Древняя Русь как психоисторический аттрактор

Рубрика в газете: Уроки истории, № 2024 / 42, 01.11.2024, автор: Евгений МИЛЮТИН

Однажды столкнувшись, как и все мы, с невозможностью объяснить распад СССР «проверенными» теориями, я пришёл к мысли, что история должна одинаково пониматься как на индивидуальном, так и на общественном уровне. Силы, действующие в истории, очень похожи на силы психики: они состоят из кирпичиков, по-разному мыслящих, вследствие чего в них постоянно происходят малые возмущения и «перемешивания». Это множества разнородных элементов, но множества притягивающие, не дающие своим элементам рассыпаться.

Истории стран или народов состоят из людей, рассматриваемых как их самосознания. Умозрительные «силы истории» в реальном мире проявляют себя в форме открытых мной психоисторических аттракторов, и это поистине гигантские силы. Это продукты миллионов мышлений, гигантские суммы мыслей, движущихся по разным, но связанным между собой траекториям.

 

Сравнение находок психологов с фактами мировой истории позволило мне сделать вывод о том, что каждое общество представляет собой динамическое равновесие психотипов Юнга: одни группы психотипов становятся т.н. «элитами», другие группы – «обывателями», а третьи – «маргиналами». Эти их позиции не обязательно справедливы, они лишь отражают прежние акты борьбы и сотрудничества и обладают известной инерцией. Психотипическая структура общества никогда не выглядит полностью адекватной «тому, как лучше», она, скорее, становится фильтром между некой группой проблем и некой группой решений, сообщает и одновременно ограничивает возможности коллективного мышления добиться блага или избежать зла.

Изложение всей теории заняло бы в газете слишком много места, поэтому я отсылаю наиболее заинтересованных читателей к соответствующему фрагменту моей книги.

Для данной статьи ограничусь простым замечанием: Древняя Русь представляла собой сообщество людей, мысливших определённым образом, что и предопределило их судьбу в гораздо большей степени, чем ландшафты или климат, или вторжения иноземцев.

Внешние факторы представляли собой превратности судьбы, а как люди со своей судьбой справлялись, было предопределено теми их характеристиками, о которых я скажу ниже.

 

 

Русы сформировались как военно-торговая компания сначала на Южной Балтике, где их занятиями были торговля и пиратство. Такого рода деятельность требовала выдвижения на первый план сенсорного психотипа.

После прихода русов сначала на бедный русский Север, а затем на богатый Юг Поднепровья, в характере занятий русской элиты изменений не произошло.

Наиболее весомыми составляющими её доходов были различные торговые пошлины, собираемые с городов или в речных пунктах пропуска товаров международной торговли, доходы от пушных или соляных промыслов. Эти источники доходов не были локальными, их удержание требовало сохранения общерусской военной организации, что, по-видимому, не было проблемой для русской элиты вплоть до поражения Киевской Руси от монголов. Несмотря на междукняжеские войны, Русь выступала как целостный военно-политический механизм, когда того требовали интересы эксплуатации торговых путей из варяг в греки и из варяг в персы.

Русская знать периода Киевской Руси не расселялась в сельской зоне, оставаясь городской общностью, что является ярким отличием от рисунка западноевропейского феодализма. Русь не стала страной феодальных замков, подобной странам Западной Европы, где города развивались вне феодальных отношений – либо пользовались цеховой автономией, либо, как во Франции при Каролингах, считались собственностью Церкви. Русские князья не вмешивались в процессы развития эксплуатируемых сельскохозяйственных систем, ограничиваясь сбором дани, оставаясь по отношению к богатым зерновым хозяйствам Поднепровья чем-то вроде «пеших степняков», которые высаживались на берег с «круглых» судов, забирали некоторое количество провизии, чтобы снова отправиться в неведомый кощеев мир, куда, вероятно, славянам или запрещалось, или незачем было стремиться.

Логики как формы мышления русский путь обогащения не требовал. Но этот путь предполагал установление контроля над обширными территориями, прежде всего, на всем протяжении Днепра и над волоками, которые вели в Балтийское море.

Принятое в 1097 г. в Любече знаменитое решение «каждо да держить отчину свою» не означало дробления уделов первых князей в такой же степени, как в Западной Европе. Главы всё время разраставшейся военно-торговой организации не могли бы удовлетвориться «всей той землёй, которую видно с крыши замка», из-за которой обычно ломались копья в Европе.

