Михаил Зуев: «Живая жизнь интересней любого вымысла»
№ 2021 / 44, 24.11.2021, автор: Михаил ЗУЕВ
Михаил Зуев – возможно, главный автор 90-х, писавший про интернет и компьютеры, чьи «Советы бывалого чайника» до сих пор актуальны. Недавно вышел его большой роман о «маленьком человеке» «Грустная песня про Ванчукова» – настоящая сага, охватывающая по времени период от Сталина до Горбачева. О создании этой эпопеи, «бывшей» жизни и сегодняшних читателях и состоялся разговор с автором.
– Михаил, а как вы пришли в художественную литературу? Кроме десятка книг в «деловом» жанре, у вас еще был роман «Патч», записанный критикой в научную фантастику, и вот уже целая историческая эпопея — «Грустная песня про Ванчукова». Переход кажется не совсем логичным…
– Классик ответил на этот вопрос задолго до того, как мы с вами начали беседу. «— Помилуйте, это, в конце концов, смешно, — не сдавался Коровьев, — вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почем вы знаете, какие замыслы роятся у меня в голове? Или в этой голове? — и он указал на голову Бегемота, с которой тот тотчас снял кепку, как бы для того, чтобы гражданка могла получше осмотреть ее». Классифицировать тексты по жанрам — задача крайне опасная. Во-первых, могут быть разночтения, а, во-вторых, многие вещи могут попасть в так называемый «неформат». Вот я и есть — тот самый неформат. «Грустная песня про Ванчукова» вовсе не историческая эпопея. Напротив, я считаю роман произведением глубоко личным — сразу оговорюсь, не по сюжету, а по подаче внутреннего мира героя, по градусу интроверсии. Помните, была такая песня за авторством клавишника Pink Floyd Рика Райта, «Wearing the Inside Out»? Вот это тот самый случай.
– Расскажите, как писательство превратилось у вас в профессию. Или не превратилось?
– Упаси боже от такой профессии. Создание текстов для меня сопряжено с удовольствием. Пишу только тогда, когда уже не писать не могу. Конечно, удобнее всего «ваять» короткие формы, когда можно управиться от первой буквы и до последней точки за день, максимум два. «Грустная песня про Ванчукова» стала для меня вызовом. Четыре месяца всего с пятью выходными внутри, 32 авторских листа, 450 страниц рукописи и почти 800 страниц книжного макета — это нелегко. Но вершина взята. Совершенно точно: следующий текст будет определенно короче. Но не сильно короче. Мне понравилось делать «большую» форму.
– Периоды советской жизни — послевоенной, оттепельной, перестроечной — описаны у вас в романе довольно ярко, с бытовыми подробностями, точными и меткими характеристиками. А вот 90-е, в которых живет главный герой, уже более скудны в этом смысле, и это понятно в силу случившихся катаклизмов. А в каком из времен вам комфортнее «жилось» при написании романа?
– Тут есть тонкость. К концу романа главный герой определенно проходит через череду душевных преобразований и, может, его зрение притупляется, или внешний антураж жизни не кажется ему больше столь привлекательным, как раньше, но он попросту перестает замечать детали вокруг себя. Картинка смазывается, что ли… Что же до меня как автора текста, то, безусловно, мне были наиболее приятны семидесятые. Тут причины исключительно личного характера. Именно на семидесятые пришлось для меня то короткое и подчас неуловимое время, когда ты, вроде бы, телом еще подросток, а душой — взрослый человек. В это короткое время возможно «переключение» восприятия, когда на одну и ту же вещь можешь посмотреть и глазами ребенка, и взглядом взрослого. Никогда больше не бывает такого времени в жизни. Конечно, мне это время запомнилось, прежде всего, полнотой личных ощущений. Именно на них построена большая часть интроверсии в моем большом тексте.
– Герои вашего романа не могут поступиться принципами в деловой и производственной сфере, живя и работая во времена Сталина, а в личной жизни у них не складывается. Вторые семьи, любовницы, хмурый и тягостный быт… Это типичное явление того времени или сюжетное решение?
– На мой взгляд, типичное явление времени. Каждый из тех, кто жил в те времена, о которых вы упомянули, «отстал» от жизни на пять-семь лет. Для кого-то был фронт — там не до жизни, там «жила бы страна родная, и нету других забот»; у кого-то — работа до изнеможения в тылу. Война «вычеркнула» несколько лет из жизней миллионов людей. Так что же странного в том, что после войны кинулись они наверстывать не по своей вине упущенное? «Возвращались отцы наши, братья, по домам, по своим да чужим». Я счел недопустимым для себя устраивать в романе лубок на тему пятидесятых, равно как и подавать происходящие там события с крайне политизированной точки зрения. Целые поколения были опалены войной, сколько достойных людей погибло… Страна восстанавливалась; а это не только означает «строилась» и «выполняла план». Это означает: экстерном проходила специальность «отношения между мужчинами и женщинами». Ни преподавателей, ни времени особо не было. Получалось так, как получалось. Я не осуждаю. Я не восхищаюсь. Я просто фиксирую то, что на самом деле было. Эти люди имеют право на историческую правду.
– Насколько автобиографичен ваш роман? Вы ведь тоже работали врачом в 90-е…
– Все, что касается описанных в романе «врачебных» линий, в значительной мере автобиографично. Повторюсь: я сторонник исторической правды. У многих героев, особенно, у ключевых, были реальные прототипы. В судьбе Ольгерда Ванчукова не очень сложно обнаружить аллюзии на то, что происходило со мной самим. И это не потому, что я не мог чего-то там выдумать — поверьте, с авторской фантазией у меня все обстоит вполне нормально. Просто подчас живая жизнь оказывается интересней и оригинальней любого вымысла. Ну а отдаленность описываемых событий лет на тридцать-сорок от дня сегодняшнего позволила мне как автору верно расставить акценты, использовать корректные интерпретации и избежать соблазна дидактичности. Во многих местах в подтексте пытливый читатель разглядит и авторскую самоиронию, да и немой вопрос — а если бы сейчас ты сам оказался в том месте и том времени, как бы ты поступил на месте героя?.. Многие из нас знают, что ответов может быть несколько: себе самому лгать бесполезно.
– Кого вы видите своими предшественниками в жанре романа? И какие книги после очередного прочтения открылись для вас совсем с другой стороны?
– Я счастлив, что рожден и вырос в «поле» русского культурного кода, что с раннего детства мог читать русскую и советскую классику, не пользуясь интерпретациями литературных переводчиков. Еще в отрочестве я был глубоко тронут трилогией «Открытая книга» Вениамина Александровича Зильбера (Каверина). Для меня это был честный текст, написанный достойным человеком о достойных людях, лишенный пресловутой советской «агитки», обращенный к душе и совести читателя. Мне было очень волнительно, что писатель общается со мной по-настоящему, доверительно, на равных. Именно такое «настроение» я попытался вложить в мою «Грустную песню про Ванчукова». В моем понимании, герой — это не тот, кто «одним махом семерых побивахом», а тот, кто заставляет читателя задуматься, и вовсе не по ходу сюжета. Каверин был блестящим мастером. Мне до него, как до звезды, но, что называется, попытка не пытка. Впрочем, пусть решает читатель; я работал для него. Что же до «очередных прочтений», то каждый раз для меня «хамелеонами меняют цвет» два бессмертных автора: Юрий Валентинович Трифонов и Владимир Викторович Орлов. С каждым прочтением подтекста в их бессмертных текстах обнаруживается все больше, и он всегда другой. Изумительно, невероятно, но правда.
Беседовал Платон Беседин
Добавить комментарий