«Посредственная» прозка
Критик Михаил Хлебников приступает к Большой чи(с)тке
Рубрика в газете: Большая чи(с)тка, № 2019 / 31, 30.08.2019, автор: Михаил ХЛЕБНИКОВ (НОВОСИБИРСК)
Не без чувства ответственности (лучше поздно, чем никогда) начинаю цикл текстов под общим названием «Большая чи(с)тка», посвящённый современной русской литературе. Для того чтобы разговор был конкретным и достаточно объективным, мною принято волевое решение отказаться от произвольного выбора текстов и следовать за перстом указующим. В качестве оного выбран короткий список «Большой книги». Причина простая. На сегодняшний день «Большая книга» наиболее щедро одаривает своих избранников. Первая премия – три миллиона рублей, вторая – полтора, и третья – просто миллион. Суммы серьёзные. Если все три лауреата сбросятся и доплатят ещё пятьсот тысяч, то смогут, например, купить половину трёхкомнатной квартиры в Крылатском районе столицы. Совсем недурно… Поэтому, уделив должное внимание материальному наполнению премии, сосредоточусь на том, какие творения каких авторов вступят в ожесточённую борьбу в этом её сезоне.
В качестве первого участника большой гонки за миллионами «Большой книги» у нас Алексей Сальников с романом «Опосредованно».
Звезда уральского поэта – автора очень культурных, «с реминисценциями», стихотворений – взошла, несмотря на то, что собственно поэтическое творчество Сальникова к этому эффекту не располагало:
Любая речь становится первобытней,
Тем сильнее, чем толще стены, плотнее вата,
Сказал бы «времени», но время, как Мастера и Маргариту,
В приличном обществе вспоминать чревато.
«Приличное общество» обратило внимание на уральского самородка после публикации его третьего романа «Петровы в гриппе и вокруг него». Сразу оговорюсь, что мне симпатично то, как создатель «Опосредованно» пришёл к читателю. Все его романы первоначально изданы за пределами столиц, и счастливый билет Сальникову был выписан в журнале «Волга», опубликовавшем как «Петровых…», так и претендента на лауреатство. Безусловно обнадёживающий симптом – внимание к нестоличным изданиям. Переизданный в кузнице «интеллектуальных бестселлеров» имени Елены Шубиной трёхтысячным тиражом третий роман Сальникова был отмечен, награждён. Основа успеха – лёгкий крен в абсурдизм, наложенный на сцены провинциальной жизни.
Показательная сценка в троллейбусе:
Старичок поблагодарил и сел.
– А вот сколько тебе лет? – потерпев какое-то время, поинтересовался старичок у девочки.
– Девять, – сказала девочка и нервно громыхнула ранцем за плечами.
– А ты знаешь, что в Индии и в Афганистане девочки с семи лет могут замуж выходить?
Наверное, мило и кому-то симпатично. Благодаря «кому-то» роман получил премию «Национальный бестселлер» в прошлом году. Упрочить успех должна была следующая републикация из «Волги» – предмет нашего настоящего разговора.
Сюжет романа выстраивается вокруг некой Лены – жительницы неприятного города Нижний Тагил:
Кто-то из её знакомых подсел на иглу или спился, кто-то оказался за решёткой, в конце девяностых пацаны из соседнего двора, гуляя по улице Фрунзе, умудрились до смерти избить своего ровесника, шарахавшегося возле ДК «Юбилейный», а ровесник возьми и окажись подававшим надежды хореографом, который приехал погостить к родителям и заодно решил в одиночестве ностальгически подышать красноватыми и белыми дымами металлургического комбината.
Сама Лена, окончив пединститут и получив профессию учителя математики, переезжает в чуть менее неприятный Екатеринбург, оставив в родном городе мать и девственность, потерянную с помощью неприятного мальчика Серёжи – студента того же педвуза. В Екатеринбурге Елена достаточно быстро находит себе жениха, у семьи которого имеется своя непростая и, конечно, неприятная история:
Вова оказался из немцев Поволжья, поэтому и фамилия у него была такая – Кениг. Кениги сильно хапнули горя при перемещении из одного места на карте СССР в другое.
Трудности закалили Кенигов, воспитав в них стойкий антикоммунизм и приверженность к либеральным ценностям. Свидетельство последнего – двоюродная сестра Лены, которую Кениги принимают, несмотря на то, что она настоящая лесбиянка. Папа Вовы изрекает по этому поводу: «Не при Сталине, в конце концов, живём». Лена испытывает к Кенигам-старшим искреннюю симпатию.
