Душной ночью в Душанбе
Рубрика в газете: Рассказ, № 2020 / 45, 03.12.2020, автор: Александр РЯЗАНЦЕВ
Тяжело работать по ночам. Мысли путаются, пальцы трясутся, слова выстраиваются в ряд и плавятся. Хочется выпить чашку крепкого чая или бокал зелёного вина, но лучше – кубок свежего воздуху.
Я неряшливо собираю исписанные листы, вытираю испачканные чернилами руки, надеваю плащ и шляпу, выхожу на улицу.
Душанбе меня встречает свободой душной ночи. Несмотря на позднее время, по улицам проезжают маршрутки. Двери открыты, из проёма то и дело выглядывает юный зазывала, машущий руками и что-то кричащий. Он может выпасть из машины в любую секунду, но парня это не волнует: надо работать, иначе город тебя поглотит.
Желудок неприятно покалывает, и я вспоминаю, что целый день ничего не ел. Где-то рядом есть кафе «Туран», про которое мне рассказывали знакомые учёные-востоковеды. Я поправляю шляпу, засовываю руки в карманы и отправляюсь на поиски.
Кафе нахожу без труда. Это небольшой погребок для местных. Спускаюсь по крепкой дубовой лестнице, раздвигаю ладонями кисейные занавески и прохожу в зал, небольшой и уютный, словно итальянская таверна.
– Здравствуй, брат! – улыбается юноша-официант.
Я не люблю, когда посторонние называют меня «братом», но в Таджикистане приходится держать себя в руках – это самое уважительное обращение среди местных, вроде «милостивый государь» из уст полового в рязанском трактире.
– Добрый вечер. Столик на одного, пожалуйста.
Официант торопливо оглядывает душное, полное людьми помещение, задумчиво проводит пальцем по куцему усу.
– Пачты всё занато, брат… Ест толька одын места у… – он замялся, подыскивая нужное слово.
– Давайте, – я иду вслед за официантом, на ходу расстёгивая пуговицы плаща.
За небольшим столиком сидел почтенного вида старец с длинной белой бородой и умными глазами. В руках он держал небольшую книгу в кроваво-красной обложке. Губы тихо шевелились, глаза привычно пробегали строку за строкой.
Я поздоровался и сел за стол. Официант протянул меню, исписанное непонятными буквами. Хотя одну я узнал – «ё», давно забытую в России.
– У вас есть на русском?
– Дэ, брат! – официант торопливо повернулся, прошёл мимо старинной глиняной печи и скрылся за дверью.
Я стал рассматривать незнакомые знаки, стараясь разгадать их секрет. Хватило пары секунд, чтобы понять, насколько бесполезна эта затея.
– Возьмите самсу. Здесь её хорошо готовят.
Старик уже отложил свою книгу в сторону и смотрел на меня с любопытством.
Я почувствовал неловкость и, превозмогая природную робость, спросил:
– А что в ней такого? Я как-то ел самсу на улице, и…
Старик улыбнулся, провёл рукой по бороде.
– В Москве вы ели не самсу, уж поверьте… Попробуйте, здесь её хорошо готовят.
Я сдержанно улыбнулся.
– Как вы поняли, что я москвич?
Старик налил себе чаю и положил кусочек сахару.
– Это видно по вашим глазам. И по манере одеваться.
Он говорил почти без акцента, точно подбирая слова, соответствовавшие обстановке и духу времени. Но чем больше я его слушал, тем крепче убеждался: старик был воспитан в далёкую, старинную эпоху, и будь его воля, то говорил бы он изысканно и поэтично. Но изысканность и поэзия, в отличие от денег и нахального престижа, в наши дни мало кому нужны.
– Вы правы, я из Москвы. Приехал сюда на мероприятие.
– Какое? – старик слегка нахмурился.
– На медиафорум.
Старик нахмурился ещё сильней.
– Позвольте узнать: что это такое?
– Ммм… Встреча журналистов из разных стран. Они читают лекции, задают вопросы, берут интервью, пьют пиво. Всякое такое.
– Понятно… Стало быть, вы журналист? – старик отпил из чашки. Он зажал её между большим и средним пальцами, держась ими за специальные выступы, чтобы не обжечься, и время от времени делал по небольшому глотку.
– Да, работаю в газете. Пишу про литературу и кино. Иногда про политику.
– Замечательно… А про поэзию пишете?
– Конечно…
Я теперь улыбаюсь тепло, а не сдержанно. Очень давно не говорил с понимающим человеком о том, что сам искренне любил.
– Не так давно брал интервью у одн… – начал было я, но осёкся.
Вернулся официант со слегка потрёпанным листком меню в руке. Протянул было мне, но я вежливо отказался:
– Одну самсу, пожалуйста.
