Цветок на каменной скале

Рубрика в газете: Мы – один мир, № 2024 / 14, 12.04.2024, автор: Алексей МЕЛЬНИКОВ (г. Калуга)

Узнаваемая черта России – изгнанничество. Во все времена и в любых ипостасях: от выдворения отдельно непокорных (Герцена, Набокова, Бродского и список можно продолжать) до кучной зачистки и выселения целыми деревнями, городами и народами. «Неправильными» у нас оказывались и люди, и нации. И в царские времена, и после. Скажем, в середине XIX века Россия выслала из Крыма около 100 тыс. татар. Чуть позже – около полумиллиона горцев с Кавказа. К концу XIX века беженцев с гор уже насчитывалось около двух миллионов.

К середине ХХ века число изгоев отечества удвоилось, при кратном увеличении количества «неправильных» народов. При Сталине их насчитали аж 12: от финнов через многоликий Кавказ, Крым, к пустынным калмыкам, поволжским немцам, к теряющимся в дальневосточной глубине немногочисленным корейцам. Готовилось 13-ое переселение – евреев. Не успели… Действовали по периметру текущей границы империи. На всякий случай населяющих её сочли «ненашими». Со всеми вытекающими из карательного титула последствиями.

Так получилось, что на землю горной Балкарии я впервые попал в начале марта нынешнего года. И знать не знал – что в мрачный 80-летний юбилей начала депортации балкарского народа. Когда ровно 8 марта (карательная процедура у нас предпочитает праздничные дни) 1944 года почти 40 тысяч балкарцев были в считанные часы посажены в вагоны для перевозки скота и отправлены в Казахстан и Киргизию. Доехали не все. На месте выжили ещё меньше. Операция держалась в строжайшей тайне. О ней впервые официально поведал Никита Хрущёв в 1956 году. Раньше разглашать не позволялось. Только – намёками…

 

Познали мы изгнание и насилье,

В пути усталость иссушала рты,

Порою злу хвалу мы возносили, –

Но не погасли звёзды правоты!

 

Это – Кайсын Кулиев. Великий балкарский поэт, певец Кавказа, патриот родных Чегемских гор, горячий молитвенник заоблачного Приэльбрусья. А также – довоенный выпускник ГИТиСа (что для представителя малюсенького горского народа – редкость), фронтовик-парашютист (грудь в боевых орденах), литературный соратник Константина Симонова, Бориса Пастернака, Николая Тихонова, Чингиза Айтматова, лауреат всевозможных государственных премий, и такой же, как и все послевоенные балкарцы – изгой, скиталец, вернувшийся к загубленному собственной державой очагу через 12 ссыльных лет.

 

 

В край свой отчий пришёл я, судьбой сбережённый,

И родных не нашёл на земле разорённой.

 

Я увидел руины, погост по соседству,

Небо синее, то, что запомнил я с детства.

 

Балкарцев изымали не только из родных селений и домов, но и из истории тоже. Как будто их никогда не было вовсе. Стирали их, как и другие «неправильные» народы, из учебников, справочников, географических карт, наградных приказов. Разлучали с родным кровом, отеческими могилами, великими горами. Не особо переживая, что без всего этого народу не бывать. Вырвать балкарца из его Приэльбрусья можно только одним способом – взяв вместе с Эльбрусом. С Чегетом. С Баксанским ущельем и Чегемским – ему в придачу.

 

Когда с обидой и печалью

Я жил на горестной земле,

Мне снился ты за дальней далью,

Цветок на каменной скале.

 

Чтоб перед пламенем согреться,

Вздувал я искорку в золе

И вновь к тебе тянулся сердцем,

Цветок на каменной скале.

 

Кровинкой рдея над туманом,

Ты, не взлелеянный в тепле

Моим остался талисманом,

Цветок на каменной скале.