В понятие «отчины» решение княжеского съезда включало города, расположенные на соответствующих территориях. Соперничество между князьями в дальнейшем очень часто в качестве приза предполагало занятие какого-то «стола» в городе, а не замка, как могло происходить в Европе.

Русская привычка мыслить по-крупному общеизвестна, но психоистория даёт возможность приблизиться к её объяснению.

О том, что Русь до монголов не была феодальной, свидетельствуют часто упоминаемые в правовых документах категории наёмных работников в усадьбах знати: таковы холопы, т.е. оруженосцы, егеря, охранники, коневоды, и рядовичи – просто работники, например, охотники-промысловики, обслуживающие хозяйство дружинника. Личная свобода этих людей не ограничивалась в XI–XIII вв. в такой же степени, в какой, начиная с VIII–IX вв., были ограничены свободы земледельцев в Западной Европе. По мнению Ф.И. Успенского, при Карле Великом и правителях каролингской династии,

«в больших поместьях духовных и светских землевладельцев по собственному почину Карла Великого начинает практиковаться система больших запашек, расчистки лесов, поднятия новин, требовавшая более сложных орудий обработки и вызывавшая искусственную организацию хозяйства с помощью труда зависимого населения. Тогда в марке появлялись господская усадьба и зависимые от неё земля, рабы и крепостные крестьяне». [Ф. И. Успенский, История Византийской империи. Т. 1].

Ничего подобного домонгольская Русь не знала: ни больших запашек, ни господских усадьб в центре крупных землевладений, ни крепостного права.

Психоистория делает здесь неожиданный вывод: домонгольская Русь была страной свободных людей, которые жили по своему разумению или шли по своим делам, только иногда совали рубль-другой доброму русу с топором, стоявшему на таможенном посту.

Поскольку региональная знать полагалась на централизованные формы эксплуатации, Русь распалась на более крупные образования, чем те, что появлялись в процессе феодализации в Европе. Русские земли – Киевское, Черниговское, Переяславское, Муромское, Рязанское, Ростово-Суздальское, Смоленское, Галицкое, Владимиро-Волынское, Полоцкое, Турово-Пинское, Тмутараканское княжества, а также Новгородская и Псковская земли не были феодальными владениями в смысле права собственности на них неких «феодалов». Мы с большей степенью точности могли бы назвать эти новые образования военными округами, получившими самостоятельность в ходе внутреннего конфликта.

Понятие «феодальной раздробленности» применительно к истории Руси домонгольского периода, таким образом, не имеет смысла. В политическом отношении этот период можно считать временем военно-административной раздробленности, в психоисторическом же отношении за дефрагментацией власти стояло соперничество сенсорных военно-городских элит при очень незначительной вовлечённости в междоусобицы земледельческих общин, если такое участие вообще было.

Исходя из сказанного, не станет для нас удивлением отсутствие среди следов духовной мысли того времени в России земледельца.

Крупнейший памятник русской словесности той эпохи, «Слово о полку Игореве», прославляет подвиги князей второй половины IX в. и скорбит об утраченном могуществе. Пафос адресован воину-дружиннику, воину-князю и достойным представительницам женской части военной аристократии.

Центральной темой «Поучения детям» Владимира Мономаха, написанного им в конце жизни, когда он занимал уже киевский стол, и обращённого к его сыновьям, являются отношения князя и дружины, знания и понятия, сложившиеся в дружинной среде. Так, на войне всегда следует быть бдительным, самому проверять стражу, не снимать оружия, не убедившись в отсутствии опасности. При движении с дружиной по территории княжества нельзя давать «пакостить» молодым дружинникам. Эти практические рекомендации дополняет длинный список военных походов и подвигов на войне и на охоте, совершённых автором, который пишет, что он, почитая Бога, благополучно прошёл все испытания и потому обращается к сыновьям: «смерти бо ся, дети, не боячи, ни рати, ни от звери, но мужьское дело творите», т. е. храбро сражайтесь. [История России с древнейших времен до XVII в.]

Выписки из Псалтири, поучения Василия Великого и ряда других христианских текстов имеют второстепенное значение в этом наставлении молодым командирам. Христианская часть произведения, вместе с тем, примечательна тем, что она целиком посвящена вопросам этики: правители не должны покушаться на чужое имущество, так как их покарает Бог, а праведных возвысит; не следует злоупотреблять едой и питьём, беседовать с «нелепыми» жёнами, а следует «премудрых слушати, старейшим покарятися»; уметь управлять своими чувствами, совершать добрые дела, защищать убогих и обиженных. [История России с древнейших времен до XVII в.]

