ИТАК, КАК-ТО РАЗ…
Рубрика в газете: Проза, № 2021 / 4, 05.02.2021, автор: Арбен КАРДАШ (г. МАХАЧКАЛА)
Друзья! Предлагаю один из эпизодов моего нового романа «Сыны Ваче». Сам роман написан на основе легенд о царе Кавказской Албании Ваче, который после принятия христианства отрёкся от престола и пошёл странствовать по своей стране. Дошёл он и до горы Алпан, ныне именуемой Шалбуздаг. Узнав об этом, многие жители лезгинских сёл приводили мальчиков-первенцев к нему, оставляли у него, они становились духовными сынами бывшего царя, а затем и духовными лицами. До сих пор во многих лезгинских селениях старших сыновей называют «вачIе-хва» («сын Ваче»). К этому сюжету привязано повествование о христианском отшельнике Шуае, жившем в советское время и заботившемся о Доме Ваче, высеченном в скале на горе Алпан. А сюжет прилагаемого отрывка (он здесь немного сокращён) использован в романе как вспомогательный для раскрытия факта намеренного подрыва одним из героев (под видом борьбы с религией) Дома Ваче и убийства Шуая.
Такая вот история.
Итак, как-то раз Шабал Камкам приехал в Москву.
Было начало апреля. В столице было ещё холодно и сыро. Лежал ещё снег, то подтаивая, то схватываясь морозцем. С неба давили, тяжело нависая, свинцовые тучи. У нас в селе о таких днях говорили: сидеть дома и поставить варить картошку. В такие дни меня навещали Андрей с Песеном. Порой они приносили с собой и картошку, которую мы варили в мундире, и прочую закуску, нет-нет и водку. В тот день, когда приехал Шабал, Песен также появился с картошкой (и с зурной во внутреннем нагрудном кармане). Оттого, что он был старше, а мы с Андреем являлись студентами, заботу о закусках обычно он брал на себя, поясняя при этом, что он получает не стипендию, а зарплату. Запрещая нам тратиться, он советовал на наши деньги покупать книги. Впрочем, к его запретам мы не всегда прислушивались.
С Андреем в тот день оказался и его новенький фотоаппарат. «Парни, у нас происходят исторические встречи, а они остаются не запечатлёнными, – заявил он. – Вот почему мне пришлось купить фотоаппарат на свою последнюю стипендию. Исторические моменты надо увековечивать».
День был воскресный, я знал, что придут друзья, к чему тоже приготовился, купил бутылку водки и две бутылки вина. Застолье, пусть и не праздничное, требовало некоторых стараний. Могли заглянуть кто-либо и из наших студентов, а у нас не было привычки запираться. «Веселиться надо не скрываясь, – говорил Песен, – иначе веселье не во благо». С его мнением нельзя было не считаться.
Не успели мы усесться за стол, как в дверь постучали. Сосед, живущий в другой комнате в нашем «сапожке» общежития, мне сказал:
– Спустись на вахту. К тебе гости, да ещё издалека.
Незнакомых посетителей вахтёрша пропускала, только удостоверяясь, к кому они пришли и кто за них, в случае чего, будет отвечать. Хотя никого не ожидал (да ещё издалека), вниз я спустился.
Увидев меня, Шабал Камкам, просияв лицом, кинулся мне навстречу:
– Дорогой друг, неужели я вижу тебя!
– Почему бы и нет, разве я пропадал?
В серой кепочке, в пиджачке с поднятым воротничком, в лёгких, не по столичной погоде, полусапожках – я сразу смекнул: нелёгкое занесло его сюда. Да и заговорил он не как обычно, пафосно и точно не замечая собеседника, что-то пришибленное просквозило в его словах:
– Почти год прошёл, как не виделись… Соскучился по другу… Товарищу по перу… брату по духу…
– Ну, не тяни, выложи, в чём дело… А почему ты не на занятиях? Как ты оказался здесь?
– Долго рассказывать, здесь не место.
– Так поднимайся ко мне, – пришёл, назвав моё имя, да ещё, видимо, попал в какую-то передрягу, не мог же я оставить его на улице.
