Генрих МИТИН. ЛЮБВИ ПОРЫВЫ…

Рубрика в газете: Литературные споры и размышления, № 1964 / 25, 19.06.1964, автор: Генрих МИТИН

В самое последнее время, измеряемое буквально двумя-тремя годами, на одно из первых мест среди других жанров выдвинулся рассказ. Именно в области рассказа появилось много нового. Особая же прелесть положения в том, что в «сборной команде» рассказчиков счастливо объединились писатели разных возрастов и поколений. Когда любви к рассказу все возрасты покорны – это тоже знамение!

Есть в развитии сегодняшней новеллы свои противоречия. Вот одно из них: некоторые новеллисты, даже очень талантливые, казалось бы, делающие безупречные вещи, подчас не утруждают себя тщательным анализом вылепленных характеров.

Разумеется, не нужно «выдувать» из рассказа повесть, но ведь особенно ценен тот анализ, который шахматисты называют «домашним». Пусть его не знает читатель, пусть в самом рассказе от него и следа не осталось, но он тем не менее был проделан, и рассказ «разыгран» по нему.

Порою художник отдаёт предпочтение порыву, вдохновению. Понимание же изображаемого отступает на второй, план. То есть художник будто бы только «пашет», а что произрастет на его пашне, – это вроде не его дело.

Но это означает, что перед нами не очень глубокая вспашка. Лепка образа по памяти чувств, без должной поверки мыслью. Необходимы точность, нравственная зоркость – последняя определяет «потолок» рассказов, даже если они написаны неоспоримо талантливыми писателями, ну, например, Андреем Битовым, Борисом Евгеньевым, Глебом Горышиным, Василием Шукшиным…

Эти новеллисты смело берутся за самую «избитую» тему, самую вечную. Но их «почему-то» интересно читать!

И с ними «почему-то» интересно спорить!

Почему же?!

 

Дети и взрослые

 

Вот уж действительно вечная тема! Даже с первого взгляда какая-то неинтересная тема. Подумаешь, проблема возраста! «Любви все возрасты покорны, её порывы благотворны» – общеизвестно.

Общеизвестно? Да.

Но не всегда верно!

Благотворны ли эти порывы, когда, например, мама или папа влюбляются в совсем посторонних дяденек или тётенек, не взирая на огорчённые лица своих отныне несчастных детей? Причём, разумеется, папа уходит от мамы и ребёнка, а мама влюбляется обычно спустя много лет после этого, но никогда (слышите? никогда!) мамы не уходят от пап!

Такое уж женское благородство.

Правда, детей мамы тоже оставляют. Вот, например, в рассказе Василия Шукшина «Племянник главбуха», мать, собравшись выходить замуж, прибегла к помощи дяди, чтобы избавиться от дитяти.

Дядя, правда, был всего-навсего главбухом в соседнем колхозе, но перед племянником разыграл роль этакого отца всевидящего. Когда Витька спрятался от него в придорожный черёмушник, дядя гордо подскакал как раз к тому кусту, под которым затаился Витька, и приказал (заметьте, негромко!):

«– Вылазь!

Витька ни гу-гу.

– Я ведь знаю, что ты здесь. Бегать ещё не умеешь: кто же прячется возле дороги?

Витька вышел. Потёр ушибленное колено».

Поражение? Как бы не так! Витька вышел, конечно, но резонно возразил умному дяде:

«– Где же ещё спрячешься? Чистое поле кругом».

Дяде, конечно, промолчать пришлось. А в следующий раз он, правда, нашёлся:

«– Сопляк, – сказал он через некоторое время».

Пусть «через некоторое время», но всё же дядя придумал, что сказать! И ещё пригрозил с уточнением:

«– Голова садовая! Ну, ничего. Я возьмусь за тебя».

Увы! Времени у главбуха для сей благородной цели совсем не было, и Витька снова попытался убежать от дяди домой, к маме, в родную деревню.

