ГУМАНИТАРНЫЙ САД

Рубрика в газете: Драгоценные камни слов, № 2019 / 36, 04.10.2019, автор: Александр БАЛТИН

1

Устные предания сводятся под полотнища блистающих словесных сводов, и, обращаясь к читателям и слушателям, автор «Слова…» проводит параллели с Начальной летописью, перемежая их повествованием о Бояне и прошлых певцах.
Звенит булатным клинком речь, журчит ручьём, переливается прозрачными оттенками смыслов; и Игорь, видя затмение, предчувствует неудачу, но отчаянное побуждение ведёт его, заставляя вдеть ногу в стремя; весть о походе разносится далеко, до Тьмутаракани, до Сурожа, Корсуни; и неудачные знамения преследуют полк.
Мы в равной степени не представим тогдашних людей: ни шедших в поход, ни варившихся в жизненной плазме Тьмутаракани: не можем вообразить их психологии, их жизненного багажа, ибо не забыть нам всего многообразия, известного ныне, и не отказаться от собственной амбивалентности, когда не расчетверённости; но мы можем слушать певца, и – верить ему.
Ведь нельзя же не верить великолепным колоннам слов, за которыми встают не тени былого даже, но живые, полные страсти и крови, силы и горя люди; звучат плачи, чья подлинность стакнута с серебром словесным, и главный, центральный – Ярославны – так и не полетевшей кукушкой по Дунаю, не омочившей рукав, не утёршей раны кровавые князя.
Автор как будто сам пережил бегство из плена степняков, или… пережил?
Ибо так достоверно данное не может быть выдумано, измышлено, скомбинировано, ибо только опыт мог обеспечить достоверность.
И только став под лучи откровения духа, каковой, как известно, дышит, где хочет, можно извлечь из бездны мозга и души подобные поэтические перлы, каковыми играет, переливаясь, не тускнеющее в веках «Слово…».

2

«Книга любви в знак честен брак» играла миниатюрами и распускалась садом великолепных буквиц; и Карион, склоняясь к шероховатому листу, выводил, улыбаясь, новое слово.
Секретарь патриарха Иоакима, он сохранил эту должность и при Адриане, и в качестве такового составлял слова на все важнейшие события: Крымский, Азовский походы, стрелецкое восстание…
Он слагал стихотворное приветствие царю Петру, и писал посвящение царевне Софье, и, опосля молитвы, прочитанной перед трудом, настраивающей на серьёзный, сверх меры, лад, весело расцветал душою, собирая словеса разные, как драгоценные камушки…
Иногда самородок золотой блеснёт, и Сильвестр Медведев радовался бы успехам ученика своего…
Сам, глядящий с небушка – а то из областей зыбкой неизвестности, припоминал жемчужный, перламутровый путь свой в недрах реальности: и как латынь и польский учил, выбирая в своде чужих созвучий то, что возвеличивало дух, и как прибывший в Москву поляк Ян Белободский должен обличён быть в словах и поручено дело сие было ему, Медведеву.
И Симеона, сурового Симеона не забыть душе – то властно шедшего ввысь, то летевшего в бездну опалы, а там, как известно, опалов нет…
…как знать – живший задолго, безвестный им, весёлый архипиита Кёльнский, при дворе кёльнского архиепископа на мозаичном полу, в одеждах дорогих читавший ярые и простые, задушевные и хитро скрученные строфически тексты, был бы рад познакомиться с двумя московскими братьями в духе – нашлось бы потолковать о чём и с Медведевым, и с Карионом; и испили бы вместе браги, не то медов, не то рейнского, влагою стихов увлажняя души, которым нет конца.

3

Живую проповедь создать – она не то, что чтение святоотеческих поучений: хлещет и плещет словами смысла, играет сравнениями, звуча иносказаниями сложными – а в простоте воровства много.
Суров Симеон, монашество есть честь и доля, долг и правда; суров Симеон, и не бывать другим работнику слова – во всех смысла.
То, изначальное не постичь умом, не взять грамотой, мошки мы рядом с оным, но те словеса, что есть у нас, садом разбивать надо, изгоняя дурное, труждаясь ради пресветлого; суров Симеон, сурова правда…
Хлебопоклонная ересь мерзит ему, и в спорах богословских рьян, неистов, колоколом гудит Симеон; а в виршах тяжёл и непроворотен, но на то и силлабика, чтобы стихотворение в вещь превращалось, хоть на белорусском, хоть на русском.
Царских детей воспитывая, пишет «Вертоград Многоцветный», да ещё кое-чего, дух в них пестуя, и красоту слова стараясь выявить, показать молоденьким; сам осуждён был за излишнее пристрастие к католической линии – нравилось многое, да кто прав по правде-то не сказать; и «Жезл правления» созидал свой, отталкиваясь от истин не ветшающих, а коли ошибся где – не вина, беда скорее…
Дремуч, древен, велик, могутен духом Симеон, слово возжигавший, дабы сияло в дальнейшем, дабы приняли эстафету от церковного огня…