– Я не один, со мной ещё вон та красавица, – он указал на светловолосую девушку в голубой курточке, и вправду красивую, сидевшую у столика, на котором раскладывали почту – студенческие письма и газеты. – Мы познакомились сегодня утром у памятника Пушкину… Зовут её Ландыш…
– Здесь негде будет переночевать с нею, – решительно заявил я, догадываясь, что у него в мыслях.
– Дорогой мой, за кого ты меня принимаешь? – он сделал вид, что готов обидеться. – Я остановился в гостинице. В «Центральной». – И, развеивая мои сомнения, он пояснил: – На номер в гостинице у меня есть деньги. В журнале вышла моя поэма. Деньги получил. Теперь, вот, решил расслабиться, повидаться с другом, посидеть…
Шабал подозвал Ландыш.
Без преувеличения, она была красива, эдакая милая и нежная штучка.
– Я прочитал ей стихи Есенина, выдав их за свои. Теперь от меня не отстаёт.
– Если бы прочитал свои, не покорил бы её сердце. Так ведь? – не удержался я.
– И своими покорю! – он поцеловал подошедшую девушку и экспромтом выдал на лезгинском две строки: – Ширин Ландыш, масан Ландыш! Ни лугьуда вун зи чан тыш?
– Что-что? – колокольчиком прозвучал голос ничего не понявшей девушки.
– Воспеваю тебя при друге, – шепнул ей Шабал.
– Надеюсь, в хороших стихах?
– Без всяких сомнений! – поспешил я её заверить. – Стихи прекрасные.
– Я надеюсь…
Мы поднялись ко мне. Новые гости познакомились с Песеном и Андреем. Застолье удалось на славу. Пели песни, танцевали под мелодии зурны. Шабал Камкам учил Ландыш лезгинским танцам. Андрей нас фотографировал. Потом сам садился со всеми и просил сфотографировать кого-нибудь из нас. Впоследствии выяснилось, что фотографом он был ещё неопытным. Когда снимки проявили, почему-то удачной получилась только та фотография, которая помогла мне найти Песена. Её мы решили ему же отдать как старшему…
Как оказалось, очень серьёзная причина занесла Шабала Камкама в Москву: его исключили из университета. Об этом он поведал мне вечером, перед тем как ехать в гостиницу.
– Да, парень, выгнали меня… Из-за женщины… В Махачкале ты бывал в ресторане гостиницы «Ленинград», в Европейском зале?
– Один раз довелось…
– Зашёл я туда, в надежде развеять сердечную тоску, и увидел там знакомого студента. Сам чёрный, как кизяк, смотреть не на что, но такая девушка с ним была! Тоже студентка, я сам к ней приглядывался, а этот урод успел первым… Хотя на кизяка походил он, загорелся я. Да и выпито было… Не стерпел я, пошёл и взял этого парня за грудки: «Исчезни! Этой девушке ты не пара!» И ей сказал: «Как тебе не стыдно с таким обезьяноподобным появляться в ресторане? Ведь есть такие парни! Есть молодые поэты!» А тот, вместо того, чтобы исчезнуть, послал меня с моими стихами куда подальше… Ну, подрались мы… И менты нагрянули… Словом, дошло до ректора. Нас всех троих за нарушение общественного правопорядка… Ещё не было приказа о нашем исключении, когда меня нашла та девушка. Она сказала: «Совесть не мучает тебя? По твоей вине исключают и меня, и моего друга…» Её слёзы вызвали у меня жалость. Я направился к ректору. Он меня принял. Оказывается, читал мою поэму. «Одарённый поэт, а что себе позволяешь?» – «Допустил я глупость, – признался я. – И я заслужил, чтобы меня исключили из университета. Но а те двое не виновны. За все должен ответить я один. Если из-за меня пострадают безвинные, это будет горем всей моей жизни. Прошу внять моим словам и не трогать их…» – «Поэт ты настоящий, – растрогался ректор. – Ты стоишь за справедливость, я тебя понимаю. Я бы и тебя не тронул, но у меня нет выхода, закон не позволяет». Вот так, те двое остались в университете, а меня выгнали. А сюда я приехал, спасаясь от призыва в армию. Летом попробую поступить в ваш Литературный институт.
