«Двенадцать» и несть им конца
№ 2022 / 3, 28.01.2022, автор: Максим АРТЕМЬЕВ
Поэма Александра Блока «Двенадцать» представляет бесконечный простор для интерпретаций. Ставшая поэтическим завещанием поэта, она, одновременно, является его высочайшим творческим достижением. Такой степени слияния уличного языка с поэзией наивысшей пробы, точнейшего реализма и дерзкого вдохновения, русская литература еще не знала.
I
Лихач — и с Ванькой — наутек…
Еще разок! Взводи курок!..
Не является ли команда «взводи курок» анахронизмом? Курок взводили в кремневых и капсюльных ружьях, употреблявшихся до изобретения скользящего затвора. Формально и в магазинных ружьях курок тоже имелся, но в данном случае он уже являлся частью затвора (насадкой на ударнике), и не был тем «петушком» («курок» – от польского «курек»), который взводят пальцем. То есть, курок отдельно не функционировал, а лишь в общем движении затвора.
Блок служил менее года табельщиком в инженерно-строительной дружине, так что тонкостей поэт мог и не знать, как и Бродский, вспомним «Представление»: «Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку». С другой стороны – пасынок офицера, проведший детство в казармах лейб-гренадерского полка. Может быть, в 80-е–90-е годы команды солдатам при обучению стрельбе отдавали еще по старинке?
Чем вооружены красногвардейцы? Блок пишет про «винтовки»-«винтовочки». Но какие? Из слов «Рваное пальтишко, Австрийское ружье!» следует, что речь идет про магазинные винтовки Манлихера. Трофейными «манлихеровками» вооружали дружины государственного ополчения, тыловые части армии и флота, а в начале войны – и фронт. Красная гвардия – формирование тыловое, так что ей достается абы что, и поэтому «австрийское ружье» идёт в пандан к «рваному пальтишку».
II
В тексте поэмы пять раз употребляется слово «ужь», именно так, с мягким знаком. Чуковский в своём дневнике за январь 1921 года передает объяснение Блока: «Буренин высмеял стихотворение, где ужъ, приняв за Живого ужа».
В сентябре 1911 года Буренин писал:
«Читая такие истинно байронические стихи, хочется сказать и поэту, и его критику какое-нибудь поэтическое назидание в новом стиле с неизбежными «ужами»:
Когда ты так бездарен уж,
Что написать двух строк не можешь,
В которых ты не плел бы чушь,
Зачем ты, Блок, себя тревожишь?
Когда уж, Гумилев, ты мог
Сказать так громко и так прямо,
Что Байрону подобен Блок, —
Ты уж наверно из Бедлама».
Да, грубо, по-буренински, но прошло уже более шести лет. Блок не был таким впечатлительным, чтобы переживать из-за критики старика Буренина, годившегося ему чуть не в деды, и совсем не авторитетного для молодежи. Буренин и в 1911 воспринимался как явление еще из 70-х годов прошлого века.
К тому же нигде более Блок не писал «ужь» – только в «Двенадцати». Характеристикой речи мягкий знак служить не может. В первом случае в поэме так говорит барыня, во втором «ужь» вписывается в уличную хулиганскую песенку. Ни верхи, ни, тем более, низы «ужь» не произносили. Само такое произношение невозможно в русском языке. Даже простонародное «ужо» ясно указывает на твердость «ж» в слове.
Помнил ли в 1918 году Блок обиду, и решил так странно расквитаться с Бурениным? Думается, причина сложнее. Как раз в январе 1918, когда создавалась поэма, Блок в дневнике от 18 и 26 января упоминает о своем участии в обсуждении предполагаемой реформы правописания, которую он не поддерживал: «Главное мое возражение — что она относится к технике творчества, в которую государство не должно вмешиваться. Старых писателей, которые пользовались ятями как одним из средств для выражения своего творчества, надо издавать со старой орфографией».
Можно предположить, что «ужь» было со стороны Блока скрытой полемикой, доведением до абсурда логики своего оппонента Луначарского – «вы хотите максимально упростить, порвать с традицией? Что ж, прекрасно, тогда я тоже рву и пишу, как заблагорассудится». В 1903 году он написал в «Фабрике» – «в соседнем доме окна жолты». Теперь, на закате поэтической карьеры, вновь решил прибегнуть к подобному приёму, нарочитой неправильности орфографии, но уже с другими целями.
III
«Исус Христос». Откуда раскольничье написание имени вместо «Иисус»? Это не подражание народной речи, поскольку перед этим лексика самая возвышенная, никак не вульгарная:
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос.
Возможно, отгадка также кроется в дневнике поэта. 4 января 1918 в нём имеется упоминание о том, что накануне у него был в гостях Сергей Есенин. Судя по записи, разговор был большой, в том числе о старообрядчестве и хлыстах.
Сергей Есенин в стихах того времени писал как раз об «Исусе» – книжка «Исус младенец», вышедшая в начале 1918 года, буквально накануне «Двенадцати». Или такие его строки – «Пробиралися странники по полю,/ Пели стих о сладчайшем Исусе» (1910), «Под венком, в кольце иголок,/ Мне мерещится Исус» (1914), «Покоюся сладко Меж росновых бус; На сердце лампадка,/ А в сердце Исус» (1915), «Как по мостику, кудряв и желторус,/ Бродит отрок, сын Иосифа, Исус» (1917), «И доскою надкрестною/ Прибита к горе заря: ИСУС НАЗАРЯНИН ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ» (1918). Есенин пришел к Блоку работая над «Инонией» с её «Из яйца звезды – Светлого Исуса Проклевать следы».
