Эпистолярные тайны

Рубрика в газете: Ирония судьбы, № 2021 / 22, 10.06.2021, автор: Илья ШУХОВ (г. АЛМА-АТА)

Поводом для этих заметок послужила книга московской поэтессы Ларисы Миллер «Колыбель висит над бездной», о которой я случайно узнал из интернета. Неожиданностью стало упоминание о моей персоне в предисловии и – особенно – помещённая в томе наша давнишняя переписка с автором.
И вот – передо мной внушительный, без малого четырёхсотстраничный том, вышедший в Москве. Сначала в обширном, занимающем целых десять страниц оглавлении нашёл: «Переписка с Ильёй Шуховым».
Первое письмо от 12 июля 1990 года было адресовано на моё имя в редакцию журнала «Простор», где я тогда работал. ( Письма цитирую с сокращениями).

«Уважаемый Илья Иванович, – писала Лариса Емельяновна, – мой знакомый сказал мне, что в мае слышал по радио Ваш рассказ об отце, где Вы подробно говорили об эпопее с публикацией в мае 1973 г. в «Просторе» моей подборки стихов.
Жаль, что я не слышала передачи. Мне очень хотелось знать, как всё это было в Алма-Ате. Напишу, что происходило в Москве. Может быть, Вам это будет интересно.
Мама дала Ивану Петровичу самодельный сборник моих стихов. Через некоторое время я получила от него большое письмо, в котором он тепло отзывался о стихах и сказал, что подготовил подборку и будет её публиковать. Это, как Вы знаете, оказалось непросто, но Иван Петрович своего добился. Он написал маме об этом. И я немного слышала о тех «претензиях», которые ему предъявляли. Но вот где-то в начале июля появляется в Л.Г. передовица за подписью «Литератор», в которой эта публикация названа «лучшей публикацией молодых поэтов» (по-моему, я цитирую дословно). Это Вы, наверное, знаете. А через две недели в той же Л.Г. печатается короткая заметка под названием «Читатель недоумевает», автор которой весьма сердито критикует «Литератора», похвалившего «декадентские, упадочнические» стихи. После этого мою первую книгу вынули из плана ред. подготовки изд-ва «Сов. Пис.», а из «Дня поэзии» – подборку стихов.
В августе того же года я была в Коктебеле, и на пляже ко мне подошёл молодой человек и представился: «Литератор». Это был Евгений Сидоров. Он сказал: «Я из-за Вас выговор получил». Там же были мои знакомые, работающие в Л.Г. Они рассказали, что произошло. Вот эта история.
После того, как появилась хвалебная передовица в Л.Г., Иван Петрович пришёл к Кунаеву и, показав ему газету, сказал: « Ваш квартальный свистнул не на том перекрёстке». (Я, конечно, не ручаюсь за подлинность этих слов). Кунаев возмутился и позвонил в Москву Председателю Идеологической Комиссии ЦК КПСС П.Н.Демичеву. Пётр Нилович затребовал журнал, якобы ознакомился с «лучшей подборкой года» и лично (мне говорили, что такого не бывает) позвонил в Л.Г. и сделал разнос. Чаковского не было на месте, и досталось Сырокомскому. После этого в Л.Г. срочно придумали «недоумевающего читателя», по-моему, из «Караганды» и напечатали его «письмо» в следующем номере…
Передо мной та подборка – разворот в пятом номере «Простора». Почему на стр. 59 сверху столько белого пространства? Может быть, некоторые стихи были сняты в последний момент?..
С уважением, Лариса Миллер».

И, второе письмо поэтессы.

«5 окт. 1990 г.
Дорогой Илья Иванович!
…Удивительно, я знала Вашего отца, когда была маленькой. Мы даже ходили вместе в цирк, и медведи сыпали на нас опилки, т.к. мы сидели в первом ряду, а медвежата, почему-то, возились над нашей головой. Иван Петрович называл меня «чудо-девка». Я представляла себе то чудо, в котором делали пироги, и не вполне понимала, каким образом я походила на такое круглое чудо с дырочками и вращающейся крышкой.
В более позднем возрасте я уже Ивана Петровича не встречала…
С уважением
Лариса Миллер».