Официант оживился.
– Самсу? Каторый?
Я рассеянно провёл рукой по волосам. Посмотрел на старца.
Тот легонько махнул рукой, и официант сразу перевёл на него взгляд. Недолго о чём-то побеседовали; юноша, кивнув, удалился. Записывать ничего не стал.
– Я договорился, – успокоил меня старец. – Вас вкусно накормят.
– Спасибо большое… Как вас зовут?
– Омар, – старик, слегка смущённо, но благодарно пожал протянутую руку.
Мы неспешно зажурчали о книгах, любви и вине. Омар спросил бутылку красного, и вскоре мы её распили.
– Вы женаты? – Омар пригубил из стакана.
Сердце неприятно укусила тревога-крыса. Полилась кровь, и я залил рану глотком вина.
– Нет.
– Отчего так? Вы очень молоды, самое время найти себе добрую жену.
– Навеки вечные?
– Можно и так.
– А можно и на вечер… – я устало улыбнулся. Вино, выпитое на пустой желудок, вызывает болтливость.
Я подлил старику, а затем снова наполнил свой стакан.
– Сложно с жёнами, Омар, сложно. Вроде знаешь человека, один день или много лет, сблизишься с ним – окажется, что она совсем не та, какой тебе представлялась. Вы проводите прекрасный вечер, целуетесь в подземных переходах, что-то друг другу обещаете – а потом дверь между вами закрывается, и ты идёшь по осенней листве, ещё на что-то надеясь. Пару дней переживаешь, а затем с привычной грустью понимаешь – ты нужен не потому, что ты есть, а потому, что можешь что-то дать: своё время, деньги, силы, надежды…
Омар слушал меня, поглаживая бороду. В его умных глазах таилось тепло.
– Задумчивая душа склоняется к одиночеству, – мягко проговорил старик.
Я вздохнул, но для видимости. На душе повеяло теплом.
– Женщины меркантильны. Я очень хочу в этом ошибаться, и чем сильнее моё желание, тем крепче убеждённость в обратном.
Я сделал большой глоток, и стакан опустел. Слегка зачесалась левая щека – давала о себе знать аллергия.
– Как вам вино? – Омар сделал глоток.
– М… Хорошее, спасибо. Это местное?
Старик кивнул.
– Наслаждайтесь. Вы съели слишком много горькой прозы жизни, а потому можете насладиться её поэзией.
Раздался звон застольного тоста, и красные капли зашипели на моей старой, гноящейся ране.
– Слишком часто я ей стал утешаться…
– Лучше утешиться сейчас, когда есть кувшин с вином, чем потом, когда прямо перед носом захлопнется дверь.
Кругляшки на кисейных занавесках мягко ударялись друг о друга. Приходили новые гости. Я пил вино, выставляя напоказ свои болячки, а краем глаза наблюдал за людьми. Чаще всего они приходили вдвоём, иногда в компании; почти все – бородатые. Мужчины садились за стол, не дожидаясь меню делали заказ у знакомых официанток, доставали из карманов сигареты. Погребок медленно, но верно наполнялся химическим дымом.
– Здесь можно курить? – спросил я Омара.
Он торжественно кивнул головой.
– А почему?
– Таков закон. На улицах нельзя пить и курить, зато в кафе и ресторанах – сколько хочешь.
Я на секунду задумался, затем понимающе покивал.
– Понятно, в чьих интересах такой закон…
Омар слегка улыбнулся.
– Мёд можно добыть даже из горьких трав.
Мы чокнулись и выпили.
Неподалёку раздался юношеский смех. Я слегка развернулся и увидел группу ребят, занявших небольшой проём в глубине погребка. Они радовались запоздалому гостю, который, разувшись, поднялся по трём ступенькам, отдёрнул занавеску и, поджав колени, занял свободное место.
– Ваш самса, брат, – официант поставил передо мной большой глиняный горшок, из которого пахло мясом и специями.
– Это… что такое?
– Самса, брат.
Я потрогал горшок. Он был горячим. Внутри плескался густой бульон, насыщенный специями, и плавали кусочки мяса. На стенках горшка запеклась хрустящая хлебная корочка.
– Это едят руками?
– Да, брат.
Омар слегка пошевелил пальцами, и официант поставил на стол ещё одну, заранее принесённую, бутылку красного вина.
– Иштихои том!
Я удивлённо взглянул на юношу, потом на Омара.
– Приятного аппетита, – перевёл старик.
Официант удалился. Я оценивающе взглянул на горшок, потом на Омара.
– Угощайтесь.
Омар слегка поклонился, торжественно сказал что-то по-таджикски (я расслышал только «рахмонир рахиим») и отломил небольшой кусочек хлеба.
– Нужно окунуть его в бульон, взять столько мяса, сколько нужно, и поднести ко рту.
