришла матушка-природа. Внезапно в самый разгар субтропической весны на Ялту обрушился снегопад. Да какой! Огромные хлопья тяжёлого сырого снега буквально завалили сады и парки Ялты, преобразили город. Надо было видеть, как ликовали наши семинаристы.

Снег, понятно, продержался всего ничего, но тот день стал переломным в нашей работе.

В моём семинаре на общем фоне заметно выделялись эвенкийский поэт Николай Оёгир и нанайская поэтесса Анна Ходжер. Оба были уже вполне сложившимися литераторами, да и молодыми назвать из было нельзя. 15 марта Николаю исполнилось уже 54 года, Анна была младше его на 10 лет.

Там же, в Ялте, я перевёл первое понравившееся мне стихотворение Анны Ходжер. Называется он – «Яоко» (ударение на последнем слоге). Вот оно.

Инструмент воображенья –

Мой волшебный яоко.

Мысль до головокруженья

Улетает далеко.

И дыханья не хватает,

И не знаю до сих пор,

Как на шкурах возникает,

Появляется узор.

Силуэт дракона, тигра,

Птицы, травы, дерева…

Я пока что не постигла

Ложь и правду мастерства.

А пока я постигала,

Очутился далеко,

сотворил чудес немало

Мой волшебный яоко.

Вижу я на рыбьих шкурах

Очертанья сопок хмурых,

Утки плюхнулись на плёс.

Рыба в озере играет,

К Древу жизни подбегает

С молодым лосёнком лось…

Я склонилась над узором,

Занята извечным спором –

Вновь понять мне не легко:

Я ли это рисовала

Или дремлющий устало

Мой волшебный яоко?

Яоко – это маленький, женский, ножик, которым нанайские мастерицы вырезают на рыбьих шкурах всяческие узоры. После из этих шкур шьют халаты, рубахи, прочую одежду и обувь. Это национальное искусство уходит корнями вглубь веков.

Хабаровский этнограф Елена Глебова считает, что впервые о нём упоминается ещё в древних китайских летописях, где эти народы назывались «юй-пи-дацзы» – «рыбьекожие варвары».

«Рыбьекожие» особенности дальневосточников содержатся в «скасках», «отписках» и «распросных речах», которые в XVII веке русские землепроходцы отправляли с неизведанных и диких берегов, – пишет Е.Глебова. – Принадлежат они перу предводителей амурских походов Василию Пояркову, Ерофею Хабарову, Онуфрию Степанову и крайне лаконичны. Но в «скасках» этих – всё самое главное о жителях «даурских мест», чей образ жизни не мог не удивлять россиян.

Дючеры, ачаны, гольдики и негидальцы (так три столетия назад назывались приамурские народы) землю под собой не пахали, из домашних животных разводили только собак, летом жили в шалашах на сваях (в «клетях безоконных»), зимой в рубленых юртах также без окон. Кормились главным образом рыбой и одежду носили «из кож рыбьих».

Но и сейчас о современных потомках «рыбьекожих людей» – нанайцах, ульчах, нивхах, ороках, удэгэ – среднестатистическому россиянину мало что известно. Поэтому я не увидел ничего странного в том, что при публикации приведённых выше стихов в альманахе «Сполохи» (Москва, Современник, 1987 г., стр.399), редактор книги переделал рыбьи шкуры в звериные. Видимо, у него в голове не укладывалось, как это возможно шить одежду из рыбьей кожи.

Оказывается – можно, да ещё как! В этом я смог убедиться, когда побывал в гостях у Анны Ходжер в главной обители нанайцев – селе Джари, расположенном в среднем течении величавого Амура.

Я отправился туда по той простой причине, что, будучи к тому времени уже достаточно опытным переводчиком поэзии малых народов Севера, прекрасно понимал – качественный, достоверный перевод невозможен без знания фундаментальных основ их культуры и быта.

С чукчами и эскимосами мне в данном плане повезло – я жил и работал в том краю почти полтора десятилетия. Нанайцы были для меня такой же загадкой, как инопланетяне.

 

На оморочке за рыбой

 

Село Троицкое. Центральная улица Калинина

В село Троицкое – административный центр Нанайского района – я отправился на УАЗе собкора радиостанции «Тихий океан», моего большого друга Феликса Купермана. Он сопровождал меня в этой поездке.

От Хабаровска до Троицкого около 200 километров, шоссе идёт вдоль Амура. Добрались туда к вечеру и поселились в местной гостинице – с виду вполне современной, даже комфортабельной.

Первое впечатление развеялось, как дым, – нанайский гранд-отель был начисто лишён каких-либо удобств. К современному зданию то ли забыли, то ли сочли излишним подвести водопровод и канализацию. Последнюю заменял огромный деревяный туалет типа сортир, посещение которого было возможно лишь в случаях крайней необходимости.

Впрочем, для северного репортёра ничего удивительного в этом не было. И не такое видывали. В чукотской тундре вообще нет никаких туалетов. Если не считать саму тундру – голую, неогороженную.