 

Я не читал более взволнованных стихов о горах, как у Кайсына Кулиева. Холодных, снежных, высоких, но всё равно любимых. У поэта стихи, как правило, копились циклами. Самые существенные из них – в память о матери, в память о предках, о войне и мире, во славу маленькой родины – Чегем, во славу всех женщин на свете и наконец – во славу родных гор и самой величественной из них – Эльбрус. Одна из самых знаменитых и проникновенных метафор поэта «раненый камень» – о неразрывной связи балкарцев с горами о бесконечной преданности им и тяжкой ране, нанесённой людям и горам теми, кто вздумал их кроваво разлучить.

 

Над камнем раненным я горевал.

Хотелось мне, чтоб снова утром ранним

На нём росли цветы и луч играл.

Я горевал о том, что камень ранен…

 

Скорбел о тех, кому уж не прийти.

Их судьбы стали издавна моими.

О тех, кто пал и кто пропал в пути,

Я горевал: Я их любил живыми.

 

Он вернётся в родной Чегем в 1957-ом. Каким все его ссыльные одноплеменники. Да, была возможность, пересидеть депортационное лихолетье в Москве – за Кайсына Кулиева хлопотали и Фадеев, и Тихонов, и даже, не исключено, Пастернак. И не безуспешно. Но гордый горец и раненный фронтовик предпочёл разделить со своим народом все обрушившиеся на него неправедные невзгоды. Что, впрочем, не ожесточило поэта. Но заставило настроить лиру на более грустный лад. Только бы не замолчать окончательно…

 

В домах, что манили приветливым светом, –

Разрушены стены, погашен огонь.

О стих мой, когда промолчишь ты об этом, –

Погибни, как в пропасть сорвавшийся конь!

 

Молчат эти камни, что башнями были,

Что были жилищем, – молчат, почернев

От горя. Молчат, занесённые пылью

Беды, схоронившей и речь и напев.

 

Но ты ведь не камень. Рыдай! Пред камнями

Такими – тебе на колени бы стать!

Чтоб страшной беды, приключившейся с нами,

Никто больше в мире не смог испытать!

 

Чегемские камни молчали на самом деле очень долго. И о многом молчат ещё сейчас. Хотя самое страшное раскрылось лишь в конце 80-х. О том, как в ноябре 1942 года, задолго до департации войска НКВД расправились с жителями двух балкарских селений – Сауту и Глашево. Были сожжены также Верхний Чегет и Кумюн. Карательная инструкция гласила:

«Принять решительные меры по отношению к балкарским бандитам и их пособникам, вплоть до расстрела на месте. Сжечь их постройки и имущество. Ни в коем случае не проявлять жалости».

Сегодня на развалинах балкарского селения Саюту можно обнаружить небольшой стихийный мемориал с фамилиями 470 жертв этой расправы. «Секретный холокост» – так сегодня именуют здесь это место.

 

Мужество… Средь радостей и бедствий

Я ценил крутой его накал,

И стихи из горестного сердца,

Словно бы из ножен, извлекал.

 

Если сгинет мужество – с ним вместе

Воля к жизни от меня уйдёт…

Без него свободы нет и чести

Мужество – стихов моих оплот.

 

Книгу эту осенит по праву

Лезвие блестящее клинка.

… Да, клинок!.. Но только – не кровавый!

Пусть он будет проклят на века!

 

Не клинок, что, горе всем готовя

Стариков, детей сбивая с ног,

Снег обрызгивал невинной кровью…

Пусть в земле истлеет тот клинок!

 

Пусть во сне вовеки не приснится

Порождавший ненависть и страх!

Мужество не свойственно убийце…

О другом клинке пою в стихах.

 

Я пою хвалу клинку свободы,

Что из правды и отваги слит…

Выкованный в сердце у народа,

Как комета, в небе он горит…

 

Кайсын Кулиев не доживёт до 50-летия годовщины депортации и не услышит из уст главы государства Бориса Ельцина такие слова:

«Балкарцы испили чашу унижения до дна. Я склоняю свою голову в память о погибших».

Это было первое официальное извинение российской власти за репрессии балкарского народа, которому после десятилетий страданий, лишений и мытарств вернули бесконечное синее небо и белоснежные грозные горы. А горам и небу – бесконечно влюблённых в них стойких певцов…