Таким образом, «Поучение детям» распадается на две ясно очерченные части: личный опыт князя, характеризующий его мышление как сенсорное, ориентированное на войну, и те сведения, которые он почерпнул из христианского учения, откуда выбраны простые советы морально-нравственного характера. Эти советы должны были помочь детям правителя в общении с дружиной.

Какие-либо следы местных славянских этических представлений в этих двух важнейших литературных памятниках отсутствуют.

Народный героический эпос, нашедший своё отражение в очень немногих и отрывочных средневековых текстах, не добавляет к уже сказанному ничего нового, разве что следует отметить полное в нём отсутствие этической составляющей.

Главная тематика записанных текстов – рассказы о богатырях (в домонгольской Руси их звали «храбры»), которые совершают свои подвиги на службе князю, или добывая ему невесту, или защищая его страну от врага, или доказывают своё военное превосходство в спорах с другими богатырями. [История России с древнейших времен до XVII в.]

Зато примечательно, что «Тидрек сага» – повествование о герое немецкого эпоса Тидреке Бернском, записанное в XIII в. по рассказам «мужей немецких» из городов Северной Германии, включает эпизоды из жизни киевского князя Владимира и богатыря «Ильи русского», его дяди по матери, который добывает Владимиру невесту. Если это не случайная причуда истории, тогда можно предположить, что русский и германский миры в XIII в. пересекались теснее и чаще, чем русский и славянский.

Единственным светским иностранным произведением, популярным в аристократической среде, вероятно, был древнерусский перевод византийского рыцарского эпоса о Дигенисе Акрите.

Кажется, что и та часть духовной культуры домонгольской Руси, которую русские произвели сами, и то наследие иностранного происхождения, которым они активно интересовались, были адресованы вкусам сенсорного психотипа, преобладавшего на всех ступенях правящей иерархии: князья, бояре, дружинники.

То, что многие считают «русской народной культурой», не включает мысли народа.

Славяне, даже если они воспринимались русами как их «народ», остались за кадром домонгольской культуры Руси, известной нам. Славянская культура Руси потеряна и неизвестно, где её искать.

Будь то в княжеских покоях, или на пирах дружинников, или в городской торговле, мы обнаруживаем следы русской сенсорики, с которой завоеватели пришли с Запада, но не видим, за исключением языка, ничего психоисторически славянского.

 

 

Одна из последних псковских находок – подвеска, сделанная из серебряного дирхама, который был отчеканен в первые годы XI века в Узгенде, одной из столиц Караханидского каганата (Средняя Азия). Обнаружили подвеску в женском захоронении XI века. Также там находились остатки ожерелья, изготовленного, видимо, в Византии.

Вряд ли псковская космополитка считала славян «родственной культурой». Быстро переняв славянский язык, не по эпохе высоко урбанизированные русские сенсорики не стали славянскими этиками. Вторая этическая функция аттрактора стала заимствованием не у славян, а у греков.

Усвоение христианства русскими имеет важные отличия от аналогичного процесса у франков, о которых нужно сказать подробнее. Интровертная логика западных христиан с самого начала не только не стала властной силой, но даже и не стремилась стать властью, связав надежды на будущее аттрактора и своё положение в нём с христианским воспитанием соправителей.

Таковыми оказались франки, элита которых имела иной психотип, нежели психотип интровертных иерархов церкви. Аттрактор так называемых «варваров», по-видимому, находился на сенсорной стадии своей экстравертной волны, когда в него была встроена интровертная логика Августина и западной церкви.

Это не могло не создать двойственного положения: мы видим в средневековой Европе два аттрактора, вложенных один в другой. Внутренняя сложность нового образования, в конечном счёте, не позволила Церкви создать на Западе единую христианскую империю, строительство которой начиналось дважды: с франками и с Габсбургами, но которая так и не была построена. Выдающийся историк Эдвард Гиббон видел в этом благо.

С другой стороны, на римском Ближнем Востоке уже существовало то культурное единство, которое Западу лишь предстояло создать. Поэтому восточному православию Византии не потребовалось выдвижение на первые роли логиков, подобных Августину.

Судя по церковным описаниям, проповедниками веры среди русов были, скорее, экстравертные этики. Сочетанием греческой этики и русской сенсорики можно объяснить подчинённое положение христианской церкви в нарождавшейся империи русов.

