Поэты на двух языках
№ 2023 / 19, 19.05.2023, автор: Максим АРТЕМЬЕВ
Одной из высших загадок литературы можно считать её неразрывную связь с избранным языком. Писатель достигает совершенства лишь на одном. Нельзя сказать, что по-немецки писать стихи проще, чем по-русски или наоборот. Темы одни и те же – любовь, природа, тоска и т.п. Но почему-то оказывается, что человек не способен одинаково хорошо выражать эти нехитрые чувства хотя бы на двух языках. Это одинаково верно и для прозы, и для поэзии, но остановимся на последней, поскольку она предполагает особенно интимное знание языка.
Русские поэты начала 19 века получали образование и воспитание на французском языке. И преимущественно им же пользовались в повседневной жизни. Александр Пушкин – тому пример. Его родным языком был французский, на нём написаны его первые стихотворения. На русский он перешёл в лицейские годы. Но и после ему приходилось общаться и читать больше на французском. Однако его стихи на этом языке (и письма) не представляют, по мнению самих французов, ничего примечательного.
Фёдор Тютчев покинул Россию в 18 лет и жил до сорока с лишним заграницей, женат оба раза был на немках, с которыми общался на французском – как и с детьми от них, и вернувшись в зрелые годы на родину, продолжал вращаться в светских, франкоговорящих кругах. Тем не менее, написанное им на французском не имеет никакого литературного значения, а запаса русской речи, слышанной им до восемнадцати лет, хватило на всю жизнь для создания гениальной поэзии. Аналогично можно сказать и о стихах Лермонтова на французском.
В двадцатом веке ситуация повторилась. В сборник Владимира Набокова «Poems and Problems», выпущенный в 1971 году, вошли 39 стихотворений на русском языке (с переводом на английский), 14 стихотворений на английском и 18 шахматных задач. Однако английские у него ниже всякой критики, хотя и русские, по правде говоря, откровенно слабые, но не настолько. Иосиф Бродский с 1972 проживал в англоязычной среде и начал писать стихи на языке места пребывания. Но они, по мнению американцев, оказались чудовищными.
В тех странах, где литературный язык только складывался и где доминировал чужеземный, будущие великие поэты, подобно Пушкину, начинали не на родном наречии, порой зная его даже слабее. Его современник Дионисиос Соломос (1798 – 1857), основоположник новогреческой литературы, был увезён в возрасте десяти лет в Италию, и жил и учился там до двадцати. За это время он почти забыл греческий и перешёл на итальянский, на котором и начал писать стихи. Лишь вернувшись домой, он начал постепенно возвращаться к родному языку, и через несколько лет попробовал писать стихи по-гречески. Написал он очень мало, но этого хватило, чтобы стать классиком. В последние годы жизни он вернулся к сочинению на итальянском, но славы ни поздними, ни ранними стихами на этом языке не снискал. Любопытно, что подобно тому, как Мицкевич никогда в жизни не бывал ни в Варшаве, ни в Кракове (представьте себе Пушкина, не посетившего Москву и Петербург), Соломос ни разу не бывал в материковой Греции, то есть в Афинах и т.д., а почти всю жизнь прожил на Ионических островах.
Литовский Гомер – Кристионас Донелайтис, писал стихи на немецком, а его преемники Антанас Баранаускас и Майронис – на польском, языках обучения и окружающей их культурной среды, но безуспешно. Лучшая поэтесса Латвии – Аспазия, начинала со слабых немецких стихов.
Франце Прешерн, величайший поэт Словении, получил сугубо немецкое образование, всю жизнь сочинял немецкие стихи, вёл на этом языке почти всю переписку, но ценность его творчество на наречии Гёте ничтожно. У крупнейшего чешского романтика Карела Гинека Махи первые вирши тоже были на немецком, и жил он в преимущественно немецкоязычном городе, каковой тогда являлась Прага.
Словакия с X века находилась под венгерским игом. Павол Орсаг-Гвездослав, сын венгра-отца, закончил венгерскую гимназию, увлекался поэзией Петёфи и Араня, и писать стихи начал на их языке. Но в историю вошёл как классик словацкой литературы. Тут можно вспомнить Тараса Шевченко – великий украинский поэт, но написанное им на русском – ничем не примечательно.
Другой случай – при наличии собственного развитого литературного языка автор в силу разных причин обращается параллельно к доминирующему языку. Болеслав Лесьмян, важнейший польский поэт начала XX века, печатал в изданиях русских символистов свои русские стихи – он вырос в Киеве, где и получил русское образование. Стихи вполне профессиональные, с богатым словарём, но интереса не вызывающие.