Эти письма в полном виде я привёл в своей документальной повести «Ветер разлуки», напечатанной в «Просторе» в 1991 году.
С тех пор прошло немало времени, и требуется кое-что разъяснить. Напомню, что стихи Ларисы Миллер были напечатаны в 1973-м – за год до того, как Ивана Петровича вынудили расстаться с журналом, который он возглавлял в течение одиннадцати лет. К тому времени у него сложились весьма непростые отношения с идеологическими надзирателями в лице влиятельных республиканских партийных функционеров. Они просматривали журнал, что называется, под лупой и заставляли снимать из номеров публикации, не отвечающие официальным идейным установкам. Нередко придирались и к сомнительной, по их мнению, стихотворной продукции отдела поэзии, которым на протяжении всех шуховских лет руководил талантливый поэт Валерий Антонов, автор прекрасных стихов и наделавшей шуму поэмы с вызывающим названием «Анти». Запомнились из неё задорные строки:
Но это короткое «анти»
Даёт всем понятьям пинка.

 

Надо сказать, что «пинки» порой получал и сам поэт, и главному редактору не раз приходилось защищать его от нападок придирчивых, не смыслящих в поэзии партийных ортодоксов.
С особым пристрастием рассматривались номенклатурными «кураторами» творения «чужих», не республиканских авторов. Поэтому неудивительно, что «под раздачу» попала и упомянутая подборка молодой московской поэтессы.
Иван Петрович вместе с Антоновым пробивали на просторовские страницы тогда полузапретных, замалчиваемых классиков русской поэзии – Павла Васильева, Марины Цветаевой, Наума Коржавина, Осипа Мандельштама… Кстати, «Простору» обязан своей едва ли не вселенской славой поэт Олжас Сулейменов, чей яркий и дерзкий творческий дебют состоялся именно в шуховском журнале.
Косо смотрели на алма-атинский «Простор» и московские партийные функционеры во главе с «серым кардиналом» Михаилом Сусловым, который гневался: мол, зачем нам нужен ещё один «Новый мир»?
Но – вернусь к книге Миллер, которая заставила вспомнить былое. Подлинной неожиданностью для меня стали не письма и не стихи из той журнальной подборки, а глава из автобиографической повести Ларисы о своей матери – Изабелле Румер. Вот так сенсация! Увидев эту фамилию, я испытал если не потрясение, то такое же чувство, что и грибоедовский герой: « шёл в комнату – попал в другую».
Изабелла Румер…О ней я впервые услышал, только когда не стало моего отца. Узнал, что в тридцатых годах она была за ним замужем. Довольно подробно об этом поведал хорошо знавший Шухова журналист Асхад Хамидуллин. Вот что пишет он в посвящённой отцу статье «Феномен таланта».

«В 1930 году Иван Петрович женился на москвичке Белле, сестре журналиста Залмана Румера, с которым работал бок о бок в газете «Сельскохозяйственный рабочий». Поначалу всё шло полюбовно, в мире и согласии. С переездом из Москвы в Пресновку всё потекло по-иному.
Как невозможно было привить тепличный цветок к степной полыни, так и москвичке Белле трудно было вжиться в непривычные условия быта казачьей станицы. Досаждали усмешки, колкости, а порой и непристойные высказывания кондовых хранителей казачьих устоев. Белла требовала возвращения в Москву, часто уезжала туда одна. Как бы терпеливо ни объяснял ей муж, что на это он не может пойти, требования сопровождались слезами, бесконечными упрёками. Тут пришло и горе: умер их трёхлетний сын Серёжа. Иван Петрович был в неистовстве: «Не уберегла! Тебе бы только в Москву!» После одной бурной перебранки Белла уехала в Москву навсегда. Оставалось одно – развод. Шухов долго не мог прийти в себя. В письме от 4 декабря 1936 года сестре Сергея Есенина А.А. Есениной и её мужу П.И. Ильину, с которыми Иван Петрович был в тесной дружбе, он сообщал: «Работаю неровно, нервно. Виною этому, безусловно, проклятый 36-й год, причинивший мне столько катастроф и потрясений…» А потрясли Шухова в том году не только нелады в личной жизни, но и кончина бесконечно дорогого Алексея Максимовича Горького.
Когда писал эти строки, Иван Петрович и не подозревал, что на него катится лавина ещё более грозных потрясений. 9 мая 1937 года в «Комсомольской правде» было опубликовано, по выражению Г.А. Бровмана, «скандально-безобразное письмо» под названием «Личная жизнь писателя Шухова». Статья занимала две колонки газетной полосы и была подписана инициалами «В.В.». По её тексту можно было предположить, что этот анонимно-конспиративный автор – кто-то из родственников бывшей жены Шухова. Имя её не называлось. И ещё одна странность: публикация сопровождалась сообщением, что в тот же день, когда появилась в печати, т.е. 9 мая 1937 года, она обсуждалась на заседании правления Союза писателей и без обиняков признана… правильной. Ясно одно, что всё совершалось по заранее намеченному сценарию. Председательствовал при этом В.П. Ставский, занявший после смерти А.М. Горького пост ответственного секретаря ССП.
Написанная в духе компромата 1937 года, статья обвиняла Шухова в «распутной жизни» и во множестве грехов. Автор (или авторы?) её не постеснялись подвести всем этим «грехам» и политическую подоплёку. Они строчили: «Так как жена мешала Шухову «творить», он отправил её в Москву, к родителям. Вскоре в Москву пожаловал сам писатель… В то время ближайшими друзьями его были П.Васильев, Макаров и другие такие же типы». Далее таинственный В.В. называет Павла Васильева «бандитом», а Шухов, дескать, считает его «великим поэтом». Чувствуете, намёк на какую «крамолу»? Ведь П.Васильев в те дни находился в тюрьме и вскоре был расстрелян как «враг народа». Та же судьба постигла несколько позже писателя Ивана Макарова».

