КРАСИВОЕ РУССКОЕ СЛОВО
Рубрика в газете: На конкурс «Мой родной язык», № 2020 / 3, 30.01.2020, автор: Екатерина СОЛОДКОВА (ШЕВНИНА) (пос. СТРИЖИ, Оричевский район, Кировская обл.)
Работа журналиста районной газеты напрямую связана со словом – когда красивым, когда и не очень. Трясёшься в старом «УАЗике» по сёлам и деревням, утопаешь до полноги в избитой тракторами дороге, перемолвишься словечком со светлоглазыми жителями одиноких хуторов – и слушаешь, слушаешь. А потом мозгуешь: как всё это изложить, чтобы сотню газетных строк связать и радостью, и болью, и успокаивающим ритмом обыденного сельского житья?
А разглядеть человека за гирляндой слов? Живёт по соседству с тобой парнишка. Ты знаешь его с детства: из духовных запросов – дискотека по субботам, диковат и замкнут, да и вообще звёзд с неба не хватает. А он, оказывается, каждый ясный вечер пишет стихи и рассказы. И все – именно про звёзды… Спроси его – и он скажет с придыханием:
– Звёз-ды! – И голос чуть дрогнет, как от затаённой юношеской любви. И польётся его речь, только записывай.
А бывает другое. Вот он, весь перед тобой, как на ладони – труженик, ветеран, а то и Герой труда. Жизнь прошла в работе и на благо Родины, на пользу людям. Но… не услышишь от него ни одного неказённого словечка, всё как по писаному…
Мария Ефимовна всю жизнь проработала учителем русского языка и литературы в сельской школе. Женщина справедливая и властная. Дети её собственные обращались к ней на «вы», перечить матери не смели, но уважали безмерно. «Наша мама!» – говорили о ней с гордостью. Именно они пришли в «районку» с просьбой: у мамы юбилей, она всеми почитаемый человек, педагог старой закалки, всю жизнь без остатка отдала школе. Напишите про неё!
И вот сижу в очень чистой и аскетичной комнате Марии Ефимовны, задаю вопросы, чувствую – не переломить мне упорство собеседницы, не настроенной на житейский разговор. Слушаю, со вздохом помечаю: «Родилась… в сорок втором закончила школу… двухгодичный учительский институт… в сорок пятом в наш район… стала директором школы…» Суховато. Ладно, как-нибудь вывернусь, напишу.
Мария Ефимовна – хозяйка гостеприимная. Беседа к концу, а на столе уже чай с густым, как закатное облако, брусничным вареньем. За чаем самое время попытаться ещё раз наладить беседу. Ищем общих знакомых. Оказалось, что она и моя бабушка сколько-то работали вместе. Так, уже тепло…
Мария Ефимовна вздыхает, подчерпывая ложечкой варенье:
– В детстве-то брусника вкуснее казалась.
Так, поговорим о детстве… И пошло слово за слово…
Когда она родилась, отец две недели не разговаривал с матерью: уж очень был обижен, что вместо парня возится в самотканных пелёнках недоразумение женского пола. Его молчание прервал ночной пожар. Занялось снаружи – не иначе лихой человек подбросил председателю колхоза головёшку под крыльцо. В последний момент отец вытащил жену и ребёнка на улицу. Мать ревела ревмя, а он отрезал:
– Хватит! Живы будем – отстроимся!
Суровый человек был отец. Ему бы наследника с железным характером, а Маруся росла тихой и мечтательной. Он почти не замечал её. Когда ездил по делам в город, племянникам, бойким погодкам, обязательно привозил гостинцы. Маруся потихоньку выглядывала из-за поленницы на мальчишек и молча горевала. Ей каждый раз мечталось, что отец вдруг подойдёт к ней и вытащит из кармана ленту или пряник или ну… хоть самый пустяковый пустяк. Иногда воображение рисовало махонькую куколку в красном чепчике, которую она однажды углядела в лавке. Но главным в придуманной сказке было, что дарил всегда отец, и только ей.
– Хоть бы раз чего-нибудь привёз ребёнку! – однажды всё-таки робко заметила мать.
– А чего я ей куплю? – равнодушно возразил отец. – Не знаю я, что ей надо.
Как-то отец во дворе резал наличники для окон, возле него крутилась стайка ребятишек. Из колхоза прибежал посыльный.
– Дали разрешение! – объявил он.
У ребятишек ушки на макушке. Отец оживился.
– Надо к Семёну сбегать. Вызвать его сюда. Пусть он сегодня же отправляется в «Зарю» да выбирает лошадку посправнее, у него глаз золотой!
Ватага замерла в ожидании. Бежать с поручением от председателя почётно. Семён-конюх добрый, всегда угостит или кусочком сахара, или пареной свёклицей, а за хорошую весть возьмёт да и даст прокатиться на белогривом Факеле. На Марусю смелость накатила, она даже вперёд подалась:
– Папа!
И не то чтобы он не заметил – нет, он слышал её, но скользнул равнодушным взглядом.
– Вовка, ну-ка живо! – кивнул он вихрастому пацану, и тот, счастливый, помчался, взбрыкивая, как конь.