Я послушно всё сделал. Аккуратно, боясь разбить горшочек, оторвал кусок хлеба и макнул его в жидкость. Потом осторожно поднёс ко рту и проглотил. Бульон был горячим, но мягким; ароматная многовкусица приятно согрела язык, щёки и нёба. Специй была тьма, но они не били меня горячим утюгом, а ласково грели душу.
– Вкусно? Как вам? – Омар прожевал свой кусок и теперь смотрел на меня.
– Очень необычно… Столько вкусов…
– Так и есть, в нашей кухне целое войско вкусов, тогда как в итальянской или испанской – только один военачальник.
– Вы знаете европейскую стряпню? – я отёр губы синей салфеткой.
– Да, доводилось пробовать. У нас тут есть европейские чайханы, очень недешёвые.
Из проёма раздался хлопок вылетающей пробки и радостный смех.
– Вино не только друг; вино – мудрец… – вспомнились когда-то читанные строки.
Я съел ещё кусочек самсы и запил его красным. Голова приятно закружилась.
Когда мы закончили трапезу и расплачивались (после долгих споров я позволил Омару заплатить за вино, но расходы на самсу взял на себя), мой собеседник спокойно предложил:
– Хотите, покажу вам город? Вы такой Душанбе ещё не видели.
Звучало подозрительно, но я согласился. Омар надел старую чёрную куртку, я – шляпу и плащ, мы выбрались из погребка и побрели по тёмным улочкам Душанбе.
Мимо прошёл выпивший мужчина. Увидев мою шляпу, остановился, развёл руками и подозвал к себе трясущимися пальцами.
– Хэ, русски, как Масква?
Я хотел было остановиться, но внезапно помрачневший Омар не дал мне это сделать. Он пошёл быстрее, и я последовал за ним.
– Хэ дэвона чи джавоб намэти?! – раздалось позади.
Омар остановился. Обернулся, подошёл к гуляке, схватил его за поднимавшуюся было руку и что-то яростно заговорил громким шёпотом. Огненные глаза смотрели прямо в бездонную пещеру, таившуюся в очах пропойцы.
Гуляка остыл. Вырвал руку из ловких пальцев Омара, и, бросив что-то напоследок, скрылся в ночи.
– Прошу прощения, – вернулся старик. – Душанбе – большой город, царство секретов.
– Ничего страшного… – я ещё не совсем пришёл в себя. Застыл где-то между страхом и гневом, не успев отведать ни того, ни другого чувства. Город впервые ударил меня своим контрастом, где между довольством и подавленной яростью расстояние – шаг.
– Мы почти пришли, – Омар кивнул в сторону огромной башни песчаного цвета.
Мы подошли поближе. Свет от фонаря падал на небольшую позолоченную табличку у входа. Прищурившись, я с удивлением разглядел знакомые русские буквы. Это было государственное учреждение.
К нам подошли охранники, на ломаном русском предлагавшие подняться на крышу – за плату. Узнав Омара, поскучнели. Не говоря ни слова, мы прошли мимо них, миновали дверь-вертушку и поднялись на лифте на пятнадцатый этаж.
Вышли на балкон. На меня уставилась тысяча ярких глаз ночи. Я смотрел на красные и жёлтые огоньки, собравшиеся под моими ногами, и боялся, что нечаянно их раздавлю.
– Что вы видите?
Я задумался о своих страхах, сомнениях и надеждах, но не стал говорить о них вслух.
Омар довольно кивнул и провёл пальцами по бороде.
– Город вам кого-то напоминает?
– Да.
– Кого?
– Одну девушку. Мы когда-то дружили, потом не виделись пять лет, а одним странным утром случайно встретились на улице – для того, чтобы провести ночь вместе. Когда я с ней прощался и спускался по лестнице, то понимал, что в следующий раз увижу её завтра или ещё через пять лет, а может быть – никогда.
Я взглянул на Омара. Он слушал меня, но смотрел то на звёзды, то в яркие глаза города.
– В итоге я всё понял. У неё вышла размолвка с женихом, а я стал маслом, смазавшим их отношения. Ей нужно было забыться. Теперь она чья-то жена. Не моя.
Омар молчал. Я понял, что становлюсь лишним.
– Уже поздновато, – взглянул на часы. – Не хочется вас смущать. Будем прощаться.
Омар пожал протянутую руку.
– Вас проводить до гостиницы?
– Нет, спасибо, сам доберусь. Скажите лучше, как вы смогли меня сюда провести?
– Я здесь работаю, – улыбнулся Омар. – Охранником. Стою здесь по ночам, слежу за городом. А днём пишу рубаи.
– Вы… Тот самый…?
Омар слегка кивнул.