Дядя снова его догнал и… сдался: не хочешь учиться на бухгалтера – чёрт с тобой.

Одно только сказал. Как отрезал:

«– Нет, домой пока не надо.

– Почему?

Дядя помолчал.

– Мать твоя замуж, наверно, выйдет. Она ведь молодая ещё. Сватался там один…»

Витька поразился:

«А как он, Витька?»

Ну, и, разумеется, в ближайшую же ночь он ускакал к матери, а дядя его на этот раз не догнал. Впрочем, и не пытался. Сколько же раз можно догонять на протяжении одного короткого рассказа?

Думаете, мать обрадовалась возвращению сына? Вот как описывает В.Шукшин:

«Когда он вышел, мать быстро натянула платьишко, покружилась по избе, не зная, что сделать, потом села к столу и заплакала. Плакала и сама не понимала отчего: от радости ли, что сын помаленьку становится мужчиной, от горя ли, что жизнь, кажется, так и пройдёт… Так и пройдёт».

Здесь талантливый новеллист (а талант В.Шукшина особо примечателен верностью жизни) выбирается из чащи детских проблем Витьки и главбуха на опушку серьёзной жизни женщины.

Однако, что и говорить, не очень-то красиво автор представил превращение паренька в мужчину! Для этого надо прежде всего научиться задавать себе и матери один вопрос:

– А как же я, Витька?!

Только мужчина способен так говорить с матерью!

Неужели и в самом деле эгоистическое чувство осиротелости и есть первый признак возмужания?!

Вот ведь и в рассказе Бориса Евгеньева «Мамина свадьба» (тут, как видите, дело у мамы всё же дошло до свадьбы) чуть ли не героем чувствует себя сын своей мамы Михаил (он же Мика), который умеет удивительно умно и тактично опровергать все доводы мамы, обосновывающей перед ним своё право любить и переехать от сына-студента к мужу. Мать говорила, будто оправдывая свой «побег»: мужчине нелегко жить одному, особенно немолодому, с больным сердцем. «А молодому и со здоровым сердцем?» – подумал умный Мика. Хорошо ещё, что вслух не сказал, а надо бы сказать:

– А как же я, Мика?!

Ночью студент всерьёз додумался до того, что требовать от матери отказа от замужества он не может. Почему? Пожалуйста: «…женюсь – так ведь всегда бывает, так уж положено. И мама в самом деле может остаться одна. Могу ли я требовать…»

И всё же червь сомнения глодал засыпающего студента! Он чувствовал, что он «жертва», говоря по-русски, и «потерянное дитя», если употребить французскую идиому. В голову студента лезли сплошь гениальные мысли:

«Интересно, как такие вопросы будут решаться при коммунизме! Не может быть, чтобы при коммунизме дети оставались одни!»

Но тут автор, слава богу, заметил фарсовость ситуации и приписал своему герою чувство юмора:

«Дойдя в своих размышлениях до этого места, я тихонько рассмеялся. Ничего себе «дите» – 178 сантиметров роста, чемпион института по баскетболу!»

Однако днём чувство юмора настолько покинуло эту студенческую голову, возвышающуюся на высоте 178 сантиметров над уровнем пяток, что товарищи по институту сочли необходимым… утешать чемпиона! Валька Боярский сказал, сняв очки:

«– Все мы мало-помалу эгоисты!.. А вообще-то говоря, отдельная комната – это, старик, шикарно!»

«Мы – эгоисты» – это о маме?

«Старик» – это о Мике?

Всё шиворот навыворот!

Мика в конце концов без тени юмора пришёл к очень «зрелому» выводу:

«У меня, конечно, будет свой дом, – вот окончу институт – женюсь. Не на Майке, разумеется, – она ведь старовата для меня. И я буду очень беречь этот свой дом. Никто никогда не будет в нём лишним, ненужным…»

Вот так. Всех упрекнул. Себе выбрал иной путь. Понимаете, как инфантильность одевает себя в одёжки взрослого? Или (так говорила деревенская Витькина мать), как «сын помаленьку становится мужчиной»?