Не осталась в стороне и «Литературная газета». Спустя два дня в 26-м номере появился отклик «Личная жизнь», подписанный псевдонимом «Р.». Здесь Шухову, кроме прочего, приписали ещё и «зазнайское игнорирование конкретных указаний Горького на недостатки его произведений». Тут же, рядом с откликом, напечатано и заявление Совета жён писателей под грозным заголовком «Уничтожить шуховщину!».
Словом, было очевидно: шьётся «дело». Страшно подумать, чем всё это могло кончиться для моего отца. Это было бы на руку его завистнику В.Ставскому, посредственному литератору, об очерковых повестях которого говорили и писали гораздо скромнее, чем о шуховской «Ненависти».
Московский городской суд приговорил Шухова к двум годам лишения свободы – условно. Но преследователи писателя не утихли. Они считали приговор слишком мягким. В печати последовало сообщение о том, что «дело будет пересмотрено в целях ужесточения наказания».
Обо всех этих событиях обстоятельно поведал в 1978 году, незадолго до своей кончины, в письме ко мне Г.А. Бровман. Свои записки он заканчивает так: «В эти тяжкие для Ивана Петровича дни он часто звонил мне домой и однажды вместе со своим защитником И.Брауде, известным московским адвокатом, явился ко мне.
– Я хочу написать Сталину об этом безобразии, – сказал Иван Петрович, – мало им одного суда, они затевают ещё и второй. Сталин знает мои произведения, пусть защитит меня от произвола. Сколько можно терпеть?! Сели мы за письменный стол и стали сообща составлять письмо Сталину, которое предстояло подписать и снести в ЦК самому Ивану Петровичу.
Сейчас может показаться парадоксальным наше тогдашнее представление о Сталине как о человеке, который может бороться против произвола, каковой, как выяснилось полтора десятилетия спустя, он сам и насаждал. И тем не менее недели две после того, как Иван Петрович снёс письмо Сталину, прошло (или около того), и в «Правде» (и в других газетах) появляется краткое сообщение от Прокуратуры СССР о том, что дело И.П. Шухова ввиду отсутствия состава преступления прекращено… Так было смыто незаслуженное пятно…»
Но совсем ли? Долго ещё не мог найти себя и своё место в жизни и литературе Иван Шухов. Долго ещё будет он чувствовать косые, недоверчивые взгляды, холодок в отношении к себе, въедливые придирки к своим произведениям.
В письме от 3 января 1938 года к Е.А. Рязанской, будущей своей супруге, он писал: «…Я расскажу как-нибудь, кто были эти люди, пытавшиеся учинить расправу со мной, чем они руководствовались, что из этого вышло и чем они сами кончили». Но подобные намерения в душе писателя жили недолго – он не был мстительным человеком. Жизнь сама наказала одного из виновников. И очень жестоко.
Вот что пишет об этом Асхад Хамидуллин в своей вышеупомянутой статье. «Итак, кто же был автором той злобной статьи в «Комсомольской правде», едва не приведшей Ивана Шухова к трагическому финалу? Конечно, Шухов знал этого лицемера, прикрывавшегося личиной «общественности». Им был брат Беллы Залман Румер, член редколлегии «Комсомолки» в 1934–1938 годах. Нечаянно-негаданно мне привелось встречаться с этим человеком в начале 50-х годов в Петропавловске. Тогда я работал заместителем редактора североказахстанской областной газеты. Ко мне явился седой, с выцветшими глазами мужчина и заявил: «Я – Залман Румер, бывший член редколлегии «Комсомольской правды». Был осуждён и выслан на десять лет на Колыму по делу Косарева (первого секретаря ЦК ВЛКСМ. – А.Х.), а теперь я на поселении в вашем городе. Отмечаюсь каждые десять дней в органах госбезопасности. Работаю чернорабочим на мясокомбинате. Но я хотел бы быть полезным как журналист. Примите хотя бы корректором». Трудоустроить его в ту пору по профессии нечего было и думать, но он приходил в редакцию ещё и ещё.
В один из дней, проведав о приезде И.П. Шухова в Петропавловск, ссыльнопоселенец стал искать с ним встречи. Иван Петрович находился в кабинете редактора. Румер не посмел туда зайти и попросил у меня разрешения поговорить с Шуховым по телефону. Позвонил, но разговор не состоялся – Шухов , услышав его имя, бросил трубку. Я не знал о причастности Румера к «шуховскому делу» и подумал, что писатель избегает разговоров с сомнительными лицами. С самим Шуховым я не заводил разговора о несостоявшейся встрече с бывшим коллегой».
Все эти события происходили ещё до моего и Ларисы появления на свет (по прихоти судьбы, мы оба родились 29 марта, только с разницей в один год). И в мемуарной повести «Мама», о которой я упомянул ранее, обо всей этой предыстории – ни слова. И это понятно: родители далеко не всегда раскрывают потомкам подробности своей прошлой жизни. Так же и отец никогда не рассказывал мне о своих прошлых жизненных перипетиях. Повторю, о том, что он был женат на Изабелле Румер, я узнал только после его ухода из жизни, когда стал собирать материалы для книги воспоминаний. Но то, что дочерью Изабеллы оказалась Лариса, открылось для меня только сейчас.
Теперь я как бы новыми глазами прочёл слова из того письма Ларисы: «Удивительно, я знала Вашего отца, когда была маленькой. Мы даже ходили вместе в цирк… Иван Петрович называл меня «чудо-девка»… В более позднем возрасте я уже Ивана Петровича не встречала».
Стало быть, отец, разойдясь с Беллой и вскоре женившись на моей матери, несмотря ни на что, продолжал и в последующие годы поддерживать отношения с бывшей женой.
Какой же она была? После её смерти в 1983 году Лариса в мемуарах вспоминает, как ещё дошкольницей ходила вместе с матерью в редакцию журнала «Красноармеец», где она тогда работала. «Много лет спустя, не знаю, почему, мы с мамой приехали в ЦДКА, и пожилая гардеробщица, увидев маму, всплеснула руками: «Белочка, да ты ли это?» Они расцеловались, поговорили. А когда мама отошла, гардеробщица сказала мне: «Какая она красавица была. Многие по ней вздыхали. Она и сейчас хороша, но в те-то годы…»
И дальше: «Разбираю книги. На многих дарственные надписи писателей, художников, актёров – всех тех, с кем мама встречалась, у кого брала интервью, работая в журнале «Красноармеец» в военные и первые послевоенные годы: «На память Изабелле о первых наших встречах. Вас. Качалов, 1944 г.»; «Белле Румер (мамина девичья фамилия) с любовью. Мих. Жаров, 1945 г.»
Дарили Белле книги с авторскими посвящениями А.Твардовский, А.Ахматова, С.Щипачёв, А.Серафимович, С.Маршак…
Куда и к кому только не ездила мама, спецкор «Красноармейца», самого популярного и читаемого в те годы журнала: к Калинину, Вышинскому, Туполеву, Ал. Толстому, Эренбургу, Гр. Александрову, Л.Орловой, Целиковской, Руслановой, Мих. Жарову».
Относительно недавно в архиве отца я обнаружил интереснейший документ – отпечатанное на машинке письмо, которое стоит привести полностью.

