Человек без свойств, но с немалыми акциденциями
Рубрика в газете: Таинственный персонаж, № 2020 / 23, 18.06.2020, автор: Иван ОСИПОВ
Стихотворению о рассеянном, проживавшем на улице Бассейной в Ленинграде, исполнилось девяносто лет, но до сих пор критики не задумались – о чём оно, и каков этот самый персонаж, останавливающий на ходу трамваи и натягивающий перчатки вместо валенок.
Художники искрошили карандаши, обтрепали кисти, делая иллюстрации в тон истории, выдуманной стихотворцем. Никакой истории, собственно, нет. Как нет и сюжета, в пределах которого действует персонаж. Да и сам протагонист, хотя и есть, будто отсутствует. Он неуловим, он лишён черт характера, деталей фигуры, лица, образа, в том числе – и образа мыслей. У него не имеется свойств, кроме единственного, свойства поступать странно и последовательно. А среда, в которой он обитает, люди, вещи, предметы, объекты непонятно как становятся его акциденциями, не проясняя сути характера, не добавляя свойств, никаких.
Поначалу его изображали как ветхого днями старца, отмеченного всеми признаками глубокого маразма, а заодно и учёности не от сего мира, вроде какого-нибудь сумасшедшего профессора, фигуранта, столь популярного в искусстве XX века на дистанции огромного размера, каковая начинается от фильма «Кабинет доктора Калигари» и устремляется вплоть до трилогии «Назад в будущее», эксцентрика и холодного эгоиста.
В дальнейшем таинственный персонаж значительно помолодел, что отнюдь не прибавило ему определённости, даже ни чуточки не изменило соотношение внутреннего и внешнего. Оказалось, быть эксцентриком, холодным эгоистом совсем не учёная привилегия, для этого не стоит кончать университетов. И возраст тут не помеха, как и не вспомоществование.
Коли судить по внешней канве событий, протагонист этого стихотворения великий путаник и почти имбецил, действия его косны и неуклюжи.
Сел он утром на кровать,
Стал рубашку надевать,
В рукава просунул руки –
Оказалось, это брюки.
Надевать он стал пальто –
Говорят ему: «Не то!»
Стал натягивать гамаши –
Говорят ему: «Не ваши!»
Тем не менее, на секунду задумаемся: так ли он прост, так ли открыт для читателей? Когда человек проснулся, он садится в постели, затем спускает ноги на пол, берёт со стула, что придвинут к изголовью или к изножью, кому что привычней, части своего гардероба, не щеголять же по коммунальной квартире в исподнем. А что квартира-то коммунальная, и доказывать глупо, нашлись различные доглядчики и востроглазы, проследили – фигурант уводит чужие вещи, и успели заявить о том во всеуслышание. Только вот персонаж сел не «в» постели, а «на» кровать. Будто бы краткий предлог, зато определяет и устремлённость действия, и сокрытый его контекст. Где спал протагонист – неведомо, может, и под столом, однако ж не в этой кровати. Он подошёл и сел, так что и штаны, напяленные вместо рубашки, очень и очень возможно – тоже не его.
И какой же он имбецил, ведь хватко надевает чужое пальто и натягивает гамаши, часть обуви весьма сложной конструкции, чего стоят пусть бы и штрипки. Кабы не соседский глаз да глаз, и пальто, и гамаш поминай как звали. Он ловок, и в коммуналке ориентируется превосходно. Сковорода, что надел он заместо шапки, не висит на вешалке рядом с пальто и потрёпанным зонтом. Её можно захватить, проходя через общую кухню, где дровяная плита, керосинки, чад, к выходу на чёрную лестницу, по которой притерпелись спускаться во двор жильцы многоквартирных домов (о, эти доходные петербургские дома, много пережившие своих владельцев), парадные долго были забиты наглухо досками (памятка о холоде и опасностях пореволюционных лет, добавлю, и память генетическая – люди кухонь, угольных лестниц, подсобники, кухарки, пильщики дров обвыкли приходить оттуда, с чёрного хода, и сделали его, привычный и словно более надёжный, главным, что и хранил тепло, и защищал).
Протагонист запредельно сноровист и ухитряется диктовать свои пожелания вагоновожатому, даже ему.
«Глубокоуважаемый
Вагоноуважатый!
Вагоноуважаемый
Глубокоуважатый!
Во что бы то ни стало
Мне надо выходить.
Нельзя ли у трамвала
Вокзай остановить?»
Вожатый удивился –
Трамвай остановился.
Что столь поразило вагоновожатого, не причудливые же словеса в эпоху Главсоцвоса, Всерокомпома и Межрабпома, сказано в другом сочинении и другим автором, повторяться нет смысла, ибо это чересчур далеко заведёт.