Ну, хорошо, у Мининой мамы достало силы воли, храбрости, твёрдости, что ли, и она, невзирая на огорчённое лицо сына, вышла замуж за хорошего, благородного, седого мужчину.

А как сложится жизнь у слабовольной Витькиной матери?

Так и пройдёт!

А иные мудрые новеллисты наши будут по-прежнему писать об «изломанном детстве», «безотцовщине» и тому подобном.

Забывая, что самое страшное для человека – это одиночество.

Что мужество начинается там, где кончается эгоизм.

Но нет и не может быть мужества перед лицом одиночества. Ведь человек рождён для человека! И мнимые, высосанные из пальца «трагедии» детей копейки не стоят в сравнении с истинной трагедией, с действительно из-за детей «изломанной судьбой» тех взрослых, про жизнь которых можно горестно сказать одно:

– Так и пройдёт, кажется… Так и пройдёт!

Что же касается Витьки или Мики, то они-то, наверняка, каждый в своё время женятся, и мамы вряд ли будут возражать. Больше того: будут помогать! Да! Если верить тому же Василию Шукшину, есть ещё у нас такие парни, которые ничем иным привлечь сердце девушки не умеют, кроме… сватовства, осуществляемого с помощью отца. Опять же, если верить Шукшину, есть у нас и такие ещё девчата, которым ничего не нужно, кроме «предложения».

Тут даже отцы руками разводят!

В рассказе «Стёпкина любовь» Степан заявил отцу:

«– Хочу жениться.

– Ну? Кого хочешь брать?» – поинтересовался Егор Северьяныч, отец Степана.

«– Эту… новенькую… учётчицу… – тихо ответил Степан, недовольно глядя мимо отца в окно.

Егор Северьяныч задумался.

– Ты с ней знакомый?

– Та-а.. – Степан замялся. – Нет.

– Я сватать не пойду, – твёрдо заявил Егор.

– Почему?

– Не хочу позора на старости лет. Знаю я такое сватовство: придёшь, а девка ни сном, ни духом не ведает. Сперва договорись с ней. Погуляй малость, как все люди делают, тогда пойду сватать».

Ишь, какой хитрый отец нашёлся! Сын восхотел на отца переложить всю тяжесть «дела», а отец – на сына: «договорись!» «погуляй!»

Тогда – зачем отец?!

И дед Степана, отец Егора, с печи прямо сказал:

«– Ты забыл, Егор, как я за тебя невесту ходил провожать?»

Тут Егор Северьяныч задумался. Надолго. И было над чем! Вроде бы времена не те уже… Да и вряд ли эта учетчица пойдет за Степана.

«– Почему ты думаешь, что не пойдёт? – спросил Степан, чувствуя, что холодеет изнутри.

– Городская ж она… чёрт их поймёт, чего им надо. Скажет – отсталый».

Резонно? Послушайте, что ответил на это дед с печи – а слово его оказалось последним в этом споре:

«– Сам ты отсталый, Егор. Сейчас не глядят на это. Сейчас девки умнее пошли. Я старый человек и то это понимаю».

Итак, было какое-то время, когда девкам от парня нужны были любовь, культура и т.д. и т.п.

Слава богу, это время прошло! Девки «умнее пошли»: был бы парень да предлагал бы замуж…

И что ж вы думаете? Пойдёт ведь Эллочка за Степана, сына Егора! По крайней мере, выслушав их предложение, она тут же выставила вон того «любимого» и «образованного», который ей «предложения» не делал, хотя жил…

По-моему, надо в набат бить, коли у нас действительно время назад завертелось, деды с печи оракулами стали, а «девки умнее пошли»!