Но и судьба испытывает Лену. После рождения дочерей-близняшек Веры и Ани Вова внезапно уходит из семьи. Оказывается, что у него есть нержавеющая первая любовь. Мария, разлучница, выросла в неблагополучной семье, и в детстве её одноклассники, включая слабохарактерного Вову, становились жертвами педикулёза, разносчиком которого была Мария. У молодой семьи рождается сын Никита.
Годы идут, дети растут… Ветреная Мария попадает в автоаварию. Ничего страшного, просто неприятно, но Никиту не с кем оставить дома. Владимир приводит мальчика в дом первой семьи. Лена и дочери душевно встречают Никиту. Через несколько дней Владимир приходит, чтобы забрать ребёнка. Никита не хочет уходить, незадачливый отец топчется в прихожей. Лена понимает: другой возможности склеить семью и вернуть Вольдемара не будет. Она говорит:
– Просто пройди отсюда, – она показала двумя руками на место, где он стоял, – вот сюда. – Она показала опять же двумя руками в сторону гостиной. – Ничего сложного нет.
Семья воссоединяется.
Вы скажете, что это похоже… Да, канал «Россия» балует своих зрителей фильмами с подобным сюжетом по выходным дням. В них снимаются отчаявшиеся найти пристойную работу актёры, и сценаристы их явно не претендуют на «Большую книгу».
Сальников, стоит отдать должное ему как творцу, осознаёт проблему. Текст нужно утяжелить, интеллектуализировать. Автор огляделся… Есть, как мы знаем, сёстры Зита и Гита Вера и Аня. Прописать характеры им не получилось; с другой стороны, ситуация гармоничная – «объёмных» персонажей в романе просто нет. Эники-беники… Извини, Аня, но нужно.
Семья замечает, что Анна ведёт себя странно. Расследование выявило, что у депрессии смешная причина. Анна, продолжая в какой-то степени семейную традицию, если это можно так назвать, признаётся в том, что она лесбиянка. Все смеются, тормошат открывшуюся миру дочь и сестру. Вова выдаёт монолог счастливого отца:
– Что значит «признаться»? Ты украла у неё что-то, что ли? Да все больше бы переживали, если бы ты в нашисты пошла, или, как это сейчас называется, в юнармию там, вот уж по какому поводу стоило бы переживать. А тут, господи, ну лесбиянка и лесбиянка…
Аня высказывает опасение, что бабушка с дедушкой могут оказаться не такими прогрессивными и осудят внучку. На что отец живо возражает:
– Анечка! Они после войны родились, не знаю, что им там трудно будет объяснить. Они такие вещи видели, такое переживали, что это просто смешно даже, переживать за такое, – проникновенно и беспечно сказал Владимир. – Что уж более дикое может быть, чем кукурузу на Урале пытаться выращивать? А они выращивали. И ветвистую пшеницу пытались выращивать. И это только в пионерском возрасте, не говоря уже о том, что во взрослой жизни.
Не знаю, насколько текст прибавил в интеллектуальности, но, на мой взгляд, автор добился несколько иного эффекта, приблизившись, пусть и невольно, к тому самому абсурдизму, который привёл его к первому литературному успеху.
Но не будем спешить с выводами и относить творение Сальникова к массовой литературе. До этого речь шла у нас всего лишь об одной из сюжетных линий романа. А их в «Опосредованно» целых две. И вторая, точно, позволит нам без иронии и ёрничания произнести слова «интеллектуализм», «постмодернизм», «антиутопия» и даже «альтернативная история» безо всяких кавычек.
Итак, «тайная история» Елены – педагога, брошенной жены, матери двух дочерей. В этом измерении она автор «стишков» – запрещённых обществом вербальных наркотиков, от которых торкает и случается приход. Если «стишки» написаны мастером, то чтение может привести к летальному исходу. «Стишки» – часть «литры», но, увы, природа её нам не открывается. Так как «препараты» находятся под запретом, существует чёрный рынок, на котором опасные сочетания букв можно купить или обменять. Елена – крепкий профессионал, «варит» неплохие тексты, хотя ей далеко до вербального Уолтера Уайта.
Мастера «стишковарения» – двойники известных нам поэтов, судьбы которых искривляются и выглядят несколько… Впрочем, пожалуйста, пример мастерства преображения. Персонаж как бы похожий на Бродского. Вместе с приятелем захватывает самолёт и оказывается в Турции. Окольными путями перебирается в США и начинает серьёзно барыжить «стишками». Там он довёл до смерти Довлатова. На этом он не останавливается, пытаясь наладить нелегальные каналы поставки запрещённых сочетаний слов в СССР. Пришедший к власти Рейган собирается депортировать автора обратно под лозунгом: «Вернём красную чуму красным». Переход канадской границы не спасает нарушителя:
– Ну и когда канадские полицейские пробрались к его домику вместе с американскими товарищами, перестрелка завязалась, так что даже кого-то ранили, или убили даже, но там до сих пор всё очень неоднозначно, потому что было темно, суетливо, одни на французском говорили, другие на английском. Если верить «Дискавери», то этот стихотворец, прямо-таки снайпер, пару человек положил на подходах.