Тема данного опуса – степень рассеянности персонажа с улицы Бассейной, индивида, который отправился в буфет, чтобы купить билет. И ведь купил, потому что на перрон не впускали, пусть бы и без перронного, билета, а он попал, с узлами и чемоданами. И сомневаться, что бутылку кваса он приобрёл в билетной кассе, тщетно. И физической силой индивид одарён в достатке, отверг помощь святогоров-носильщиков с бляхами на груди, влекущих чужие сумы и баулы, самочинно занёс чемоданы с узлами, и тех, и иных, по крайности, пара да пара, а рук только две, и рассовал под мягкие диваны спального вагона, в обычном-то деревянные лавки.
И мнимая рассеянность вдруг оборачивается внезапным – для читателей – здравомыслием протагониста, чуть размытым, глядел-то в окно спросонья.
Увидал большой вокзал,
Почесался и сказал:
«Это что за остановка –
Бологое иль Поповка?»
Вокзалы бывают малые, средние, большие и крупные. Это классификация, а не череда разнообразных прилагательных. И станция «Бологое», и станция «Ямская» имели большие вокзалы, потому что относились к станциям первого класса. «Поповка» же и «Дибуны» – обычные платформы с незначительными по размерам строениями и, кажется, из классификации выпадают. Но в том ли заключается классификация, предложенная этим персонажем? Станции упоминаются попарно: большая и малая, большая и малая. Станции «Поповка» и «Бологое» расположены на линии Октябрьской железной дороги, между Ленинградом и Москвой, тогда как «Дибуны» между Ленинградом и Выборгом, совсем по иную сторону, а уж «Ямская» и вовсе около Курска.
Персонаж, разумеется, мог перепутать Октябрьский вокзал в Ленинграде с Октябрьским же, но в Москве: архитектура зданий схожа, различаясь объёмами, что не сразу и заметишь, если находишься рядом с ними. Строения впору спутать, но вероятно ли спутать направление езды, когда у поездки имеется цель? Можно отправиться в Москву, в Курск или в Выборг, но как ехать и туда, и туда, и туда одновременно? И как, определив цель и конечную точку назначения, всякий раз засыпать, услышав ответ, что вагон находится под дебаркадером ленинградского вокзала?
Художники, оказавшись в тупике, ведь персонаж, и так его задумал автор, не обладал какими-либо чертами и приметами, силы и внимание отдавали вещам, предметам, что клубились вокруг загадочного протагониста: гамашам, брюкам, пальто. По сути, житель улицы Бассейной напоминал выдуманного гениальным Г. Уэллсом человека-невидимку, что состоял из перчаток, шляпы, пальто, башмаков, очков, и вещи, предметы были и частью его внешнего облика, и оформлением сути, оболочкой, что является сразу и формой, и формообразованием, отливкой.
Жонглируя вещами (чем не цирк, второе из важнейших для нас искусств?), иллюстраторы боялись утратить связь с действительным вещным миром, тогда потеряется всякий смысл происходящего. Так мучился В. Конашевич, оформлявший первые издания книги, так маялся В. Лебедев, пока не придал герою некоторые клоунские черты. Не впрямую, но было заявлено: что, если это не характер, натура персонажа, а клоунада, в центре которой манипулирует предметами и обстоятельствами бездушный клоун, без возраста, без цели, без сострадания, одна эксцентрика, один эгоизм? Тогда возраст не важен, валять дурака способен и молодой человек, не отягощённый ни знаниями, ни глубокими раздумьями. Это художественное решение оказалось универсальным. Невсамделишность, клоунада, розыгрыш обыгрываются в иллюстрациях всех художников, оформлявших книгу о фигуранте с улицы Бассейной после: самого В. Конашевича, доработавшего рисунки, А. Каневского, М. Скобелева и А. Елисеева, С. Калачёва.
Но это на страницах книги для детей, а как в действительности? Исподволь, неминуемо изменялся ритм человеческой жизни, смещались её этапы, это смолоду был молод, это вовремя созрел, это в двадцать лет был франт иль хват и далее по тексту, вплоть до печального, но закономерного и внуки нас похоронят, из другого произведения, из той же размеренной череды. Войны и революции определяли нормы частного существования: и потомством мог обзавестись не каждый, и хоронили не любого, поставят к стенке, потом свалят в яму, и весь разговор. Чудачествовать со временем стали не только профессора, одежда, соответствующая возрасту её носителя, положению его и полу, теперь подбирается из личных предпочтений, главное требование – удобство. Не враз поймёшь, какого пола и какого возраста перед тобой человек, люди подвижны, мобильны, юрки. Какой-нибудь правоверный пастафарианец фотографируется на водительские права или паспорт в дуршлаге, лихо сдвинутом набекрень. Теперь легко отказываются от свойств ради акциденций, теперь все состоят из предметов, вещей, деталей. С. Маршак, писавший стихотворение о чудаке, схожем с героем английского лимерика, и представить не мог, что грянет срок, и чудаком станет казаться тот, кто последовательно и усердно будет следовать этапами человеческой жизни, от рождения до смерти, со всеми потребными остановками, ничего не минуя (и здесь Ямская на противоположном краю вселенной от Дибунов). Экий иллюзионизм бытия.
