ЭХО ИСТОРИЧЕСКИХ РИФМ
Рубрика в газете: О чём судачат критики, № 2018 / 31, 31.08.2018, автор: Андрей РУДАЛЁВ (Северодвинск)
Александр Архангельский «Бюро проверки» – М., АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018. – 413 с.
Время действия книги Александра Архангельского – девять дней июля 1980 года. На девятый день отходит душа советский эпохи вместе с похоронами Высоцкого. Девять дней уходящего дыхания, когда закончился воздух вместе с тягучим словом омммммм йога. Небольшой промежуток между выдохом и новым вдохом. «Прошлое уже ушло, а новое ещё не наступило», – это слова из самого финала романа.
Но в этом, ставшем уже историческом, времени слишком много от современности, за исключением ширм и декораций, отражающих колорит того периода и раскрывающих «счастье олимпийского завоза». Сам автор говорит, что ему интересна фиксация реальности, что любопытен предметный мир, выражающий эпоху. Это отчётливо проявлялось ещё в его романе «1962». Но этот первый план вторичен по значимости. 1980 год у Архангельского – не историческое время, а субъективное, да и роман не стоит принимать за исторический. Время представлено таким, каким мы его воспринимаем из нашего сегодня. Это художественный образ, и поэтому их не стоит путать.
Схожий подход нарочитого параллелизма с современностью использует и Дмитрий Быков в романе «Июнь», развёртывая свою концепцию отечественной обречённости на трагические события. Постоянные схожие намёки делает и Александр Архангельский, начиная с эпиграфа, в котором использована строчка Инны Лиснянской: «Мы живём или перед войной, или после войны»…
Основной посыл книги состоит в обосновании того, что исход Советского Союза был закономерен, что страна уже давно готовилась стать чем-то иным, но чем – сама не осознавала. Это авторское послание бросается в глаза, и тут же было прочитано критиками. «Роман Архангельского убеждает: застой не подлежит преображению. Меняться он может лишь в худшую сторону» – написала Ольга Тимофеева в «Новой газете». В какой-то мере здесь мы имеем постлегитимацию фатализма, но это уже другой вопрос. Главное – идеологический контекст и чёткая установка на невозможность вариативности. Со страной случилось неминуемое, предобусловленное и закономерное, иного быть не могло и точка. В книге то и дело проявляется голос всевозможных кассандр, предрекающих скорый конец всему, системе, что всё «посыплется к чёрту». Автор так увлёкся конструированием атмосферы заката Союза, что Шпенглеру приписал авторство работы «Мир как воля и представление», что весьма симптоматично…
Критик Галина Юзефович в своей рецензии отметила тенденцию к «музеефикации СССР, в бережном – то ли влюблённом, то ли гадливом – сохранении его символов». Однако скорее мы наблюдаем канонизацию версии его закономерного финала. Что-то подобное представлено в знаменитом Ельцин-центре в Екатеринбурге, где в экспозиции за эпохой распада идут семь дней творения новой России.
Для Архангельского важна назидательная историческая рифма двух отечественных Олимпиад и последовавших за ними войн. Афган в интервью автор называет «захватнической войной, а украинские события 2014 года – гибридной». «Все Олимпиады говорят про мир, но войны следуют за ними по пятам. Быть может, это не случайно?» – пишет Архангельский в романе. По его мнению, в 1980 году завершается безоблачная советская эпоха: «80-й это гибридный Афганистан, военизированная Олимпиада и смерть Высоцкого как символическое завершение эпохи». Дальше промежуток. Между старым и новым. Так это или нет, вопрос дискуссионный. Но можно точно сказать, что подобная точка зрения отражает определённый сложившийся канон восприятия заката Советской эпохи.
Помимо трансляции этого канона, для автора очевидно было крайне важно показать эффект эха с современностью, и в этом звучит отчётливая нота дидактизма, но и реализма также. Наша современность перекликается с годами заката советской эпохи, хотя, вполне возможно, что и не по тем пунктам, которые обозначает Александр Архангельский. Это «эхо» автор обозначает весьма конкретно, начиная с точной датировки книги, которую он начал писал 18 марта 2014 года, в день воссоединения Крыма с Россией. Точка поставлена через четыре года и один день, будто с намёком о последствиях. Так Афган зарифмован с Крымом.