4

Инструкция по ведению допросов – не стихи, конечно, но составлял оные Феофан с истовостью горячего сердца, чьи ритмы были столь напряжёнными, чтобы жизни хватило на многое.
Епископ должен быть смирен.
Прокопович отличался дерзновением – оно и вело, и влекло выше и выше, и рождало строки, предисловия и толкования, трагедии и тезис о триединстве русского народа.
Тяжело ворочается силлабика, слова в стихах кажутся чужими – по прошествии стольких лет.
Слова Феофана оживали, переливались драгоценными каменьями, и речения церковные наползали на силлабически надутые паруса…
И жизнь Феофана рвалась набатными звуками; старые формы московской церковной и общественной жизни претили ему, много почерпнувшему из протестантской теологии и научного рационализма…
Но – бьют струи сатиры, едкие, вспениваются они – а предметы осмеяния вечными остаются, никуда не денутся, не избыть…
И глядит сквозь века на столь преуспевших во многих знаниях соотечественников, и слышит новую поэзию, но радостна ли она ему, суровому делателю многого?
Не ответить…

5

Боярского княжеского рода – того, что претендовал на происхождение от византийских императоров, – Кантемир получил изощрённое, блестящее домашнее образование, и отец, которого он потерял рано, отказывая своё состояние тому из сыновей, кто проявит к наукам наибольшее расположение, имел в виду именно Антиоха.
Уехав за границу, Кантемир во внутренней российской жизни участия более не принимал, может быть, ему хватило событий, приведших к воцарению Анны Иоанновны, в которых он участвовал избыточно…
От могилы его ничего не осталось: разрушение соборов и монастырей было заурядном в Советской империи, устанавливавшей собственный культ.
Первый сатирик, Кантемир чувствовал изъяны человеческой породы и любого общества с тою безжалостностью, которая позволяла находить словесную форму наиболее ёмкую для их изображения: хотя сегодня требуется изрядный труд для чтения подобных виршей.
Когда-то сверкали, играли драгоценными созвучьями каменьев, чтобы потом казаться непроворотными, очень тяжёлыми, если не обветшавшими.
Нужно делать скидку на огромный временной пласт, отделяющий нас от Кантемира, и не предаваться иллюзии вечности слова: сохраняясь, как зыбкий памятник, оно меняется настолько, что чтение столь древних авторов может иметь только ознакомительную функцию, на уровне эстетическом и смысловом едва ли кого-то сейчас в чём-то убеждая.
Тем не менее, жизнь и литературная деятельность Кантемира – блестящий пример цельности, внутренней силы и той сосредоточенности на главном, какая и позволяет, при столь краткой жизни, высказаться полно.

6

Точно, как формула:

Как будто истинный поэт
Продаст своё воображенье!

Впрочем, само стихотворение, одарив подобным перлом, остаётся будто в тени его, раскручиваясь постепенно – и медленно угасая в пространстве.
Другое стихотворение, ставшее песнью, оставшееся на века – благодаря ли музыке? Или точности переданных эмоций – связанных с появлением железных дорог?
(Думается, что введение их обозначило подспудный выбор человека: развитие научно-технического в ущерб гуманитарному, душевному, и если до девяностых годов ХХ века технологический прогресс терпел одновременное движение гуманитарных векторов, то взрыв девяностых, связанный с компьютеризацией и многим другим, разрушил их, когда не обратил в прах).
Тем не менее, текст Н.Кукольника, впечатанный в музыку Глинки, остаётся – вероятно, настолько, сколь будут люди слушать музыку, к каковой едва ли можно отнести так называемую «попсу».

И быстрее, шибче воли
Поезд мчится в чистом поле.

«Шибче воли» – точно обозначает движение жизни: многое в ней дано гораздо сильнее и объёмнее воли человеческой, вообще достаточно условной.
Кукольник был возвышенным поэтом: он мечтал видеть в простоте обычных явлений нечто, связанное с небесами, с их красотой и благостью, мечтал – и видел:

Беги, фонтан, лети, фонтан,
Алмазной пылью рассыпайся!
Блестящим солнцем осиян,
То упадай, то возвышайся!
Ты жизнь моя, ты мой портрет!

Один, в саду благой природы,
Не ведая мирских сует,
В беседе чувства и свободы,
С моей божественной мечтой,
С моею радостью прекрасной,
Слова в созвучности согласной
Мечу обильною струёй.

Вероятно, его стихи, если сопоставить их с лучшими образцами классиков, смотрелись несколько кривовато; время, пожалуй, стирает некоторые шероховатости, представляя сейчас стихи Кукольника неким среднестатистическим рифмованным продуктом того времени: их нельзя списывать со счетов, но и упиваться едва ли будешь.
Прозрачной, именно что небесной гармонии в них не чувствуется, но… поезд по-прежнему мчится в чистом поле, и звучит романс Михаила Глинки на стихи Нестора Кукольника.