Лишённый внутреннего противоречия, восточно-христианский аттрактор, однако, пропустил логический этап своего строительства, в дальнейшем на протяжении всей русской психоистории видно воспроизводство одного и того же: союза силовой сенсорики и проповеднической этики, тогда как интересами интеллектуального класса постоянно пренебрегают. Европа, в сравнении с Востоком, проиграла в гармонии, но выиграла в механизмах интеллектуального обмена.

Запад раздирали гораздо более интенсивные войны внутри элиты, и различных народов между собой. Логическое начало западно-христианского аттрактора, в силу указанной выше разности психологических типов и установок, приобрело одновременно автономию от разделённых обществ и возможность оказывать на них солидарное влияние со стороны церковной организации, пронизавшей всю Европу.

Любые идеи, обращавшиеся в западной интеллектуальной среде – схоластические в начале жизни нового аттрактора, и реформаторские – в конце, удивительно быстро переносились из конца в конец Европы благодаря развитой сети внутрицерковных контактов.

Центральное положение в ряду таких идей занимает мысль о том, что человек не от природы таков, каким он должен стать. Первоначально эта мысль ставила целью оторвать человека от его родового природного начала, однако эта же мысль была затем трансформирована в идею научного преобразования природы и общества, в идею развития.

Общества, остановившиеся на идее совместного переживания гармонии, никогда не достигали такого быстрого прогресса в создании техносферы, который оказался по плечу западным европейцам, переходившим от одного выученного урока к другому, от природного состояния духа к надприродному.

Даже когда европейцы начнут сомневаться в ценности самой Церкви, они на более глубоком уровне всё равно будут убеждены, что они ещё не то, чем должны стать.

Ни Дальний Восток, ни Индия, ни даже Россия, притом, что и в этих культурах ценится мудрость, не знали в такой же степени критики мудрости и стремления к непрерывному приращению мудрости, как это на генетическом уровне свойственно западным европейцам.

Обретение через выход из природного состояния свободы духа – эта, безусловно, великая христианская идея, действовала завораживающим образом на многие поколения европейцев. Это была великая культурная идея. Ведь тем самым говорилось, что не так, как племя, род или деревня решили, следует жить. А есть более высокая культурная жизнь.

Это, в известном смысле, и великая научная идея, разделяющая мир на природу и мысль. Хотя человек не смог пока постичь свою мысль в качестве предмета науки, но благодаря тому, что христианская схоластическая культура приучила мысль схоластов к систематическому умственному труду и приучила европейские общества оплачивать им этот труд систематически, в Европе из схоластической организации возникла наука, которая со временем сможет разгадать тайну научного мышления.

Напротив, в обществах (например, в русском), где не было интровертной логики, принявшей форму церковной организации, не возникла полноценная наука. У нас, или в Китае, или где-то ещё мы имеем только научную экстраверсию: физику и все другие естественные дисциплины.

Но у нас нет научной интроверсии собственного производства: социологии, экономической науки или психологии, представляющих собой систематическое смотрение внутрь мышления.

Россия, правда, имела сильную математическую школу, поскольку того требовало военное дело, но, не имея традиции самооценки, мы совсем не освоили науки об управлении обществом. У нас их только преподают по западным учебникам, то есть импортируют из века в век.

Западная церковь принесла франкам не только этику, но и логику, унаследованную от Августина, с которой франки не могли взаимодействовать совершенно, но которая, тем не менее, всегда присутствовала в транснациональной организации западной церкви. Вот почему в средневековой Европе мы видим соперничество двух аттракторов, вложенных один в другой, которые никогда полностью не сливались в одно психоисторическое образование. Вот почему политическая организация Европы оказалась, несмотря на несколько попыток создать там западнохристианскую империю, разделённой на множество политий, а западная церковь, тем не менее, осталась вселенской церковью.

В России, напротив, возникла русская империя, подчинившая себе и восточную христианскую церковь. Взамен империя получила заряд христианской этики. Что касается логики, то её Константинополь никогда и не предлагал Руси.

Наследие Византии, как известно, включало в себя не только памятники собственно христианской культуры, но и очень значительный круг памятников, принадлежавших более ранней античной цивилизации. Как и в более раннее время, традиционная система обучения строилась здесь (как и на западе Европы) на изучении текстов античных авторов.