Спросите: зачем это всё? Да, есть уже поседевшая от времени мысль, что творчество – это всегда преступление, нарушение дозволенного и т. д. Но она не только не нова, но и не единожды высказана, поддержана, опровергнута. Показательно, что намного интересней, чем у Сальникова. Ладно, Бродский с его переиначенной биографией в духе «а что, если бы в конце 50-х удалась идея Бродского и бывшего лётчика Олега Шахматова – угнать самолёт в Иран?». Хорошо, пролетели. Но в чём заключается необходимость «перекрашивания» Александра Блока в порнографического романиста начала прошлого века? Читаем:
Начало романа, который открывался сценой в семейной купальне, где человек восемь взрослых и детей заняты были неким безобидным разговором, но как-то подозрительно подробно был обрисован загар или отсутствие такового на разных частях их обнажённых тел, особенное же внимание было уделено почему-то подмышкам матери семейства, «которые по густоте волос и темноте их даже превосходили а-ля капуль в паху её супруга и, казалось, могли таить каждая по такому, как у него, органу».
На провокацию не тянет, поздно, в этой теме давно густо и запашисто отметился В. Сорокин и прочие мастера лоб(к)ового эпатажа. Раскрывает с неожиданной стороны героев, уплотняя вялую, анемичную словесную плоть? Не пришьёшь ни к какому персонажу или даже к их органам.
Если продолжить «швейную» аналогию, то возникает впечатление, что эта часть кривовато пристрочена к роману о нелёгкой женской судьбе Елены опять же для утяжеления, придания глубинного смысла простоватому тексту для домохозяек. Но части легко существуют самостоятельно, сами по себе, что также нельзя отнести к достоинствам романа. Что касается языка, то он раздражает своей избыточностью, ненужными, сорными деталями, оборотами, знаками препинания.
Сцена знакомства с сыном отчима:
Лену в Тагиле должен был встречать сын Петра Сергеевича – уже знакомый ей Николай; он и встретил.
Плохо, с ненужным уточнением ради точки с запятой, но потом ещё хуже:
Лена представляла его таким крепышом, а он был вроде тростинки на ветру, худющий такой баскетболист, блондинистый, с уклоном в рыжину, поэтому всю тагильскую дорогу она ощущала, что едет сразу в двух машинах – с басовитым ненастоящим братом по серьёзному делу и с баскетболистом на тренировку в зал, похожий на школьный, где будет пахнуть резиной баскетбольных мячей, мячи будут летать яркие и лёгкие, как апельсины, при этом ударяясь в лоснящийся от масляной краски пол, как боксёрские перчатки в грушу.
Ради справедливости отмечу, что иногда проскальзывает интонация, взятая напрокат из первого романа Сальникова. Но совсем иногда:
– Ну, племяш мой, участковый. Ты уж, наверно, заметила фамильные наши черты в нём. Лысина там, толстота…
Он повернул к ней улыбавшееся половиной рта лицо, и Лена увидела, что глаза у Михаила тёмные из-за расширенных зрачков.
– С такой фамильной чертой много кто, – ответила Лена. – У нас такой черчение преподавал и военруком был по совместительству.
– В пятидесятой школе? Так это Серёга, мой брат двоюродный, – скучно сказал Михаил. – Говорю, это фамильное.
Итожим. Перед нами плохо написанный и дурно сведённый текст, распадающийся на две части, про которые можно сказать слова большого друга советских писателей: «Оба хуже». Интеллектуальная часть плохо при(о)думана и откровенно глуповата. Семейная история удивляет вторичностью и подмигиваниями в сторону «прогрессивной общественности».
Если продолжить ряд, предложенный романистом, то перед нами плохая прозка, кокетливо маскирующаяся под высокую – платоновского корня – корявость отечественной словесности, до которой ей очень далеко. «Прихода» от неё не будет. Конечно, найдутся желающие симулировать, что им вштырило, боящиеся признаться себе и другим, что очередное «литературное открытие» обернулось очередной же словесной икотой.
После прочтения «Опосредованно» вспоминаются судьбы русских писателей, всё впечатление от которых сводится к двум словам: «Отложенное разочарование». В нашем случае имеется большой плюс – разочарование наступило, когда ещё не поздно. Не поздно автору принять и писательски пережить свой провал, после которого можно попытаться снова отправиться в путь и пройти его по-своему. Искренне надеюсь, что премия обогнёт Сальникова: в коротком списке есть и другие плохо написанные тексты, достойные высоких наград, но о них речь будет продолжена в следующий раз.