После такого успешного сватовства даже отец Степана сказал:

«– Нет, вы как хотите, а я сейчас выпью. Я даже ослаб от такого сватовства».

Нет, не пить надо! Бить надо за такое! Не Эллочку, конечно, не Степана и даже не деда на печи… но кого-то надо же бить! Кто-то ответствен за этих «более умных девок», за этих Степанов, которые «взять кого-то в жёны хотят» – и берут.

Что дед? Он только глядит с печи на жизнь да называет вещи своими именами.

Что отец? Он сам с трудом верит в то, что жизнь «поумнела» в том смысле, о каком говорит дед на печи. На его веку жизнь усложнялась, требования к людям росли, люди выявляли в себе прежде всего неодолимое стремление быть больше самих себя – и вдруг бац! Всё стало проще простого?! Есть у парня руки-ноги – бери любую?! Любая пойдёт?! Только посватай?!

И в рассказе Андрея Битова «Иностранный язык» герой только-только, в электричке, познакомился с девушкой, попрощался с ней на площади, а потом начинает вспоминать это прощание, и вот каким оно ему рисуется: «Девушка стояла рядом с ним и мялась и, наверное, не хотела уходить. Хотела, чтоб он проводил. Хотела, чтоб он её поцеловал. И уж, наверное, если не то и не другое, – договориться о встрече».

Он всем этим не воспользовался? Значит, дурак!

Что это, откуда такая упрощённость? Это правда или это чисто литературная «реакция» на «сложных» литературных мальчиков-девочек со «звёздными билетами»? Две «крайности»?

Но крайности, как известно из диалектики, сходятся…

Кто-то сказал, что «писательство – это искусство ставить вопросы, а не отвечать на них или их решать». Это, видимо, верно, если речь идёт о вопросах, например, производственного характера. Производство ставит всё время новые вопросы перед специалистами. Химия – перед химиками, физика – перед физиками. И они отвечают!

Писателю вовсе не обязательно быть химиком или физиком (хотя и желательно, чтобы он знал основы этих наук). Но он должен быть специалистом по человековедению! И тут он может не просто ставить вопросы, но и отвечать на них. Более того, обязан! А кто же за него будет делать его дело, решать проблемы его «производства»?!

К сожалению, рассказы типа «Стёпкиной любви» всего-навсего ставят вопрос. Истоки характеров, обрисованных здесь, остаются неизвестными. И потому, отдавая должное умению Шукшина-художника, мы вынуждены признать, что он остановился на полпути. Горький писал: «Человек мучительно интересует меня, не даёт мне покоя, желает, чтоб я его хорошо понял и достойно изобразил».

Думается, что великий художник не случайно прежде всего говорит о важности «хорошо понять» человека. Без этого невозможно и «достойно изобразить» человека.

Достойно – то есть так, как он, этот человек, того заслуживает, а не просто таким, «как он есть».

Думается, что во всех разобранных выше рассказах «о детях и взрослых» авторы, демонстрируя разнообразное и зрелое мастерство, не сумели «хорошо понять» своих героев.

В сущности, это даже не рассказы, а то, что в живописи называют этюдами с натуры. Но этюды – это ещё не картина.

 

В мире взрослых

 

Но вот взрослые остаются наедине, сами с собой…

И снова рядом с темой любви тянется тема законного брака. Но если в «Стёпкиной любви» В.Шукшина вопрос стоял так: зачем любовь, когда нужен брак! – то в рассказе Глеба Горышина «Дамба» или в рассказе Бориса Евгеньева «Событие в жизни С.Н. Лагунова» жизнь выглядит сложнее, люди требовательнее.

«Дамба» написана от лица героя.

Молодой парень, журналист, – он «ходил по бийским улицам, приезжал на заводы, посещал учреждения, выполнял свои дела и каждую минуту готов был влюбиться».

«Я был совершенно к этому готов», – честно признаётся он.