– А до тех пор собираешься жить в гостинице? – полюбопытствовал я.
– Найду уголок, где приютиться, – отмахнулся он. – Поэтам помогают небеса.
Ландыш, живущая где-то в Подмосковье у бабушки, приютила у себя и Шабала Камкама. Поистине, небеса не оставляют поэтов…
Перед вступительными экзаменами в Литературный институт требуется пройти через творческий конкурс. Стихи, предоставленные Шабал Камкамом, прошли через конкурсный отбор, и его пригласили на вступительные экзамены. Два экзамена он сдал, а на третий его не хватило… Поэтам всегда мешают женщины.
В дни экзаменационной сессии Шабал Камкам проживал в общежитии института и тут сошёлся с Эрой, женщиной лет под пятьдесят. Несмотря на годы, она много сохранила от молодости и красоты, оставалась притягательной для мужчин и умела их завлекать. Эру хорошо знали в нашем общежитии, где её высоко ценили. Работала она недалеко от нас в гастрономе да и жила близко от общежития, куда часто наведывалась, охотясь за студентами. Её чары особенно неотразимо действовали на новеньких, в числе которых оказался и Шабал Камкам. Он совершенно забыл Ландыш, действительно напоминавшую цветок. Четверостишие, посвящённое им Эре, в общежитии повторяли наизусть:
Краснею перед Вами,
Как галстук пионера.
В моей душе – цунами,
И звать цунами – Эра!
В общежитии, занимая часть третьего этажа, жили молодые девушки-молочницы, направленные на Останкинский молочный комбинат (находящийся недалеко от нас) на практику из разных городов. Шабал Камкам тайком от Эры завязал знакомства и с молочницами. Он кружил им головы тем, что читал стихи. Жалуясь на плохое владение русским языком, просил у них помощи, давал им на чтение тексты якобы предполагаемых диктантов, делал вид, что усиленно готовится к экзаменам. Девушки жалели поэта-абитуриента, старались ему помочь, а всё кончалось тем, что оказывались вместе с ним в постели. Обычно они не противились его домогательствам, но в одном случае поднялся шум и крик, девушка позвала на помощь. Первой ей на выручку поспешила Эра, которой вздумалось, к несчастью, в ту пору оказаться в общежитии, где она искала Шабала. Он же выскочил ей навстречу из распахнувшейся двери с головой, облепленной макаронами (видимо, девушка угостила его сковородой), вслед ему из комнаты полетели книжка с тетрадкой. Что оставалось делать Эре? Она в свою очередь раз за разом постучала по непутёвой голове Шабала пакетом с колбасой, сыром и маслом, при этом приговаривая: «Ты у меня как сыр в масле катаешься, а тебя потянуло на молочное!»
Собравшимся на крики студентам и молочницам с трудом удалось вывести разъярённую Эру из общежития.
А абитуриента Шабала Камкама на следующий день вызвали к ректору.
Покаянные речи молодого поэта никакого воздействия не оказали на ректора, он хотел лишь взглянуть в глаза тому, кто осмелился покуситься на честь молодой девушки.
– Немедленно убирайся из общежития! Убирайся подальше из Москвы, сукин сын! – доходчиво сказал ректор.
Этот «сукин сын», слетевший с уст пожилого джентльмена, не оставили Шабалу никаких шансов. Больше он не вымолвил ни слова. Если бы эти два слова (остальные не в счёт) прозвучали в его адрес от другого лица, он не оставил бы их без ответа. Ответил бы или словами, или кулаками. Но их произнёс ректор, человек с благообразным лицом, неизменно корректный в отношениях со студентами, в своё время (ещё при Сталине) ведавший всеми театрами страны, и сегодня пользующийся большим уважением со стороны столичной интеллигенции. Последние два слова этого человека Шабалу Камкаму показались в высшей степени убедительными и справедливыми. В те минуты он осознал, какую допустил глупость, пятно от которой никогда не смоется с его совести. С опушённой головой вышел он от ректора, забрал в институте свои документы, в общежитии забрал свой чемодан и поехал на вокзал…
Шабал Камкам попытался восстановиться в университет, откуда его исключили, но ему не удалось, он опоздал.