Такое же русское образование было и у Юргиса Балтрушайтиса. На литовском он стал писать только в 54 года. «Русский Балтрушайтис» – неплохой поэт-символист второго ряда. Любопытно, что получилось у него на литовском – он ведь в Литву не вернулся, а продолжал жить в Москве, будучи послом, так что вокруг него звучал по-прежнему русский. Я спросил о его литовских стихах Томаса Венцлова, он мне ответил: «Они совершенно другие, скорее похожи на русских крестьянских поэтов (Клюева) и гораздо оригинальнее русского Балтрушайтиса».
Интересен путь крупнейшего португальского поэта после Камоэнса – Фернанду Пессоа. С восьми до семнадцати лет он проживал в британской колонии в Южной Африке, учился в местной школе, и, соответственно, начал писать на английском и продолжал заниматься этим до конца своего пути. Достаточно сказать, что при жизни у него вышло четыре книги на английском, и только одна на португальском. Однако как поэт он существует лишь на родном языке.
Джузеппе Унгаретти – своего рода итальянское соответствие Пессоа. Родился и до 24 лет проживал в Египте, где закончил французскую школу и читал в основном французскую литературу. Затем переезжает в Париж (по пути туда впервые увидев Италию), и лишь через три года покидает его, вступив в итальянскую армию и отправившись на фронт. После окончания Первой мировой войны Унгаретти возвращается в Париж, женится на француженке. Неудивительно, что один из первых его сборников был на французском. Удивительнее другое – как он вообще стал итальянским поэтом, не говоря великим, пребывая и вне страны и вне языковой среды?
Итальянцы того времени вообще питали склонность к французскому. Д’Аннунцио написал в 1914 году четыре сонета и оду на французском на тему войны. Альберто Савиньо, младший брат художника де Кирико, из той же парижской богемы, что и Унгаретти, написал либретто своей оперы Les Chants de la mi-mort на французском. А другой итальянский композитор – Джачинто Шелси выпустил четыре книги французских сюрреалистических стихов.
Райнер Мария Рильке в последние годы жизни сочинял вирши на французском – довольно много, но в целом убого. Он, кстати, пробовал и на русском, совсем безграмотно, видимо, отталкиваясь от своего небольшого знания чешского, слова из которого вставлял в ранние свои стихи.
Бывает и третий случай – использование мёртвого языка, считающегося престижным. Так Петрарка писал на латинском, считая свои латинские стихи более важными, чем на «вульгарном» диалекте. Польский поэт Яницкий приобрёл творчеством на латыни европейскую славу, но неизвестно, что получилось бы у него, пиши он на родном языке. Традиция продолжалась вплоть до XIX века, даже Мицкевич и Бодлер оставили образцы латинского стихоплётства.
Нечто подобное увидели в XX веке с возрождением древнееврейского. Национальный поэт Израиля Хаим Бялик начинал как выдающийся автор на идиш, но перешёл на престижный иврит, правда в ашкеназском произношении, что сделало его стихи малопонятными современному израильскому читателю, привыкшему к сефардскому выговору.
Бялик относится к тем поэтам, которым, вопреки тенденции, удалось-таки добиться успеха на двух языках. Таких известно очень мало. Самый яркий пример – современник Бялика, мусульманский поэт из Индии Мухаммад Икбал. Он считается крупнейшим поэтом урду XX века, но одновременно его стихи на персидском языке тоже высоко ценятся. Любопытно, что на родном пенджабском он почти не писал. Галисийская поэтесса XIX Росалия де Кастро – считается классиком у себя на родине, но у неё есть и сборник на испанском – «На берегах Сара», который относится к жемчужинам испанской поэзии. Бывают случаи, когда человек пишет одинаково ловко на двух языках, но одинаково бездарно – прославленный скульптор-авангардист Жан, он же Ганс, Арп, автор многих сборников на немецком и французском.
Если обратиться к нашему времени, то примечательным мне представляется случай Калле Каспера – эстонского прозаика, сочиняющего стихи на русском и печатающего их в толстых журналах России. Как по мне, то его стихи не особенно впечатляют, но не могу не отметить его усердия и прилежания – всё-таки и эстонский от русского сильно отличается, и политическая обстановка тому не способствует. Но Каспер сделал выбор в пользу великого и могучего, что, считаю, разумным – эстонские стихи вообще никому не нужны сегодня, а избери он английский, конкуренция была бы слишком велика, а так его заметили в России. У него немало интересных суждений о различиях рифмовки в русском и эстонском и т.д. Он вообще чужд любой национальной ограниченности, и является космополитом в лучшем смысле слова. Русский язык стихов Каспера абсолютно правилен, и не подумаешь, что автор – иностранец. Но, всё-таки, думается, эстонская часть его творчества значительнее.