И однажды он встретил Таню. Всю свою жизнь хотел он поведать ей, вложить в её руку. Они пришли на берег Бии, где лёд уже оторвало от берега.

«– Танюшка, – говорил он, – что же нам делать? Ведь взорвут дамбу, и я останусь там, в Заречье. Как же я там буду? Танюшка, вон видишь – изба? Она маленькая. Но нам хватит. Ведь хватит? Вот бы нам в ней пожить. Пока пройдёт лёд. Я бы ловил рыбу, а ты бы варила уху. Танюшка, это была бы хорошая жизнь. А? Как ты думаешь?

– Слишком хорошая, – сказала она».

Да, это была мечта.

А в жизни у Тани оказался полуторагодовалый сын Серёга. Муж – «он был хороший» – погиб случайно, нелепо, попал под машину.

«Когда мы целовались с Таней, Серёга начинал беспокоиться. Ему явно не нравилось это дело. Он полз по дивану и норовил сесть между нами. Таня хватала его, прижимала к себе и целовала отрывисто и хищно.

– Сержик, я тебя люблю, – говорила она ему и смотрела на него потерянными глазами».

Глазами, перед которыми, бесспорно, маячила недостижимая, «слишком хорошая жизнь».

И Таня отсаживала Серёгу подальше.

И они снова целовались.

А Серёга снова полз…

И герой «почувствовал вдруг, что всё зря».

А на следующий день у Тани он встретил знакомого крановщика.

«– Пришёл интервью брать? – сказал мне крановщик без заметного дружелюбия.

– Да, – сказал я, – пришёл брать».

Но «взять» не удалось!

Таня, провожая героя на лестницу, сказала:

«– Ты хороший парень… Только какой-то ты… Все работают, а ты чего-то ходишь… Он за меня, знаешь, душу отдаст».

Здесь будто перевёрнута ситуация шукшинского рассказа «Стёпкина любовь». Там к Эллочке пришёл Степан, готовый отдать ей свою душу (в смысле – жениться), и Эллочка выставила вон, даже не проводив, интеллигентного и любимого Ваську.

Здесь, в горышинской «Дамбе», пришёл интеллигентный и любимый герой, но крановщик (= «Степан») уже сидел и не ушёл. А горышинский «Васька» должен был, поджав хвост, покинуть поле битвы побеждённым.

И Эллочка, и Таня отказываются от «слишком хорошей» жизни. Потому что она временная (помните, герой говорит Тане: «Вот бы нам… пожить». Пожить – но не жить!).

И всё-таки между Таней и Эллочкой – пропасть. Это, в сущности, антиподы. Ведь Таня отказывается от того, кого плохо и мало знает, ради крановщика – его она знает, видимо, давно и хорошо. Знает и понимает! Ей было легко отказаться от героя – она и полюбить-то его толком не успела, только мельком взглянула.

Её можно понять, Таню. Ведь у неё ещё и Серёга полуторагодовалый, да и муж у неё был хороший…

Эллочка, напротив, отказывается – причём мгновенно! – от того, которого, видимо, любила и понимала, ради того, которого увидела лишь второй раз в жизни, которого не знала, не любила и не могла понимать!

Да, не могла понимать. И если она приняла предложение Степана, значит, прав оказался дед на печи!

А Таню, конечно, можно понять. Хорошо, что она вовремя догадалась: герой, обещающий «слишком хорошую» жизнь, на самом деле не любит.

И в общем хорошо, что у Тани был крановщик. Он будто ковшом подцепил этого героя и выбросил его из жизни женщины.

Очень хорошо!

Потому что слишком много развелось таких «героев», что ищут у женщин «своё счастье», «свою весну» и забывают, что надо приходить не за тем лишь, чтобы «брать», но и чтобы «давать».