Опять отлынивая от призыва в армию, около года он чабанил в колхозе родного села (чабанов не хватало, юношей, выбравших эту профессию, вроде бы, временно освобождали от службы в армии). Каким образом знания, полученные на трёх курсах университета, он использовал в работе чабана, кроме него самого никто не знает. Как бы то ни было, пребывание на лоне природы пошло на пользу его стихотворчеству. Из армии он привёз такую фразу: «Волки – враги овец, критики – враги стихов. Волкам противостоят собаки. Вывести бы породу собак против критиков, и литература развивалась бы успешнее». Со смыслом были слова…
Вновь хотел вернуться в университет, но его не приняли. А в третий раз уйти от армии уже не получилось. Забрали его. Вернувшись, отслужив два года, он издал свою первую книжку. Большей частью её составили стихи, написанные в ту пору, когда он чабанил. С этой книжкой и военным билетом, гордый своей армейской службой, даже не сняв форму, осознавая на то своё право, Шабал Камкам явился к ректору университета. «Теперь я чист от прежних грехов, – сказал он ректору. – Хотя бы теперь восстановите меня». Удовлетворению его просьбы помогли книжка и служба в армии. «На очное отделение не получится, продолжай учёбу заочно, сынок, – сказал ректор Шабал Камкаму. – Теперь ты профессиональный поэт. Твои стихи любят наши студенты. И я их читал, неплохо. Ты возмужал, состоялся как человек».
Если бы ректор не удосужился прочесть книгу Шабала, может быть, его приняли бы на очное отделение. Почтенный профессор, видимо, обратил внимание, что большинство стихов о женщине и её прелестях, сладостной боли любовного чувства. А не выкинет ли он завтра ещё чего-нибудь?..
Шабал Камкам окончил университет.
Как-то, предаваясь размышлениям о своей жизни, он мне рассказывал:
– Удивляюсь я: мне попадались женщины с особенными именами – Ландыш, Эра… Потом мне ещё встретилась Эллада, она преподавала в одном из университетов Махачкалы. Блондинка. Все её прелести настраивали на творческий лад. А ножки… Обложки всех модных журналов поблекли бы перед ней… Думал, что ангелы на небесах завидуют её красоте… Я даже намеревался жениться на ней. И сама была согласна. Но до дела не дошло, я отступил. Она отличалась неимоверным аппетитом. Изводила студентов. Брала деньги за сдачу каждого зачёта, каждого экзамена. И не стыдясь своего имени. Своей красоты. Скажешь ей: «Зачем так делаешь? Ты же педагог». В ответ: «Все так делают». – «Все? – не верилось мне. – Не может быть…» – «Да! – подтверждала она. – В учебных заведениях Дагестана берут все преподаватели… Разве что за исключением дряхлых профессоров, которые не в ладу со своей головой…» Тех редких старых профессоров, сохранивших честь и достоинство, соблюдающих устои советской морали, она принимала за умалишённых… Я решил, что лучше оставаться одиноким, чем иметь такую жену… Видимо, брать деньги легче, чем давать знания. Их совесть не знает тяжести стыда. Откуда, если нет самой совести? Я пытался разобраться в их духовных хитросплетениях, а их просто не оказалось. У них в душе всё гладко: неси деньги – получай оценку. Вот закон, которым они живут… Как-то я оказался в одном университете во время летней сессии. На спортплощадке преподаватель физкультуры принимал зачёт. Вернее сказать, принимал не зачёт, а деньги. Он сидел на стуле посреди площадки. А рядом, на другом стуле, коробка. Студенты выстроились в очередь. По одному они подходили к преподавателю, показывали ему деньги и опускали их в коробку. А преподаватель брал зачётку каждого и ставил там оценку. Смотря по тому, сколько получил денег… Счёт шёл от тысячи рублей, столько стоила троечка. Некоторые из студентов уходили опечаленные: им недоставало бумажки в пятьдесят или сто рублей. Преподаватель отличался твёрдостью своих принципов… Потом я узнал от своего знакомого, у кого сыновья учились в том университете: студенты стали расплачиваться за оценки фальшивыми тысячерублёвыми купюрами, которые они по дешёвке приобретали на чёрном рынке… У меня была мысль написать сатирическую поэму о таких преподавателях. Не написал, потому что я встретился с девушкой по имени Сатира. И моя сатирическая пыль испарилась…
– Девушка по имени Сатира? – не поверил я.