А.А. Козловский пишет: «О том, что суждения Есенина были далеко не безразличны для А. А. Блока, говорит и такой факт: после публикации «Двенадцати» в газете «Знамя труда» А. А. Блок вносит поправку в текст поэмы (в строке «Над старой башней тишина» слово «старой» заменено на «невской»), как он сам помечает на полях: «По совету С. Есенина».
Поэтому, можно предположить, что написание «Исус» стало результатом влияния Есенина на Блока – в результате ли бесед, чтения ли его стихов, стихотворений поэтов есенинского круга, таких как Клюев (в дневнике Блок пишет, что они с Есениным обсуждали его), который в 1917 в стихотворении «Поэту Сергею Есенину» писал «Там Микола и Светлый Исусе».
Исус раскольничий или мужичий – вовсе не милосердненький добренький Иисус. «Исус» – символ бунта под утопическими призывами, это апокалиптика низов общества.
IV
И тут надо подчеркнуть, что Блок показал себя в «Двенадцати» гениальным социологом, тончайшим фотографом действительности. Известный исследователь Александр Немировский писал касательно победы большевиков в Гражданской войне: «все анализы того, как большевистская или белая программы или поведение располагали к себе или отвращали население, бьют мимо цели: они учитывают все население, а учитывать имеет смысл только борцовски-активные элементы, готовые рисковать, убивать и умирать (ради личного или социального честолюбия, или ради закона и порядка, или иначе – неважно) и идти поэтому добровольцами на ту или иную сторону, или бандитски-активные элементы, готовые добровольно идти на ту или иную сторону постольку, поскольку там ожидается только возможность продвижения и насилия, а особенного риска погибнуть нет. Люди обеих этих категорий составляют в смуту костяк противоборствующих сторон … «Активно-борцовским» элементам, готовым ради честолюбия, удали, продвижения и добычи, или личной и социальной мести, или той или иной социальной идеи еще и рисковать, тоже дорога была на этом этапе гораздо в большей степени к большевикам, чем к их противникам: большевики предоставляли массу вакансий и социальный лифт. При социальном имморализме большинства населения (в т.ч. его активной, боевой части) сам факт иерархического бандитизма и террористической классовой войны большевиков собирал под их знамена гораздо больше активных людей, чем могли бы собрать под свои знамена белые. Потому что белые действительно не могли предложить этим людям те «бандитские» блага и возможности (грабеж, произвол, соответствующее возвышение и социальную месть), – иначе как эксцессуально – которые предлагали желающим активным людям красные…большевики могли по своей программе предложить активным людям то, чего белые не могли предложить в принципе, а именно быстрое, массовое, материально и социально выгодное возвышение в могущественные, безнаказанные и попирающие страну «опричники» новой власти».
«Двенадцать» – блестящая иллюстрация к этому тезису. Двенадцать красногвардейцев – это люмпены, которым дали винтовки и возможность для самоутверждения и карьеры, те самые «опричники» новой власти, «ко всему готовы, ничего не жаль». «Запирайте етажи, Нынче будут грабежи!» – их лозунг. Население трусливо и пассивно, реальных противников у двенадцати нет, не случайно их жертвой становится лишь гулящая девка. «Враг неугомонный» присутствует только в их воображении, потому он «незримый».
Блок в «Двенадцати» умеренней своей публицистики того времени. Он не встает ни на чью сторону, он просто зарисовывает с натуры. Он действительно «слушает музыку революции» – и только. В поэме нет Ленина, большевики упоминаются лишь однажды.
Блок выгодно отличался от друзей-символистов своим интересом к текущей политике. В начале мая 1917 года был принят на работу в «Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так и военных и морских ведомств». Итогом стала его книга «Последние дни Императорской власти».
Если сравнивать Блока с современниками в международном масштабе, с Рильке и Валери, то у них нет ничего про «политику», да и войну. Они бегут от действительности, то к юной Парке, то к Орфею, тогда как Блок в политику окунается с головой.
V
Я не случайно упомянул выше «Представление» Бродского. Спустя семьдесят лет ленинградский поэт опирался на опыт своего старшего коллеги, как бы отрицательно он к нему на словах не относился – «Блока, к примеру, я не люблю, теперь пассивно, а раньше – активно… За дурновкусие. На мой взгляд, это человек и поэт во многих проявлениях чрезвычайно пошлый».
«Представление» немыслимо без активного освоения традиций «Двенадцати». Оно начинается в той же атмосфере, возьмем начальные строфы обеих поэм – «Председатель Совнаркома, Наркомпроса» (Луначарский, с которым в дни написания «Двенадцати» спорил Блок, – Наркомпрос), «Вместо горла – темный вечер» («Черный вечер» – первые слова «Двенадцати»), «Вот и вышел человечек» («На ногах не стоит человек»). Бродский стартует из темной зимы 17-18 гг., с её учрежденным Совнаркомом, «многоточием шинели» («шинелишка солдатская» у Блока), в которую шли двенадцать, он перенимает эстафету у Блока.
Потоки двустиший, которыми передаются услышанные уличные реплики, у обоих поэтов схожи –
— А Ванька с Катькой — в кабаке…
— У ей керенки есть в чулке!
«А моя, как та мадонна,
не желает без гондона».
Эх, эх, согреши!
Будет легче для души!
Ой ты, участь корабля:
скажешь «пли!» – ответят «…!»
Конечно, Бродский не мог любить Блока.
Потому что Блок эту породу не жаловал, мягко говоря.
Но сравнивать их творчество не нужно. Блок – в сердце русского человека. А Бродского там нет и не будет.
Максим Артемьев дал интересный анализ.