Катаев как просветитель
Рубрика в газете: Парадокс, № 2021 / 34, 16.09.2021, автор: Максим АРТЕМЬЕВ
Недавно до меня дошло – чем были так привлекательны, читанные в детстве, книжки о жизни в царской России. Книги эти самые разные, у Валентина Катаева – сперва «Белеет парус одинокий», а после, уже подростком, – «Разбитая жизнь или Волшебный рог Оберона», у Льва Кассиля – «Кондуит и Швамбрания», у Мариэтты Шагинян – «Повесть о двух сёстрах и волшебной стране Мерце», у Викентия Вересаева – «Воспоминания» (книга не детская, но о детских годах; я перечитываю её уже лет сорок, он мой земляк и жил ста годами ранее на соседней от меня улице в Туле, чем, отчасти, объяснялся первоначальный интерес), у Ивана Василенко – «Жизнь и приключения Заморыша», у Аркадия Гайдара – «Школа», ну и, конечно, Владимира Гиляровского – «Москва и москвичи» (она совсем не детская, но её я тоже читал с удовольствием). Были и другие, но вполне достаточно тех, что пришли на ум сейчас.
Так вот, как я теперь понимаю, особенная прелесть этих книг заключалась в богатом и разнообразном мире, столь отличавшимся от окружавшего. Взять «Парус» – ружья монтекристо – «О, эти ружья, расставленные так заманчиво на специальных стойках! Маленькие, точно литые приклады, чисто сработанные из тяжёлого, как железо, дерева, нарезанного острой сеткой в тех местах, где надобно браться рукой, чтобы не скользило. Толстый, но длинный гранёный ствол синей воронёной стали с маленькой, как горошинка, дырочкой дула. Синяя стальная мушка. И так легко и просто поднимается рамка затвора». Где в окружающей меня действительности можно было увидеть такие ружья, у кого они имелись? Самых простых мелкашек ни у кого не было, даже воздушек. А у Гайдара в повести в маленьком Арзамасе купцы покупали не только те же монтекристо, но и живого крокодила, и строили башню с телескопом – разве могли мои соседи помыслить о таком?
У Василенко в уездном городе жили и турки, и греки-монахи, и имелись книжки про хатха-йогу. А тут выйди из дома – какие тебе иностранцы? Никаких, и про йогу книг нигде не видать. А загадочная «сельтерская вода»? Что это такое? Нравилось как у Фадеева в «Последнем из Удэге» герой бесконечно ел – вволю, через край – апельсины и мандарины. Мне тоже так хотелось. Что уж говорить про обеды у Гиляровского, с бесконечными описаниями – «круглый пирог во всю тарелку, с начинкой из рыбного фарша с вязигой, а середина открыта, и в ней, на ломтике осетрины, лежит кусок налимьей печёнки. К расстегаю подавался соусник ухи бесплатно». В Туле нигде налимьей печёнки не имелось. И нравилась шикарная семейная жизнь в «Кондуите» с прислугой Аннушкой и костюмированными балами.
Но спроси меня тогда – о чём свидетельствуют все вышеперечисленные факты, я бы не смог разумно ничего объяснить. Я был просто ребёнок, и мне нравилось разнообразие и экзотичная недоступная красота описываемого мира. Никаких еретических сомнительных мыслей о том – куда же и почему канул прекрасный мир этих вещей у меня не возникало.
Сегодня, уже взрослым человеком, понимаешь – какой заряд сомнений должны были нести книги даже самых р-р-р-еволюционных авторов, как тех же Гайдара, Фадеева и Кассиля, с их пафосом отрицания мещанства, которое тут же самоотрицалось непроизвольно создаваемым культом недоступных сейчас (но вполне доступных тогда) предметов и вещичек.
Уровень жизни средних слоёв, городского населения вообще к 1917 году находился вполне на европейском уровне. Из 1980 или 1985-го быт 1914-го казался куда более шикарным и интересным, чем современный. Тогдашний материальный мир представлялся волнующим, многообразным, манящим. И это касалось не только вещей. Лет в пятнадцать мне попалась в руки книжка воспоминаний академика Струмилина, а прежде – революционера, с его рассказом о том, как в тюрьме за год он прочёл более 300 томов («с обильными выписками»), и далее следовали незнакомые имена Куно-Фишера, Паульсена, Виндельбанда, Риккерта, Шуппе, Шуберта-Зольдерна и десятков других. Эти фамилии привлекали своей иностранной убедительностью, хотелось тоже посидеть в царской тюрьме и прочитать сотни томов мне ныне недоступных философов-идеалистов и реакционных экономистов. О том, что Струмилин, сам того не желая, описывал санаторные условия политзаключённых тех времён, мне в голову не приходило.