«28.ХI – 71
Ванюша, рада была слышать твой голос, интонацию, смех, узнать, что ты в добром здравии и по-прежнему властвуешь над всем казахстанским простором.
Жду – не дождусь января и Пленума. Только не вздумай болеть, как в те дни, когда по всей Москве мелькали афиши с твоим именем про вечер о Петре Ивановиче Замойском. Знаешь, как все тревожились?
Случается, что и ты исправляешься; в надежде на это исключение из твоих «правил» – вот тебе мой телефон: 148.04.17. Я живу теперь вместе с родителями на Кутузовском проспекте (продолжение проспекта Калинина), д. 47, корпус «А», кв. 158. Вениамин Моисеевич кланяется тебе душевно, ну и мама тоже.
Помнишь, Ванюша, я как-то читала тебе Ларискины стихи, но тебе было не до них – всё за Ольгой Берггольц раскатывал. Теперь Лариска у нас «большая», член группкома Союза Писателей, печатается в «Москве», «Юности», «Смене», газетах, говорят, что стихи так хороши, что нельзя не удивляться тому, что печатают. Быть может, в стихах этих пра-пра-память и рассказов о Казахстане, и «Последних дней Пушкина», которые мы смотрели вместе во Мхате, и той метели, что бывает только в Пресновке да на сцене театра в Камергерском. Думаю, что стихи её не оставят тебя равнодушным. Только читай, как всегда, один, не торопясь, в добрую минуту.
А потом – позвони, либо – напиши (хоть писать письма ты и не любишь). И непременно приезжай. Ждём.
Белка
т. 1480417».

