НАПЕРЕКОР КРИВДАМ

Рубрика в газете: Мы – один мир, № 2021 / 26, 08.07.2021, автор: Адам ГУТОВ (г. НАЛЬЧИК)

С той самой поры, как поэзия появилась на свет божий, тематический диапазон лирики не претерпел больших изменений. Как в народной, так и в авторской поэзии доминируют веками почти одни и те же мотивы – выражение личностных эмоций по таким поводам как отношение к богу, к природе, к родине, к долгу перед людьми или обществом, к своему окружению, восхищение красотой, неразделённая любовь или, напротив, радость обретения любви, переживания по поводу неудачи или утраты. Идёт вечное состязание – кто на эти не однажды воспетые темы скажет так, будто раньше об этом никто и не говорил. Мотивы одни и те же, но так получается, что, например, творениями Овидия, созданными две тысячи лет назад, мы восторгаемся и в наши дни, а к стихам какого-то нашего современника, созданным на ту же тему, мы почему-то остаёмся равнодушными. В то же самое время другой автор, такой же современник, вдруг найдёт такие слова, что никто другой за всю историю поэзии не догадался сказать. Это и есть талант, и пока хоть изредка будут появляться среди людей талантливые личности, не перестанут появляться новые стихи-откровения на вечные темы.
Зубер Тхагазитов написал в одном из своих стихотворений:
«В тени забора стоит наполовину вкопанная в землю фашистская каска, из неё лакает похлёбку лохматый пёс».

Вот и вся картина. Снаряжение воина более не блистает на голове солдата фюрера, не служит завоевателю, хотевшему попирать чужую землю, оно даже не лежит в музее как память о ратных подвигах, а приспособлено для довольно непрестижного назначения – кормления дворовой собаки. Выше этого служить каске не дано! Пройдёт ещё некоторое время, со временем она проржавеет так, что и собаку из неё кормить нельзя, станет совсем бесполезной и закончит своё существование на переплавке. Ну а кости его хозяина, несостоявшегося «покорителя мира», истлевают без славы в чужой земле, никем не почитаемые и для всех безвестные. Это наглядно, поучительно, символично и образно! Ни той каске, ни костям её хозяина никогда не дано получить высокие почести. А поскольку у многих народов Кавказа головной убор символически ассоциируется с самой головой, точнее – с его носителем, то обыденная прозаическая картина пса, лакающего пойло из импровизированного сосуда, обретает глубокую знаковость и философское наполнение.
У Ромена Роллана есть несколько неожиданное толкование понятия мужества – видеть мир таким как он есть, но тем не менее любить его. Вот какое выражение находит та же мысль в стихах кабардинского поэта (привожу подстрочник, жертвуя красотой поэтического перевода, чтобы передать точнее смысл оригинала:

Плохих людей на свете много –
Мне говорят, но я не верю.
Людей на свете добрых мало –
Мне говорят, а я не верю.
У кривды ноги длинные, твердят,
И хоть она меня обгоняет в пути, я не верю.
У правды руки коротки, говорят,
Я это испытал, но всё равно не верю.
Язык у человека ненадёжен, говорят,
Пусть это правда, я не верю…