В этом плане интересен большой рассказ Бориса Евгеньева «Событие в жизни С.Н. Лагунова». Заведовал сей Лагунов плановым отделом главка, имел жену, сына, авторитет – и вдруг… влюбился в секретаршу начальника главка деловитую Нину Аркадьевну: «Одевается скромно, изящно. И такая она чистенькая, выглаженная, прямо какая-то фарфоровая – ни пылиночки, ни морщинки, будто её только что принесли в нарядной коробке из магазина подарков».

В сущности, что произошло с С.Н. Лагуновым? Как говорил его старик-тесть: «Должно быть, так уж несовершенно устроен человек: просит его легкомысленная душа игры, разнообразия!»

Вот оно что!

Но С.Н. Лагунов эти слова старика мимо ушей пропустил. Не мог он уронить себя до «легкомысленной» жажды «игры, разнообразия». Коли уж он что-то почувствовал к женщине – значит, это непременно нечто большое, настоящее, словом – любовь. «Ну о чём тут думать? Зачем томиться, искать каких-то объяснений? Всё это глупые, староинтеллигентские штучки, унылое копание в своей душе. Всё так ясно, так просто! Я люблю её!»

А оказалось ещё проще.

После первых объятий и поцелуев в пыльной (оказалось, всё-таки в пыльной!) комнате Нины Аркадьевны женщина, оправив «измятую жадными его руками блузку», резко спросила:

«– Ну, а дальше что?»

«И был в этом вопросе вызов, даже, может быть, требование». Жена Лагунова гордо молчала, но тоже ждала чего-то. Чего же?

А Лагунов между тем признавался старушке-матери Ниночки:

«– Я давно хотел сказать вам, Катерина Семёновна, как много значит ваша дочь для меня! Сколько я нахожу у неё радости, счастья!»

Старуха ему в ответ:

«– Так-то вот и получается: все ищут в ней чего-то для себя. Налетают на неё, как чмели на цветок, – одному дай счастье, другому дай. А ей-то самой – что? У самой-то ничего не осталось! Жизнь пустопорожняя, за душой ничего нет, а годы идут… Устала, небось, слушать-то, как другие ей жужжат: «Ты счастье моё, ты моя радость!» Своё ей счастье нужно, своя радость. А никто ей себя-то не отдал, все от неё тянут… Теперь ещё этот полуумный повадился, поэт-то…»

И что ж, вы думаете, уразумел С.Н. Лагунов из этой речи мудрой старухи?!

Одно: что к Нине Аркадьевне «поэт повадился»!

«Слова мамочки о поэте сразили Лагунова. Как же так: он, Лагунов, со своими высокими, прекрасными чувствами – и вдруг какой-то поэт, мальчишка, дурной, пьяный? Как же так?

Пришлось сунуть под язык таблетку валидола».

Не помогло. Пришлось обратиться к жене – срочно, ночью, будить её:

«– Варя, помоги мне…»

Вот и дождалась жена! «Всё приходит к тому, кто умеет ждать», – так, кажется, говорят французы?

Итак, роль «крановщика» на сей раз выпала на долю пьяного поэта. С.Н. Лагунова выбросили из жизни Ниночки и вернули в лоно семьи.

Добродетель восторжествовала!

А секретарша? Что ж, она ведь пустая, ничего за душой нет, так и будет жить… «Так и пройдёт жизнь… Так и пройдёт…»

Борис Евгеньев сумел хорошо понять и достойно изобразить своего героя.

Сумел сказать, что настоящая любовь – это когда отдают себя всего. Отдают, а не только «берут».

И в то же время, видимо, человек не должен отдавать себя тем, кто умеет и хочет только брать. Не в этом ли, хотя бы отчасти, причина трагедии Нины Аркадьевны?

 

***

Любовь – очень требовательное чувство. И никакая Стёпкина любовь не убедит меня в том, что это не так, что «девки ныне умнее пошли», что прав дед на печи!

Только, конечно, требовательность эта не имеет ничего общего с коммерческим вопросом Нины Аркадьевны: «Ну, а дальше что?»