Статейка в духе “Игры в бисер” под руководством И. Волгина. Там собираются сильно волосатые и лысые дяди и на полном серьёзе обсуждают “Курочку рябу” или “Муху-цокотуху”. Ну раздраконил автор прелестное стихотворение для детей смешное и остроумное а зачем с какой целью?
“Сел он утром на крвать…”: он ведь мог и проснуться, встать, пойти к столу (например, попить), а потом снова сесть на кровать.
“Что за станция такая? Дибуны или Ямская?… ” : мог спросить и не поглядев в окно, а если дело было ночью, то и за окном не видно, какого размера вокзал. И такое могло быть.
Каждому, разобранному автором случаю рассеянности героя, можно противопоставить свое.
“Надевать он стал пальто, говорят ему: “не то…”: это могло быть и в гостях, возвращаясь домой. И в стихах не написано, что события происходят в коммунальной квартире.
Сковороду вместо шапки можно было надеть и свою собственную. Почему обязательно чужую? Все-таки исходить надо из текста, а не из своих фантазий, которые сродни маразму рассеянного. Зачем педалировать, что коммунальная квартира, в многоквартирном доме, где чад и черный ход? Где это есть в стихотворении? Такие события могут, по мнению Маршака, происходить в любой квартире, а то и на даче или в доме отдыха. . Пальто фигурант мог и на работе перепутать, и в гостях. У автора публикации богатая фантазия, крайне односторонне ориентированная и только против содержания стихотворения. С таким пафосом можно приступить к разбору “Дяди Степы”, а потом замахнуться и на “Приключения в Простоквашино”. В будущем – складывается монография о детской литературе и ее просчетах…
Вот сразу видно, что у каждого свое мнение, даже если не прочитал ни строки. И знания соответствующие. Ясно указано – Дибуны и Ямская находятся совсем в разных местах, даже не по одной железной дороге. Но анонимст талдычит свое.
Прав автор статьи или нет в каждом отдельном случае – опять-таки, вопрос отдельный, но он пытается вписать стихотворение, написанное тогда-то и тогда-то, в контекст эпохи, разглядеть детали. И это единственный способ толкования любого произведения. А бормотать насчет коммунальной квартиры, дескать, надо еще доказать, глупость откровенная. У кого в 1928 году была отдельная квартира? И кому в его собственной квартире скажут домочадцы насчет пальто – не ваше? Да и в гостях, думаю, заявят не с такой хамской прямотой, если человек ошибется. И так насчет каждого конкретного случая, каждой детали. Там ведь еще и ленинградский контекст присутствует. А в общем и целом, абстрактно и радостно пусть читают дураки, не отягощенные ни знаниями, ни интеллектом. Например, не знают они, что была большая статья о “Рассеянном” М. Петровского. И он пытался показать источники. А про дядю Степу лет этак десть назад была статья в “Новом мире” с подробным разбором и привлечением многочисленных источников. А до того еще работы В. Смирновой, А. Ивича, Б. Галанова и т.д. Бесписьменные и нечитающие обсуждатели, идите спать, там ваше место. А это – не ваше, как пальто у героя С. Маршака.
А ещё можно вспомнить и гениальное пророчество Агнии Барто: “Резиновую Зину купили в магазине”. За столько десятилетий предвидеть открытие секс-шопов в России!
Еще больше уверился в том, что надо исходить из текста, а не домыслов и ночных фантазий. Слава Богу, что сейчас многие и не подозревают о том, что такое были коммуналки.
Рассеянный ехал из Ленинграда в Москву. Станции Дубны и Ямская находились на других направлениях. Упоминание этих станций рассеянным это гиперболизация его рассеянности. В интернете много интересного об истории написания этого стихотворения. Есть отзывы известных писателей, критиков. Это гораздо интереснее прочитать, чем здешнее “исследование”.
Кугелю. “Не ваши”- сказано не про пальто. Про пальто: “говорят ему “не то”; так можно упрекнуть и не в принадлежности пальто другому обладателю, а, например, если человек зимой станет надевать летнее пальто, а летом – зимнее, что есть рассеянность: тогда ему скажут что-то вроде: “не то пальто надеваешь”. И дома и в гостях могут сказать многое с разной интонацией. У Кугеля тоже много интонаций – от хамской до угодливой.