Думаю, небольшое это письмо о многом говорит и многое проясняет.
Что касается той подборки, вызвавшей большой скандал и, как сказано в предисловии к книге Миллер, повлёкшей за собой исключение в 1973 году её первого сборника «Безымянный день» из планов издательства «Советский писатель». Может быть, для наглядности поэтесса включила в «Колыбель висит над бездной» несколько стихотворений из того майского номера «Простора».
Сейчас кажется удивительным, что такие – спокойные, камерные, раздумчивые, в меру философичные и созерцательные – стихи могли счесть упадочническими и декадентскими.
Ничего «криминального» нет и в стихотворении, изъятом в последний момент цензурой из подборки «Простора»:

Доводы, всё доводы,
Старых истин проводы,
Ушедших без следа.
В рассужденьях гибкие
Говорим с улыбкою,
Терпимы, как всегда.
Что же вы, так что же вы
Пугаете прохожего,
Срываетесь на крик?
Пожили вы, прожили,
Мы только подытожили
Ваш опыт в краткий миг.
Истинное, ложное
Распознать не сложно вам
Было бы, когда б
В те дни вы сами не жили,
Но ваши зори брезжили
В те дальние года.
1969

Надо сказать, что тот искусственно раздутый на пустом месте скандал был на руку влиятельным шуховским недоброжелателям. К тому моменту исполнилось десять лет, как Иван Петрович возглавлял «Простор». А что же поэтесса? Неприятность с первым сборником не выбила её из седла. В студии молодых поэтов при Союзе писателей её заметил и поддержал знаменитый Арсений Тарковский. Вот что она пишет – проза поэта – в повести «А если был июнь и день рожденья…» (Памяти Арсения Александровича Тарковского), включённой в книгу. «Когда я пришла к нему домой через несколько дней, Тарковский был в страшном волнении… «Здравствуйте, детка. Я как раз пишу вам письмо. Вы чудо и прелесть, – говорил он. – И стихи ваши чудо…» «Читайте». Он подал мне густо исписанный листок бумаги. Я читала и не верила своим глазам. «Всё правда, детка. Вы чудо. Только пишите». Даже сейчас, вспоминая тот день, я завидую самой себе. После до меня доходили слухи, что А.А. читал знакомым мои стихи, носил их в журнал «Юность» и читал вслух в отделе поэзии, что он ездил в издательство «Советский писатель» и пытался ускорить издание моей книги, которая лежала там без движения. Сам Т. никогда мне об этом не говорил. Разве что вскользь, без подробностей. Я не боюсь, что меня обвинят в нескромности, по нескольким причинам. Во-первых, как говорила Ахматова, беседуя с кем-то из друзей, «мы не хвастаемся. Мы просто рассказываем друг другу всё подряд».
А не так давно у меня состоялась ещё одна заочная встреча с Ларисой Емельяновной: «Литературная Россия» напечатала большую подборку её новых стихов, которая, по итогам года, была отмечена премией редакции, с чем, пользуясь случаем, поэтессу от души поздравляю.
В стихотворении, венчающем подборку, меня зацепили две интересные строки:

Да нет в природе мёртвой точки,
А есть в рояле молоточки.
И – как-то само собой сочинилось несерьёзное:
Вот – я теперь любое слово
В стихах использовать готова.
Чтобы сложились в столбик строчки,
Возьму в рояле молоточки.
А сверху у рояля крышка,
Её упомяну – нелишне.
Ещё в рояле есть педали,
Их тоже приспособлю дале,
Чтобы читатели гадали –
Ну, а при чём же здесь педали?
Да будут вместо мёртвой точки
В моих твореньях заморочки.

Надеюсь, поэтесса поймёт шутку и не обидится: цепляют только яркие стихи, на бесцветные откликов не пишут.