Лучше всех подрывал ортодоксальность Герой Социалистического труда В.П.Катаев. Его «Рог», в котором нет ни слова в честь марксизма-ленинизма, нет ни единой нападки на государственный и политический строй империи, представлял собой продуманное и тщательное воспевание рухнувшей в небытие жизни. На сотнях страниц шло детальное описание невероятного богатства дореволюционной жизни на примере Одессы, третьего или четвёртого по значению города империи. Но не только её: «Вообще говоря, по сравнению с Одессой Екатеринослав в техническом отношении был городом более передовым: электрические звонки, телефоны, электрическое освещение в домах и на улице, даже электрический трамвай, нарядные открытые вагончики которого бегали вверх и вниз по главному бульвару города, рассыпая синие электрические искры и наполняя всё вокруг звоном и виолончельными звуками проводов. Это объяснялось близостью Екатеринослава к Донецкому бассейну с его сказочными богатствами: каменноугольными шахтами, рудниками, чугунолитейными и вагоностроительными заводами, иностранными концессиями, банками, всяческими торгово-промышленными предприятиями с главным центром в Екатеринославе, который из обыкновенного губернского города вдруг превратился чуть ли не в Клондайк, где можно было загребать золото лопатами…
Киев бурно богател и строился, и мы с удивлением провинциалов задирали головы вверх, считая этажи новых кирпичных домов, нередко восьми– и даже десятиэтажных…
Впервые я ощущал, как велика, необъятна наша родина, всего лишь ничтожно малую часть которой я увидел: Екатеринослав, Новороссийские степи…»
Такого восторженного гимна имперской России кто мог ожидать в середине 70-х в подцензурной прессе? Но Катаев смог это сделать, и это было куда важнее последующего «Венца». Если сегодня спросить о месте и значении Валентина Петровича в русской литературе 60-80-х годов, то я отвечу так: «просветитель». «Трава забвения» и «Алмазный мой венец» учили, например, меня – одинокого подростка в провинции – хорошему вкусу, от него я узнавал лучшее не только у Блока, Пастернака, Мандельштама и Маяковского, но и у Некрасова. А «Разбитая жизнь» (название с хитрецой и намёком, тогда не угадывавшемся в полном объёме) учила истории, той, которую в школе не проходили, истории великой страны, уникальной империи, наследники которой уже ничего о ней не помнили и не знали…
Я тоже любил в отрочестве читать книги о жизни моих ровесников в дореволюционной России. Притягательность таких книг хорошо объяснил Максим Артемьев. Но хочу добавить: меня с детства завораживала красота русского языка, а все эти и другие книги авторов, рождённых до революции, были написаны великолепным языком. И ещё: у Артемьева следом за книгой “Белеет парус одинокий” указан “Разбитый рог Оберона…” А куда исчез “Хуторок в степи”? В советскую эпоху я любил приводить в пример именно “Хуторок…”: вот как жил учитель одесской гимназии век тому назад! В заключение хочу просто упомянуть трилогию Александры Бруштейн: “Дорога уходит в даль”, “В рассветный час” и “Весна”. А ещё был Гарин-Михайловский с “Детством Тёмы”, “Гимназистами” и “Студентами”!..
У Катаева книга называется “Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона”! Эта книга у меня есть, перечитывал несколько раз. Но сделал глупую ошибку в названии, приношу свои извинения.
ИМХО, привлекательность старых книг – в естественности интонации рассказчика. И в обширном жизненном материале. Если герои Гиляревского, Катаева, Гарина-Михайловского, Паустовского и пр. и пр. что-то говорят или делают, то им безусловно веришь. Нынешние литераторы, имхо, совершенно утратили естественность речи, всё какие-то прыжки и ужимки, умничанье и фиглярство… Хотя есть и достойное письмо, еще попадается по книжным развалам и в интернете.
Белая идеология, в конце концов и победила, давайте ставить памятники Колчаку, Корнилову, Деникину, Краснову, кто тогда воспитан будет? Упыри, смотрящие только как набить утробу, жалко не добили всех в Гражданскую, но будет и на нашей улице скоро праздник!