Кто-то добивает промышленность РФ, кто-то почти добил сельское хозяйство, медицину, образование…
У каждого свой участок.
Дмитрий Бак – главный распорядитель “Большой книги”, добивает русскую литературу.
Читайте Гузель Яхину и погружайтесь в феодальное средневековое общество.
А можно и Гузель не читать, и задницу не оцарапать?
А почему бы М. Хлебникову не начать со саоих родных Сибирских Огней, которые ещё хлеще пестуют посредственную прозку? Или своих не бьют? Лицемерие это, друзья… Если взять предыдущую статью Хлебникова, посвящённую молодой прозе Огней, и почитать тексты восхваляемых там авторов, то нельзя не удивиться. Почему-то там этот “критик” в упор не видит дремучих штампов и прочих решительно обсуждаемых им вещей. Достаточно почитать тексты Коротковой, Сагдиевой. Там куда пострашнее. Почто так взор автора повернут? А ответ, видимо, прост. Благодаря Огням Хлебников и пролез в эти самые “критики”. Там почти все его публикации. Мало ли… В Лит. России-то ещё неизвестно, как пойдёт, а Огни и дальше будут печатать “смелые” опусы про “чужих”. Смешно все это.
Как-то Вы, старина Кугель, чересчур смело сближаете сочинения великой и ужасной Гузель с презренным и ничтожным пипифаксом… Бывают странные сближенья?
Писания Сальникова – разумеется, явная срамота. Допускаю, сам он этого не чувствует и вполне довольствуется сотворенным. Ну. не дано от Бога! Но ведь есть жюри “Большой книги”, есть лица, отвечающие за отбор произведений на премию! Судя по всему, они по таланту и ответственности перед обществом далеко не ушли от Сальникова. А это значит, руководству Союза писателей России надо срочно пересмотреть состав отвечающих за свою главную премию. Не верится, что достойные, понимающие толк в писательстве люди у нас совсем перевелись. Не отдать в их руки отбор претендентов на премию – превратить все это в самое настоящее шутовство. Этого нашей вырождающейся на глазах литературе только не хватало!
Странно, большинство книг, отмеченных премиями, не пользуются популярностью у читателей. Я сам некоторых лауреатов и победителей просто не смог дочитать до конца. Лажа полнейшая.Так и хочется сказать:”А король-то голый!”
Виктор.
# 3
Хотите Хлебникова хлеба насущного лишить?
Огни – они такие: во все стороны светят.
Да это вообще экзистенциальная проблема, в-главных. Если человек, занимающийся как бы искусством, подписывается известной уже фамилией, то либо считает, что его опусы, по крайней мере, не хуже тех, что и у знаменитого однофамильца, либо хочет использовать совпадение в неблаговидных целях, примазаться. Критик, который должен отдавать себе отчет в этом, взял бы псевдоним.
С Гузелью – каламбур, про елку.
Виктор, популярностью у читателей не пользуются не только “большинство книг, отмеченных премиями”, но и сами эти “премии”.
И даже учредители этих “премий”, как ни странно.
Казалось бы, хотя бы учредители должны бы пользоваться популярностью. Все-таки люди деньги какие-то дали на благое как бы дело…
Ан нет, читатели видели в гробу даже и самих учредителей.
Неблагодарные они какие, эти нынешние читатели!
Всегда интересовала профессиональная мотивация литературных критиков, киноведов и спортивных комментаторов. Ну есть же какие-то критерии по выбору именно этих профессий, кроме “селфи на фоне пылающих руин”…
“Волга” открыла (отрыла) Яхину и Сальникова, а “Сиб.огни” – целую когорту молодых “штамповщиков-эпатажников”. И тот и другой – журналы либеральной направленности, которые совсем не заинтересованы в публикации хорошей русской прозы. А “Большая книга” – это просто большой обман читателей.
Михаилу Хлебникову. Чистите и дальше этих “мусорщиков”.
Что Обложка у А.Сальникова, что рваное название “шедевра” “Опосредованно” – пример на Тему: “Чудить – так чудить!”
Если “Волга”, то выбросила на берег.
На берег выброшенный “Волгой”,
Гния, лежит он долго-долго.
На сколько сильна строка “На берег выброшенный “Волгой”, на столько же слаба, мне кажется, “Гния, лежит он долго-долго”.
Может, лучше:
Лежит, гниёт – это надолго!
Или:
Он разлагаться будет долго.
Или:
Смердить, паскудить будет долго.
Может, кто предложит и лучше, имея в виду романную нищету короткого списка?
А мне “гния” нравится. Я ретроград, архаист, не новатор. Новое – это ловко украденное старое.