– И… почему вы охранник? Почему не живёте во дворце? Вас читает весь мир, вы…
– Времена нынче тяжёлые, – вздохнул Омар Хайям. – Люди читают меньше. С каждым годом моя борода становится всё белей и белей… Но я не боюсь. Я достаточно пожил, и грущу лишь от того, что написал не так много, как мог бы.
Мой убаюканный вином мозг вдруг включился.
– Давайте сделаем интервью?
Старик сначала задумался, но потом согласился:
– Да будет так. Поговорим про эту ночь, про эту крышу. Здесь хорошо, сюда не добирается духота города. На его улицах очень, очень душно. Здесь же я чувствую свежесть и свободу.
Мы договорились о встрече и пожелали друг другу добрых снов. Возвращаясь к лифту, я обернулся и взглянул на Омара Хайяма. Тот стоял у бортика, ведущего в бездну, и смотрел на небо. Старое, крепкое тело обдувал ночной ветер.
Утром я позвонил главному редактору. Слушая долгие гудки, прикидывал, насколько его удивит горячая весть.
Раздался слабый писк, и я услышал голос редактора.
– Да, слушаю?
– Здравствуйте, Александр Сергеевич…
А камин не горит. Горит огонь в камине. О прочем и говорить надо ли.
Ваш рассказ очень изысканный, свежий и эмоциональный. Вылеплен вручную. Очень непросто описать вкус трапезы и вина. Вам это удалось, хотя я бы ограничился одним бокалом. А есть ли у Пушкина переводы с персидского?
Сергею. У Пушкина есть стихотворение “Отрок милый, отрок нежный”. Хотя это подражание арабском, две последние строчки (“мы с тобой, как два орешка…”) исследователи считают переводом с персидского из Саади. Пушкин не знал персидского.
Да и пуговицы не расстегивают. Расстегивают одежду.
Автору рассказа. Не переживайте из-за замечания. Здесь вам А.Чехов убедительный пример: “Плачущая Катя медленно расстегнула три верхние пуговки…” (А.Чехов, “Слова, слова, слова”, 1983). Или Л.Толстой: “Буженинов размотал шарф, расстегнул крючки шинели…” (Л.Толстой, “Голубые города”).
Повторю. Чтобы позволить себе небрежность, следует быть А. Чеховым или А.Н. Толстым (автором повести “Голубые города”, в отличие от его однофамильцев, которые писали на другие темы).
Слова складываются так ладно, потому что автор обладат особенным даром направлять внимание на тот предмет, в котором он видит нечто новое, чего не видят другие.
“Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер …. расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье.” (Л.Толстой. “Война и мир”)
“Наталья, расстегнув верхние пуговицы кофты, молча разливала чай”. (М.Горький. “Дело Артамоновых”)
“В вящее подтверждение своих слов о.Крискент с необыкновенной быстротой расстегнул и застегнул все пуговицы своего подрясника” (Д.Ну. Мамин-Сибиряк, “Дикое счастье”, 1889)
“”… Я оставался наверху один. Почему-то судорожно усмехнулся, расстегнул пуговицы на блузе, потом их застегнул, подошел к книжной полке, вынул том хирургии.” (М.Булгаков, “”Записки юного врача”, 1925)
” – Я знала это! – просто выговорила Саша, но лицо у нее побледнело. Она расстегнула пуговицы пальто, снова застегнув две, попробовала снять его с плеч.” (М.Горький, “Мать”,1905)
“… она поправила немного левую руку, на которую, видимо, неловко легла, и расстегнула верхнюю пуговицу капота…” (А.Ф.Писемский, “Боярщина”,1846)
“Говоря это, Домна Осиповна, будто бы от жару, сняла свои букли, распустила немного косу и расстегнула несколько пуговиц у платья” (“А.Ф.Писемский, “Мещане”, 1877)
“Викентьев постоял две минуты в недоумении, почесывая то затылок,то брови, … расстегнул и застегнул пуговицу жилета, вскинул легонько фуражку вверх…” (И.А.Гончаров, “Обрыв”, 1859)
Достаточно? Есть еще цитаты.
Больше всего заинтересовало – зачем Наталья расстегнула кофту перед тем, как разливать чай? Или чай подразумевался с молоком?
Кугелю. Прочитайте в книге хотя бы эту сцену, там доходчиво написано для вашего уровня. Если не книгу, так хотя бы в Сети найдите полную цитату. Рад, что выражение “расстегнуть пуговицы” вы уже освоили, раз заинтересовались другим аспектом.
Нет, почему же. У А.М. Горького немало погрешностей против русского языка и окказиональных построений, подобно “Маша – чаю!” (или ж вроде того).
А это просто шедевр, восхищавший многих русских литераторов: “вполз Уж и лег там”.