Всегда одно и то же. Приходит дурак и с совершенно непроницаемым лицом говорит: это все ерунда, пустые выдумки. И с таким же лицом уходит, не отягощая себя аргументами – что ерунда и что же пустые выдумки. В крайнем случае, он пробормочет что-нибудь явно глупое и вздорное, усугубив свою безапелляционность явной ошибкой.
Нет станции Дубны. Есть город Дубна, а в стихотворении упоминаются Дибуны. Впрочем, и Дибуны, и Ямская никак на пути в Москву из Ленинграда появиться не могут. Они по другие стороны. Но дурак гиперболичен. Бормотать так бормотать. Читатели интернета, как же вы переполнены знаниями, аж из ушей хлещут вместе с серой. И, главное, никаких сносок, отсылок, названий, имен. Непроницаемая серьезность лица. Помнится, об этом сказано в одной хорошей песне – “уродись я с такою мордою, я б надел на нее штаны”.
Можно заблуждаться, если есть что сказать – надо полемизировать, затевать обсуждение. Нельзя быть абсолютно серьезным при абсолютном же невежестве.
Мне кажется, что суждения, тут высказанные, по большей части – непрофессиональны, а заодно и необъективны. Оставим в стороне вопрос – зачем анализировать прелестное детское стихотворение, заявлять это столь же странно, как говорить: зачем в лаборатории исследовать аромат цветка или свойства минерала. Можно и так любоваться. Но у науки, любой, и гуманитарной, в том числе, задача – понять.
Но я не о том. Впервые целенаправленно проанализировал стихотворение С. Маршака много лет назад М. Петровский. В его статье много натяжек, выдумок, но много верного. Прочие чаще всего пересказывают его текст. Этим полнится интернет, крадут из одного источника. Однако М. Петровский анализировал типологию, генезис и тому подобное, реалиям он не уделил никакого внимания. Между тем, есть о чем подумать. И вот автор этой статьи попытался показать локальные, местные реалии, которые отстраивают текст, модулируют ситуацию. Действие разворачивается в Ленинграде. Это неспроста. С. Маршак мог бы без труда подыскать другое название улицы, нейтральное, но дал название узнаваемое.
А самое важное для меня то, что в статье предпринята попытка показать, как герой растворяется в современности, как становится из героя самым рядовым человеком. Он теряет свою необычность. Как правило, литературные герои сохраняют свои качества, они иногда переходят в разряд «вечных образов», легко узнаваемы, потому что необычны. Робинзон, Гулливер, Дон Кихот, Гамлет, Швейк. С героем С. Маршака вышло иначе. Он раньше казался эксцентричным, странным. Погружен в себя, нахлобучил сковородку, бормочет вздор, одевается вызывающе. Сегодня это в порядке вещей. Чего только не носят, какой вздор не говорят – публично! Идут, будто сомнамбулы, окунув нос в айфон, ничего не видя вокруг. Рядом с этими людьми герой стихотворения потеряется, утратив отличительные черты. И то, что автор статьи это понял, отметил, уже представляет интерес. Он показал редкий для литературы процесс – уничтожение образа. А если прибавить, что и реалии читатель зачастую не понимает, ушли и коммунальные квартиры в том виде, как были тогда, и гамаши, и многое-многое, скоро и пальто не станет, останутся только куртки, то понять стихи С. Маршака все труднее. А ведь поэт не обычное стихотворение для детей сочинял, лишь бы звонко и бойко. Он долго работал, то есть пытался сказать нечто конкретное, для него значительное. Вот и надо приложить усилие, понять – что он хотел сказать. Без знания реальных вещей и отношений это невозможно. А чтобы узнать подробности, нужен труд.
Мэтру. Если исследуется аромат цветка или свойство минерала, то их изучают строго по наличию присутствующих в них свойств, веществ, субстнаций и проч., не придают им виртуальних качеств, а исследуют строго то, что дано и есть. При исследовании стихотворения, если вы задали такую аналогию, не следует приписывать его герою, ситуациям, поступкам, обстоятельствам того, что не указано в тексте. Например, если не указано нигде в стихотворении, что квартира была коммунальная, то и следует исходить не из презумпций или фантазий, или из личных представлений о тогдашнем быте, а строго из текста или хотя бы из заметок автора. Также и с другими параметрами стихотворения. Как в математической формуле нельзя приписать дополнительного коэффициента или слагаемого, если их там нет. А то, как автор создавал это произведение и каковы были его этапы и временнЫе рамки, кто был прототипом и какую роль играл в этом человек по фамилии Пяст, известно давно из более подробных аналитических и синтетических изучений и от самого автора.