– Клянусь твоим Шуаем, она носила такое имя. А была таким милым созданием. Но из-за её имени я не решился жениться на ней.
– Разве она не могла сменить имя?
– Я ей так и посоветовал. Она отклонила мой совет, дорожа именем, которым наделили её отец с матерью.
Время шло, а Шабал Камкам долго ещё оставался холостяком. Все его знали, везде читали его стихи. Однако молодые девушки не решались связать с ним свою судьбу. А с разведённой или вдовой он сам не желал связываться. В конце концов, не сумев заиметь в городе жильё (он всегда проживал квартирантом у чужих), так и не обзаведясь семьёй, он вынужден был уехать в своё родное село. В городе ещё можно вести холостяцкую жизнь, в селе же трудно без жены в доме, и это считается за нечто постыдное. Как в родном, так и в соседних сёлах из уст в уста, да ещё приукрашивая, передавались рассказы о его любовных похождениях. И таким образом проблема женитьбы поэта стала чуть ли неразрешимой.
Однажды на киме сельчане рассудили: «Как ни прикидывай, но Шабал Камкам – поэт, и наш односельчанин. Через него о нашем селе узнали во многих местах. Так разве его жизнь, проходящая в тоскливом одиночестве, не говорит о нашей недопустимой слабости? Надо как-то помочь ему!» Судили да рядили, и один из мужчин сказал: «В одном из сёл вдоль Верхней реки живёт отец пяти дочерей. К его младшим дочерям без конца ходят свататься, а старшая никого не привлекает. Отец же не хочет нарушить обычай предков: пока старшая не вышла замуж, не выдаёт остальных. Девица, как рассказывают, не видная про себя, длинная, как жердь, да и возраст подходит к сорока годам. Но, чего не бывает, вдруг сойдёт для нашего поэта?» Предложение понравилось сидевшим на киме мужчинам, о нём поставили в известность и самого поэта.
Шабал Камкам, у которого возродилась надежда, принял предложение односельчан, но после того, как поспешно спросил:
– А как имя той девушки? – опасаясь, что имя в очередной раз окажется необычным.
– Зовут её Цюкер-Ханум, – ответили ему. – Госпожа цветов.
– Поэтичное имя, – добавили сельчане, не осведомлённые о причине его интереса к имени девушки, опасаясь отказа. – Ты поднимись-ка сначала к Верхней реке.
– Имя красивое, – согласился Шабал, догадываясь и о красоте девушки, которая, не по своей вине, стала камнем преткновения на пути к счастью младших сестёр.
И вот, на следующий день он отправился в село на Верхней реке, к отцу пяти незамужних дочерей. С ним они встретились у ворот обычного двухэтажного дома.
– Салам алейкум, дорогой дядя!
– Алейкума салам!
– Принимаешь гостя?
– Принимаю. Проходи.
Отец пяти дочерей оказался высоким, горделивого вида, с высокой папахой на голове горцем, ещё не поддающимся старости. Ничего больше не говоря, он пошёл впереди, тем самым приглашая гостя следовать за собой.
Поднялись наверх, на балкон. Хозяин подвёл гостя к столу в конце балкона, указал на стул:
– Присаживайся.
– Меня зовут Шабал Камкам.
– Наслышан.
– Хорошего или плохого?
– Говорят, что ты поэт.
– А это, быть поэтом, хорошо или плохо?