За милой поленницей столько было пролито Марусиных слёз!
Когда стаял упрямый ноздреватый снег, отец нежданно-негаданно взял Марусю с собой в лес рубить гулкие берёзы, в которых только-только начал просыпаться неспокойный весенний дух. В лесу было тихо, пахло влажной хвоей. Хозяйственная Маруся сразу подумала про сморчки. Раз – под ёлку, потом – под другую. А отец всё шёл и шёл вперёд широкими мужскими шагами.
Марусе диво: сидит под одной елью птица – не птица, человек – не человек. Она даже присела на корточки, разглядывая старый сучок, и придумалась ей история, как он был живым, заблудился в бору, да так и остался под веткой, став частью этого леса.
Когда она вскочила на ноги и огляделась, отца уже не было видно. И она побежала вдогонку наугад, пугаясь насупившихся деревьев. Впереди мелькнул просвет, и она уже не сомневалась, что сейчас выскочит на какую-то просеку и увидит отца. Ещё чуть-чуть…
Маруся остановилась и замерла. Большая поляна расстилалась перед ней. Чужая поляна, незнакомая. И вся она жила. Вся ходила ходуном. Прогретая земля была усеяна, словно чудовищными корнями заколдованных деревьев, переплетением змеиных тел. Жуткие клубки гадюк, накопивших за зиму смертоносного яда, шипели и извивались. И в злобе и в томлении праздновали свои змеиные свадьбы. И горе пришельцу, который глянул на это неосторожным глазом!
Марусе бы бежать, да страх пригвоздил её к месту. И кричать – нету крика.
Отец появился внезапно.
– Что встала! – сказал он с досадой, но оборвал гневную речь, бросив взгляд на поляну.
Маруся, белая-белая – ни с места.
– Маруся! – позвал он. Она не шелохнулась.
Отец подхватил её на руки и торопливо пошёл к опушке, где стояла телега. Всё время, пока ехали домой, Маруся молчала. Её трясло крупной дрожью.
– Э-э, – сказал встречный мужик. – Что это с ней? Кто её так напугал-то?
– Змеи, – ответил отец коротко.
Мужик в раздумье вытер рукой широкоскулое лицо.
– Ты вези её прямо к бабке Авдотье, – посоветовал он. – Не то, не ровён час… У соседа дочка в позапрошлом году так-то вот умерла от горячки.
Отец, ни слова не говоря, хлестнул лошадь, направив её в сторону Авдотьиной деревни. Остановились возле серого старухиного дома. Отец взял Марусю на руки, да передумал, решив сперва постучать, и хотел посадить её обратно в телегу. А она вдруг прижалась к нему, обхватив руками его обожжённую первым солнцем шею.
– Маруся, – сказал вдруг отец, дрогнув голосом, и прервался. Он не умел приласкать. – Дитятко ты, дитятко! – неожиданно разлепились его губы.
Ласковее, нежнее слова он найти не мог. И Маруся ожила, заплакала. Он стал укачивать её, словно совсем маленькую. Так они и не зашли к бабке, поехали домой. Маруся сидела у отца на коленях, он обнял её и почти беззвучно шептал: «Дитятко ты, дитятко!» И не было для неё слаще, не было красивее слова на свете.
Где-то через неделю отец привёз ей из города гостинец – крохотную куколку в красном чепчике.
– Смотри-ка, чего я в лавке нашёл, – сказал он, на миг блеснув повлажневшими глазами.
Долгое время с тех пор Маруся баюкала эту куколку.
– Дитятко ты, дитятко, – иногда прибавляла она шёпотом.
Что такое красивое слово? – ответь, учитель, ответь, журналист, ответь, любой человек на свете! «М-а-м-а» – младенческое мычание неподатливых губёнок? Или красивое слово должно непременно обозначать красивое явление? Вот – «радуга». Что может быть прекраснее разноцветного мостика в горизонт? А прислушаться – нарушая гармонию, резковато звучит ворчливое «уг» в середине.
Красивое слово – желанное слово. То, что задело в тебе тонкую неведомую струну. То, что разбудило твою душу ото сна. То, что было сказано с любовью и с нею же воротилось.
Я смотрю на Марию Ефимовну. Вспоминаю, что про неё говорили коллеги и знакомые. С годами у неё проявился отцовский характер. Она бесстрашно управлялась с полутысячей сорванцов, что ходили в школу, ею руководимую.
– Детей строго держала, внуков не балую! – произносит она, и резче очерчивается складка возле губ.
Такая не избалует.
Мальчуган лет семи – кажется, Андрюша – залетает со двора в дом, весь перепачканный и довольный по уши.
– Бабушка!– кричит.– Дай мне водички, устал я!
Мария Ефимовна сурово сдвигает брови и идёт в прихожую. Ну, будет сорванцу!..
– Вот, – говорит она. – Я тебе уж с брусничным вареньем навела. Пей, дитятко…
Молодец Екатерина! Как я Вас понимаю. Районка это была что-то. Нынче вся местная печать лежит под местной администрацией, поэтому и нет живого слова!