Вывод, который мы можем сделать, заключается в том, что способность сочинять стихи не чисто биологическая, не просто отражение особого устройства мозга, а ещё и тесно связана с избранным языком, с социокультурными реалиями. Из одного регистра переключиться в другой легко не получается.
Любопытная статья. Жаль только, что выводов маловато, сплошь одни примеры. Тут бы надо “потеоретизировать”…
Внесу свои пять копеек.
1. Говорить о том, что такой-то поэт является крупнейшим поэтом такого-то народа, можно только по прошествии двух-трех веков, не ранее. Ибо лицом к лицу – лица не увидать, и дикие визги апологетов сплошь и рядом мешают понять, чего стОит тот или иной поэтический голос в общем хоре поэтов каждого отдельного народа.
2. А раз это так (а это – так), то мы можем строить хоть какие-то теории на сей счет только на “поэтическом материале” не старше XVIII века. Поэты девятнадцатого и двадцатого веков еще не “отстоялись”. Надо подождать, надо, чтобы схлынула волна времени – и лишь тогда на песке будут видны оставшиеся драгоценные камни.
3. Голос толпы, различного рода “народные голосования” (не говоря уж о проплаченных рецензиях) тут не значат абсолютно ничего. Признать человека мастером могут (и должны) только мастерА (которые, надо признать, тоже далеко не всегда объективны). Присваивать статус должна гильдия, а не дурачки, дорвавшиеся до гаджетов.
4. Вывод: Максим Артемьев поднял интересную тему. Но его оценки степени значимости того или иного поэта – чрезмерно личностны, субъективны. На таком произвольном фактологическом материале добротную теорию построить нельзя.
Тема перспективная! Зерна отделять надо от плевел. Максу спасибо! Напомнил кое-что мне. Разбираюсь. Может через 2-3 сотни лет че признают. Из ненапечатанного….
Ждём!
Набоков наш убог, и дар его негромок,
И Пушкин не фонтан — французы говорят,
Но будет долго чтить за то его потомок,
Что буковки умел он ловко строить в ряд!
Да, Лермонтов ещё, переложивший Гейне,
И Тютчев, что сказал — Россию не постичь…
Но главный-то пахан, как ни крути, Евгений —
Балбес и дон-жуан, бретёр и просто бич!
Мы стихи зарубежных авторов можем прочитать в переводах на русский язык. Судить о них, о том, адекватны ли их стихи переводам, чаще всего трудно. А вдруг перевод – замечательный, а само исходное стихотворение – так себе? В советские времена национальные авторы стремились издаваться на русском языке в переводах и даже государственные премии получали за свои сборники в переводе на русский язык.
Есть такой анекдот про Расула Гамзатова. Заходит он в буфет ЦДЛ и говорит: «Мне один кофе!» Буфетчица: «Ну вот, хоть один грамотный…» «И один булочка!» — добавляет Гамзатов.
Ну, Максим молодец – такую чудесную вещь подметил!.. Я от поэзии и музыки далёк, но вот что случилось. Проучился я в родном ауле в Оренбуржье два класса на родном казахском, как пришел приказ хрущевский перевести нашу начальную школу на русский язык. Третий класс еле кончил, т.к. до того на русском знал только несколько нецензурных выражений. А в четвертом классе уже мои друзья Шурка Ефремов и Вася Бабенко списывали у меня диктант – я писал так, как диктовала учительница Роза Закировна Галеева, а они – как говорили дома. Т.е. на рязанском диалекте русс.яз. и на украинском – тогда в ауле было две русские семьи и десяток украинских. Потом пошли интернаты, институт, армия и сложилось так, что говорил, читал и думал на русском. И вот, в 59 лет переехал в Актобе, где семей 70 родни было, в т.ч. два родных брата и начал подтягивать родной язык. Строю домик на даче и, таская кирпичи, распеваю стихи из эпоса, оказывается, их у нас более 600 и у каждого десятки вариаций… лет 10 прошло, стал на казахском кое что писать… И вдруг недавно встретил одного признанного поэта, а он и говорит: “Слушай, а как это вчера не говоривший сегодня так пронзительно пишет”?.. А сын мой, он программист: “…дело в нейронах, долго спали от неупотребления, потом пробудились и дали эффект”!..
Это хорошее подтверждение того, что в основном язык закладывается в детстве. Если бы вы говорили с рождения по-русски, то он бы и стал для вас главным.
Мне встречалось утверждение, что Пушкин говорил с акцентом, потому что его прадед был эфиопом… Это к тому, что речь вообще явление не биологическое и всегда зависит от социума. А читал Пушкин на четырнадцати языках. Хотя его английский не всем нравился.