– Знать слова, уметь давать им жизнь – хорошо. Если ещё с пользой…
Из последних недосказанных слов горца Шабал Камкам сделал такой вывод: «Если бы я был поэтом, моя дочь не засиделась бы в старых девах». С другой стороны, Шабала обрадовало, что этот горец, по всему видать – истинный, ничего не знал о его похождениях и связях с женщинами.
– Ты тоже подобен поэту, дядя.
– Как так? – поразился горец. Пожалуй, его неприятно тронуло своё уподобление поэту.
– А вот так, – сказал Шабал Камкам. – Поэту каждое стихотворение, написанное им, представляется дочерью, которую надо выдать замуж. Вовремя пустить стихи в печать, довести их до читателей – вот какая проблема встаёт перед поэтом. Он бы желал, чтобы написанные стихи тут же и печатались… Так, пока не увидели свет прошлогодние стихи, я не могу дать в печать стихи этого года. Не могу позволить себе этого. (Тут он лукавил.) Боюсь тем самым обидеть свои прежде написанные стихи… Вот ты, дорогой дядя, прежде старшей дочери не выдаёшь замуж остальных. Во-первых, этим ты придерживаешься обычая отцов. Во-вторых, ты показываешь пример людям, заставляя их осознать: забвение обычаев ослабляет народ…
– Ну, не гони, парень! Иметь много слов ещё не повод, чтобы их много изливать из себя… Выкладывай, за чем пришёл?
– Дело в том, дорогой дядя, что я человек холостой. И я бы хотел иметь своей женой дочь такого настоящего горца, как ты. Твою старшую дочь – Цюкер-Ханум.
Отец дочерей молчал, точно решая про себя, верить или не верить словам поэта. Шабалу показалось, что его молчание затянулось, но он заставлял себя быть терпеливым.
Горец, должно быть, про себя задавался вопросом: «Разве возможно, чтобы известный поэт, ценитель красоты, из всех моих дочерей выбрал самую некрасивую?» Наконец он, желая приоткрыть сердце гостя, решил схитрить:
– Будь ты каким-нибудь трактористом, я бы выдал за тебя свою дочь. Но, сынок, ты поэт, находишься среди людей, и у тебя жена должна быть красавицей.
– Дорогой дядя, – Шабал Камкам опять начал издали, – в своей жизни до сих пор я замечал только видимое глазом, что и воспевал в своих стихах. Теперь я уже не молод, вошёл в возраст, познал жизнь. Теперь я замечаю красоты, невидимые глазом. Вот их образец: твои младшие дочери, верные слову отца, не переступают через свою старшую сестру, дожидаются, пока ей не улыбнётся счастье. Разве это не красиво? Тут плоды твоего воспитания дочерей. А если младшие сёстры умны, почему в старшей нельзя предположить ещё больше ума? Никто не знает, какие бури сотрясают её сердце. Кто подумал о том, как тяжко её осознавать, что закрывает дорогу сёстрам? А разве совестливая душа не красива? Вот и другой образец, дорогой дядя.
– Забирай! – сказал горец.
– Что? – от неожиданности Шабал опешил.
– Забирай мою дочь, когда тебе угодно. Выдаю её за тебя…
Вот так Шабал Камкам женился на Цюкер-Ханум. И остальные дочери того горца, точно ветром их подхватило, повыходили замуж. Без сомнения, их мужья спешили стать свояками Шабала Камкама. Как рассказывают, многие жалели, что опоздали попасть к нему в свойственники…
Спустя много лет, когда повернулось колесо истории, распалась великая держава, о которой тоскуют народы, когда наступило новое время и мы оказались в другой стране, когда жизнь наконец-то с трудом стала налаживаться, ко мне в издательство заявился Шабал Камкам. Под мышкой он нёс толстую папку.
– Парень, ты и не справишься обо мне. И не навестишь старого друга. Тебе знакома дорога только в своё село, как будто в Лезгистане не стало других сёл и городов…
– Не тяни. Давай сразу к делу.