Этот важнейший компонент византийского культурного наследия не был перенесён на древнерусскую почву – древнерусскому человеку остались неизвестными и тексты античных авторов, и основанная на их изучении система обучения. Сведения об античности древнерусский читатель мог черпать лишь из пояснений византийских книжников к тем местам в сочинениях отцов церкви, в которых упоминались языческие боги или обычаи, и из византийских исторических хроник, созданных в монашеской среде.

Собственно христианская литература также перешла на древнерусскую почву из Византии далеко не в полном объёме. Так, очень рано были переведены некоторые важные руководства с изложением христианской догматики (прежде всего наиболее авторитетное руководство Иоанна Дамаскина), но подавляющая часть византийской богословской литературы осталась древнерусскому читателю неизвестной.

Наоборот, широко переводились и распространялись в многочисленных списках памятники, содержащие характеристики истин христианского вероучения и христианских этических норм, данные в более доступном для читателя и слушателя виде в живых, ярких образах на страницах проповедей, поучений и похвальных слов. Особенно широким признанием пользовались сочинения знаменитого проповедника IV в. Иоанна Златоуста. Из его сочинений состоял уже сборник «Златоструй», переведённый в Болгарии в первой половине X в. при царе Симеоне. Обильными и многочисленными были переводы житий святых, в которых христианский идеал раскрывался на ярком конкретном примере жизни человека, в действиях которого он нашёл своё воплощение. На древнерусскую почву жития святых переходили в виде целых собраний текстов, предназначавшихся для чтения за монастырской трапезой в течение года. Это собрания кратких житий – так называемый Синаксарь (или Пролог) и собрания житий полного состава – так называемые Четьи минеи. Ряд собраний житий святых известен также в составе патериков – собраний житий святых определённой местности или страны. Именно создавая похвальные слова и жития святых, древнерусские книжники наиболее успешно соревновались со своими византийскими учителями. [История России с древнейших времен до XVII в.]

О причинах неполного переноса христианской науки на русскую почву можно строить различные гипотезы. Моя точка зрения состоит в том, что, по-видимому, в период трансляции логическая функция была подавлена в самой Византии, где не нашлось фигур, аналогичных Августину Блаженному.

Русская церковная мысль и по сей день сохраняет такой недостаток перед Западом, что она не предложила именно логической стороны христианства ни аттрактору, ни, по-видимому, даже себе. Нет у нас хороших переводов Плотина, и лишь недавно стали переводить Фому Аквинского.

Не предложив аттрактору логического начала, христианская церковь обрекла себя на положение помощника военно-административной системы, что, правда, гармонизировало взаимодействие функций внутри аттрактора и позволило создать империю, но в дальнейшем отсутствие логического начала привело русскую систему мысли к застою и обращению к логическим шаблонам Запада.

Что касается русской интуиции, то она, вероятно, имела свою колыбель в мифе, и была вытеснена вместе с язычеством. По тем сложностям, с которыми сталкивались проповедь, сбор дани или даже проезд через племенные территории финских народов в северо-восточной Руси, можно предполагать, что интуиты жрецы в домонгольской Руси всё ещё долго существовали и после формальной христианизации. Однако о том, каково было содержание этой интуиции и составляла ли она часть русского аттрактора, можно только догадываться.

Сказанное здесь об интуитивной стороне русского аттрактора, конечно, не относится к русской пластике и живописи, достигших больших успехов, однако свидетельства эти искусств молчаливы, они не говорят с нами на языке понятий и с трудом поддаются научному осмыслению.

Как нет и не может быть человека, сплошь состоящего из добродетелей, так не бывает и народа без недостатков. У русских есть конкурентные преимущества: героическое сенсорное начало и привычка мыслить крупными формами, не меняя миллион по рублю. Но у нас, особенно во властных эшелонах нет уважения к интеллектуальному труду. Сложные отношения двух элит – властной и интеллектуальной проходят красной нитью через всю нашу историю. В этом аспекте мы уступаем как западноевропейской, так и китайской цивилизациям.

А как насчёт союза героических щедринских «градоначальников» с людьми труда?

Попытки отражения монгольских штурмов раз за разом приводили к одному трагическому финалу: злые русские города дрались до последнего дружинника, чтобы затем их семьи сожгли себя в храме.

Эти огненные могилы домонгольской Руси заставляют задуматься о славяно-русских отношениях: некуда было русским бежать из своих городов. Не любили русских на Руси.