Утром следующего дня я отправился в местный этнографический музей, которым в то время на общественных началах заведовала Анна Ходжер. Она была несказанно рада моему внезапному появлению и устроила мне незабываемую экскурсию по этому удивительному собранию предметов охоты, быта, культуры своего народа.

Там была и колыбель – эмуэкэ, в которой во младенчестве почивали бабушка Анны, её мама и сама она.

Нанайская колыбель эмуэкэ

Там я увидел нанайскую скрипку дученку, ставшую, увы, к тому времени музейным экспонатом – не более того. У мастеров игры на этом уникальном музыкальном инструменте в нынешних поколениях нанайцев наследников не оказалось.

Нанайская скрипка дученку

Подержал я в руках и тот самый «волшебный яоко». Ну и, конечно, воочию увидел совершенно потрясающую роспись одежды из рыбьих шкур – свадебные халаты, охотничьи кухлянки и т. п.

А вечером я побывал в гостях у Анны. Жила она в селе Джари – чисто национальной части Троицкого, на самом берегу Амура, в хулбу – деревянном доме на сваях.

Дом-хулбу

К нашему приходу муж Анны слетал на оморочке на Амур, принёс свежей рыбы. Хорошо, что я захватил с собой из Магадана бутылку бренди, здесь со спиртным была напряжёнка. В местной лавке в избытке имелось вино из всяких ягод, в изобилии растущих в лесах, – чёрной смородины, жимолости и т. д. Но пить его было невозможно – тягучее, сладкое до приторности, похмелье после него – боже упаси.

На следующий день нанайские рыбаки взяли меня на свой ежедневный привычный промысел. Надо было посмотреть, как ловко управляются они с сетями…

За неделю пребывания в гостях у нанайцев я увидел и узнал много интересного. Сравнивая всё это с бытом и культурой хорошо известных мне чукчей и эскимосов, несмотря на вполне понятные различия, связанные со средой обитания, климатом, я увидел в них и немалого
общего.

Выносливость. Гордое достоинство. Уважение к старикам. Бережное отношение к родной природе, какой бы суровой она ни была. То, чего так не достаёт европейцам в общем и целом, да и нам, русским, в том числе. Нам есть чему у них поучиться, да вот только учиться мы не любим и не умеем.

Расставаться не хотелось, я бы с удовольствием пожил среди нанайцев подольше, хотя бы месяц, чтобы узнать их поближе, но… Всему в конце концов приходит конец.

 

 

Жду я вас в надежде

 

Из Троицкого в Хабаровск я возвращался по Амуру, на теплоходе на подводных крыльях. Много рек и речек повидал я на своём веку – Днепр и Северский Донец, Днестр и Волгу, Енисей и Колыму с её многочисленными полноводными притоками. Каждая из них прекрасна, по-своему величава, но Амур… У меня просто нет слов, чтобы описать его дикую красу, загадочность, неповторимость.

Река Амур

Вернувшись в Магадан, я узнал, что наконец был решён вопрос о моём назначении первым помощником капитана на дизель-электроход «Гуцул» в объединении «Магаданрыбпром». И вскоре отправился в свой первый рейс на минтаевую путину в Охотское море в новом качестве.

В свободное время на борту «Гуцула» я занимался переводами стихов Анны Ходжер, перевёл их десятка полтора. Все они, в том числе прекрасная поэма «Дученку» – о судьбе нанайской скрипки, были опубликованы в московском альманахе «Сполохи» и, надеюсь, вошли в две книги Анны, которые ей удалось издать при жизни.

Последние годы нанайская поэтесса тяжело болела, но была окружена заботой родных людей и односельчан, почётом и уважением. Её приняли в Союз писателей СССР, присудили какую-то премию.

Поездка в Троицкое, пусть мимолётное, но весьма содержательное знакомство с бытом нанайцев навсегда останутся в моей памяти.

Прекрасно, что маленький, но гордый народ несмотря ни на что сумел сохранить свои вековые традиции, свою уникальную культуру, ярким выразителем которых была Анна Ходжер. Впрочем, человеческие страсти и беды одни у всех народов.

Вот одно из стихотворений нанайской поэтессы, подтверждающих эту простую истину. «Сико-яко» – это что-то вроде причитания.

Анна Ходжер

Из верховий рыбы, сико-яко,

Из низовий рыбы, сико-яко,

Жду я вас в надежде, сико-яко,

Вы меня утешьте, сико-яко.

Каша в чашке стала твёрже мела

И фасоль в котле окаменела.

Матушка кета, сестрица щука,

Брат осётр, за что такая мука?

Девять лет ни весточки, ни знака…

Где же мой Смерегде, сико-яко?

Он ответил с грустью, сико-яко:

Я гулял по устью, сико-яко

и в широкой дельте, сико-яко,

я его приметил, сико-яко.

Там твоя соперница, Миранда,

Угодить такому мужу рада.

С сыном он играет, сико-яко,

Дочь свою ласкает, сико-яко…

Милая сестрица, сико-яко,

Надобно смириться, сико-яко.

Если трудно даже, сико-яко,

нужно жить и дальше, сико-яко.

 

 

Александр ЧЕРЕВЧЕНКО

 

г. РИГА