– Жизнь проходит, друг, у нас не спрашивая, словно это и не наша жизнь, а чужая…
– Опять затянул…
– Словом, парень, мне исполняется пятьдесят лет. Я привёз рукопись. – Он открыл папку. – Это надо издать, как есть, не убирая ни строки, не меняя ни буквы.
– А так получится?
– Получится. Теперь же демократия… Впрочем, тут нет ни единой строки, за которую тебе пришлось бы отвечать.
На начальной странице рукописи было выведено: «Цюкер-Ханум».
– По заглавию видно, – заметил я, – что нельзя убрать ни строчки. Стихи про любовь.
– И про любовь, и про жизнь. Тут и сегодняшний уродливый день. Боль и печаль. Заботы. И лекарство от всего, утешение, чем стал для меня Цюкер-Ханум. Вот так, друг.
– Счастлив ты. Зачем тогда писать стихи?
– Сами собой идут… Сколько ни говорю себе: не буду писать, они идут… Не напишешь, так и кажется, что наносишь обиду чему-то святому. Это стало происходить после того, как я женился на Цюкер-Ханум.
– Верю. Теперь твоя муза носит имя Цюкер-Ханум…
– Я собирался вот о чём тебе сказать, чуть было не забыл. – Шабал Камкам закрыл папку, завязав тесёмки, отодвинул её в сторону, посмотрел мне в глаза, давая понять, что разговор будет серьёзным. – Когда-то моя Цюкер-Ханум была активной комсомолкой… Я знаю, ты что-то пишешь о своём односельчанине Шуае. Вот почему в том, что я скажу, может быть, ты найдёшь смысл. Разнеслись слухи, что Шуай погиб при землетрясении, заваленный камнями. Слухами тогда всё и кончилось… Моя Цюкер-Ханум входила в группу, которую из района отправили в гору Алпан, чтобы разрушать там святилища. Их было пятеро юношей и три девушки. Среди них был парень и из вашего села, его звали Сардаром. Товарищи не знали, что он сын второго секретаря райкома. Моя Цюкер-Ханум узнала это теперь, когда он возвысился. Увидела по телевизору… Когда их группа приближалась к месту, их догнал всадник на взмыленной лошади. Он сообщил, что первому секретарю, который послал их в гору, неожиданно стало плохо. У него в проходе желчного пузыря застрял камень, вызывая невыносимую боль, и его на вертолёте увезли на операцию в Махачкалу. Передавали, что, где-то отыскав, он взял с собой Коран, завернув его в красную материю. Целуя Коран, он читал молитвы. Вот он и приказал святилищ не трогать, а группе вернуться назад… Бедный секретарь, рассказывали, до смерти испугался, решив, что его настигла кара Господня… Группа комсомольцев повернула назад. Но не вся. Ваш односельчанин, у которого оставалась и сумка с динамитом, отделился от них, сказав, что пойдёт в свой Мамух. Девушки задержались в лугах, собирая съедобные травы. И они видели, как Сардар, ушедший уже далеко, поймал в поле лошадь и поехал, но не в село, а в гору… Кто знает, друг мой, не взорвал ли он на горе пещеру с Шуаем… Сыновья тогдашних начальников теперь сами стали начальниками. Все они одним миром мазаные. Человек для них ничего не стоит. Только и знают, что обдирать народ. В советское время, когда их опаляло, тайком целовали Коран. Теперь же грабят, берут взятки и, на всякий случай, ездят на хадж в Мекку… А веры ведь ни у кого нет, только вид делают. Они не понимают, что олицетворение Всевышнего – Великая Справедливая Сила находится здесь, на земле, она в том самом народе, который они обдирают. Они не понимают, что они без конца бесчестят самого Всевышнего…
Я безмолвствовал.
– Почему молчишь? Мои слова тебе ничего не говорят?
– Твои слова мне много чего говорят, друг, – сказал я. – О том, что Сардар негодяй, я знаю с давних пор. Его подозревали, в селе о нём отзывались недобро. Но я не думал, что он бессердечен до такой степени.
– Надо посадить этого собачьего сына! Я помогу тебе. Моя Цюкер-Ханум поможет, она свидетель.
– Думаешь, что справедливость, не найденная в советское время, восторжествует сегодня, когда попраны все законы?