Это и есть – видеть мир таким, как есть, и всё равно любить его. На этом парадоксе зиждется сама жизнь, и носитель его неисправимый оптимист-поэт, носящий в себе веру в добро.
А вот другое, более известное стихотворение, которое было положено на музыку, и песня эта в своё время была очень популярна у нас в маленькой республике, «Золотые пчёлы». Кто-то сказал бы, что само это название чересчур банально и слащаво. Но кто хоть однажды смотрел в вечернее небо глазами влюблённого человека, поймёт, что такое сравнить звёзды, усеявшие небесный свод, с пчёлами да ещё и золотыми. Представишь на месте звёзд неустанно хлопочущих пчёл, которые приносят мёд, услышишь их живительное гуденье, словно сладостную мелодию, – и оказываешься в ином мире, в мире, где нет зла и измен, где безраздельно властвуют гармония, любовь и красота. А жизнь всё-таки не мёд, и в ней бывают не только встречи и высокие чувства, но и расставания с забвениями, разочарованиями и развилками жизненных путей. Так в чём же мудрость жизни, если знаешь, что волшебная ночь непременно иссякнет, и утро растворит грёзы о золотых пчёлах?
Зубер относится к тем немногим, необычайно редким людям, которые относились к поэзии как к священнодействию, наперекор всем сложностям, преодолевая и собственное желание покоя, и жизненные обстоятельства, кто стойко и свято сохранял преданность служению ей. Он умел видеть мир сугубо по-своему, в таких неожиданных для читателя поэтических ассоциациях, что заставлял нас удивляться. И этим он прививал своё волшебное зрение нам, благодарным читателям.
Всякий, кто хоть раз встречался с Зубером Тхагазитовым, может подтвердить его мягкость, врождённую интеллигентность, неумение говорить громовым голосом, спорить до хрипоты на повышенных тонах. Он и вправду был от рождения человеком в обиходе тихим, всегда и со всеми внимательным и вежливым. Поглядеть со стороны – лепи из него, как из пластилина, любую фигуру, он сопротивляться не сможет – не кремень. Но вот в середине 70-х годов началась у нас в республике одна из самых позорных кампаний – травля Алима Кешокова, возомнившего себя выше партийных директивных установок. Она была не просто санкционирована руководством Кабардино-Балкарии, а непосредственно управлялась из нашего Дома правительства. Даже попытались персонально роли распределить. Мало кто в те годы нашёл в себе смелость открыто выступить в защиту выдающегося писателя, пригретые возле номенклатурной кормушки, многие горе-литераторы чаще всего просто отмалчивались, а бывало, что и откровенно поступали в угоду всесильным чиновникам. Своя роль была предписана тогда «сверху» и тишайшему, а значит «управляемому», как казалось кому-то, Зуберу Тхагазитову. На него был свой расчёт: хулительное слово из уст одного из лучших кабардинских литераторов своего времени, причём поэтического наследника Алима, могло иметь немалый вес в неправедном деле шельмования закусившего удила корифея национальной литературы. Но такого слова организаторы показательной порки так и не дождались. Деликатный, мягкий с виду Зубер принципиально не захотел участвовать в заплёвывании своего старшего собрата и наставника. Знал он, конечно же, каковы неминуемо будут последствия его поступка. Знал, но не прогнулся. Оказалось, под «каучуковой» оболочкой у этого тихого интеллигента был скрыт железный стержень, да такой, что при большом усилии сломать, конечно, можно, но согнуть – ни в какую. И он предпочёл лишиться высокой должности, но не поступиться своими убеждениями. Вот вам и тишайший и мягкий, всегда со всеми обходительный и угодный человек. Мужественный человек.
Со дня кончины Поэта прошёл один временной отрезок, символизирующий определённый этап, после которого принято оценивать его земную жизнь и отношение к его наследию. По сути, это пора, когда начинается беспристрастное определение места конкретной личности в истории национальной литературы, языка, культуры. Если быть объективным до конца, то ни для кого не секрет, что с уходом из нашего бренного мира некоторых авторов, весьма громогласных при жизни, их творения, когда-то представлявшиеся чуть ли не бессмертными, постепенно выпадают из обихода, а мир культуры и словесного искусства этого почти не замечает и преспокойно без них обходится. Случается порою и обратное – общество будто и не замечало поэта, и только со временем оно начинает понимать истинную величину таланта, тогда-то популярность приходит к человеку, хотя и с запозданием длиною в жизнь. Но когда об авторе считают должным не забывать и, более того, его художественное наследие само напоминает людям о себе, это означает, что, перефразируя слова Пушкина, весь он не умер. Придёт время, и творчество Зубера Тхагазитова, одного из чистейших кабардинских лириков XX столетия, обретёт своё достойное место в сердцах читателей и в трудах многих исследователей отечественной словесности. Это обязательно случится, потому что его поэтическое видение было оригинальным, неповторимым, острым и точным. Без того ракурса, в котором он видел наш мир и в котором нам его открыл, будет неполным наше представление о художественном времени, о возможностях нашего родного языка, мир останется недостаточно верно понятым и не настолько высоко одухотворённым. В одном из его стихотворений есть такие слова (привожу опять в своём неумелом подстрочном переводе):

Та девушка счастлива тем,
Что ходит по этой земле,
И та мать-земля счастлива тем,
Что девушка ходит по ней.

Если он почитал за счастье творить на языке своих предков, то и кабардинская поэзия тоже вправе гордиться тем, что поле её языка возделывали такие Мастера, как Зубер. И сколько бы ни говорили, что его больше нет, невозможно в это поверить, потому что живут и долго будут жить, служить людям сказанные им слова, его золотые пчёлы, пробуждая в каждом из нас самые высокие свойства души.