Ах да, ещё обязателен штамп с указанием на агрессивность простонародья. Вот добрый и позитивный иностранец начал активно фотографировать очередь к бочке за квасом, и к нему тут же подбегает, вернее, «вычленяется», как плоть от плоти той очереди, «пенсионер в серых холщовых штанах с пузырями и растоптанных жёлтых сандальках, молча сдёрнул с шеи иностранца фотоаппарат и случайно сбил с него пилотку». Очередь в шоке, но безмолвна. Она иллюстрирует устойчивый тезис о молчаливом и агрессивном большинстве. Собственно, в других ситуациях также «вычлениться» мог сотрудник компетентных органов, как важный атрибут нашего восприятия того времени. Этих сотрудников в книге достаточно, куда без них, весь привычный колорит эпохи рассеется…
Весь этот временной параллелизм с намёком на все вытекающие также легко прочитывается в романе. Автор это не прячет, не ретуширует, скорее, наоборот, нарочито подкидывает читающему пищу для необходимого умозаключения, которое будет восприниматься за своё. Так Галина Юзефович в рецензии на «Бюро проверки» транслирует авторское «эхо», написав, что «одно безвременье, сегодняшнее, до ломоты в глазах вглядывающееся в зеркало другого безвременья, советского, – примерно так выглядит отечественная проза сегодня».
Время, рифмовка с современностью, «эхо», которое должен подхватить читатель – это главное в книге Александра Архангельского. Всё остальное – декорации, выставленные таким образом, чтобы это «эхо» лучшим образом резонировало и эффектнее, в детективном ключе, воспринималось.
Взять главного героя аспиранта Алексея Наговицына, которому через пару месяцев защищать диссертацию по философии любомудров. Он – человек-пластилин, ему обязательно нужен вождь, проводник по жизни. Герой – будто квинтэссенция наива и романтичности советского человека. В какой-то мере он фаталист, плывёт по течению, действует по воле случая и всё время ищет какие-то знаки судьбы, которые что-то ему скажут и направят на путь истинный.
Все его личные поступки ведут к путанице, поэтому и он – запутавшийся. В церковь он пришёл под влиянием своего учителя Михаила Мироновича Сумалея, а потом плохо понимает своё место в ней, ему там неуютно. В ней он чужой и в гостях. Этот Алексей – едва ли человек Божий. Плюс в романе невооружённым глазом заметна и критика самого института Церкви, которая, например, популярна сейчас в интеллигентских кругах. Всегда была популярна. Филиал всё тех же компетентных органов или что-то схожее с этим…
Также и плотская любовь – это не его выбор. Девушка Муся подсела к нему в пивной и повела за собой. Герой, будто телок, ведомый странными духовными письмами из сомнительной и таинственной переписки, ломает свою научную карьеру (в ней он тоже, скорее всего, случаен), впереди армия, но могли быть и места не столь отдалённые.
Наговицын – едва ли любит, едва ли верит. Человек-эмбрион. Его будущее темно и совершенно не ясно. Брат-близнец варламовского Павла Непомилуева из романа «Душа моя Павел». Перекличек у этих двух книг и главных героев – масса. Отметим лишь, что в финале героя книги Варламова называют «царевичем» и «целеполаганием», а Наговицына – одним из «призванных», для подготовки «общего Преображения». И дело здесь не в тенденции, а, скорее, в оперировании штампами обоими авторами и предобусловленности их текстов определённой авторский концепцией, которая первична и выстраивает текст под себя. Но нельзя не отметить важность разговора, который ведётся. И вопрос здесь не столько в восприятии недавней истории, сколько в зависимости от неё нашего настоящего и будущего, в их инерционности и невозможности вырваться из этих пут. Отсюда и блуждания сродни с духовной перепиской с проходимцами.
да что ж такое – как ничего человек не умеет и не знает – так обязательно в писатели лезет! ну какой из этого “архангельского” – писатель?! смех, да и только.