Шабал Камкам глубоко вздохнул, помолчав, потом он сказал:
– Ты прав. А жаль… Им ничего не стоит задавить, уничтожить без следа того, кто поднимет голос за справедливость… Вот так они отторгают Всевышнего от народа, чтобы ещё больше развязать себе руки… Ну, парень, своим рассказом я навёл на тебя тоску. Так не пойдёт! Расскажу-ка тебе и кое-что весёлое, опять связанное с твоим «другом» Сардаром и его отцом. А я услышал от Цюкер-Ханум, у них в селе это было. Рассказать?
– Расскажи, так и быть.
– В летнюю пору женщины находились в поле, убирая сено. Из района приехали посмотреть, как идут страдные работы. Приехавших возглавлял отец Сардара, секретарь райкома по идеологии. Выступает он перед женщинами, соловьём заливается. Поясняет, как надо придерживаться партийной линии при уборке сена. Советует выбирать колючки из сена, так как его будут поедать советские коровы. Почему-то не нравится женщинам его беседа. И вот, одна из них, подмигнула остальным: «Девчата, поступайте с ним, как принято. Его нельзя так просто отпускать!» А женщины того села издревле знамениты тем, что могут раздеть чужих мужчин, которые им попадаются, и по-своему испытывают их. Отец Сардара ведь из другого села, и не знал про их обычай… Он себе говорит и говорит. И не замечает, что к нему с двух сторон медленно пододвигаются женщины. Он упивается своей пустопорожней болтовнёй… Один из сопровождавших, знакомый с тем селом, догадавшись о затее женщин, крикнул: «Беги, старшой!» И сам, и все, кто его понял, побежали. А секретарь не мог последовать за ними: крупный был мужчина, да и не понял ничего… Женщины накинулись, потрепали его, стянули с него белые штаны, даже трусов не оставили на бедолаге. Потом они, взявшись за руки, пошли вокруг него, напевая и приплясывая. Несколько девушек убежали, прихватив секретарские штаны. За ними пустились в погоню, но разве догонишь молодых девушек в поле, это же не в кабинетах их тискать… А секретарь то умоляет отпустить его, то стращает тюрьмой, но женщины не испугались и тюрьмы! Секретарь по идеологии, схватившись за голову, остался сидеть в кругу приплясывающих женщин. На его счастье, со склона горы спустились чабаны, они выручили бедолагу. Чабаны-то были свои, послушавшись их, ему вернули и штаны. «Здесь не появляйся с такими лекциями», – напутствовали секретаря женщины. Больше о нём в том селе не слышали…
Шабал Камкам весело посмотрел на меня:
– Что скажешь, развеял я твою тоску? Вынул занозу печали из твоего сердца?
– Про такой случай я не знал…
– Дарю. Введи в свою книгу, – Шабал расщедрился.
– Почему сам не напишешь?
– Я же не пишу прозу, как ты. Это для прозы больше подходит.
– Да будет по-твоему, – я принял дар друга. – И да воздастся тебе…
В эти дни замечательному лезгинскому писателю Арбену Кардашу исполняется 60 лет.
Сердечно поздравляем дорогого Арбена с юбилеем.
Всех тебе благ, наш верный друг.
Редакция «ЛР»
Проза
Да, это картина. Это художник. И видит, и слышит, и меру чувствует.
Над вымыслом слезами обливался. Всем рекомендую. Катарсис сегодня никому не помешает. И то сказать: а когда это он был лишним…
И пусть говорят некоторые, пусть ещё хоть сто раз повторят на этом сайте, что у всякого свой вкус, кому – свиной хрящик, кому – ещё что-то, мол, всё едино, всё одним миром мазано, но мы-то знаем, нас не собьёшь – существует подлинная литература и подделка, оригинальность и вторичность, талантливость и “боборыкость”, мы-то знаем, как отличать одно от другого.
Спасибо автору. Пусть перо его и дальше остаётся таким же лёгким, пусть летит, как птица!
И удовольствие получил, и открыл для себя кое-что новое. Спасибо.