Постмодернизм или сочинение в свободной форме?

№ 2018 / 31, 31.08.2018, автор: Николай ВАСИЛЬЕВ

Несколько противореча названию статьи, скажу сразу: говорить о каком-либо «постмодернизме» в современной российской литературе – я имею в виду сегмент толстых журналов, – не совсем корректно. С моей точки зрения. Лучше говорить о «классическом» и «неклассическом» повествовании. То есть, о традиционно-реалистическом, с одной стороны, и, так скажем, «свободном» – с другой. 

 

В тексте, построенном по канонам реализма, должны быть: сюжет, характеры персонажей, проработанная мотивация, узнаваемые ситуации, конфликт, развитие конфликта – вот это всё. В повествовании свободном «это всё» тоже вполне может быть, а может чего-то и и не быть, а может и ничего этого не быть. Дело в том, какую художественную задачу ставит автор, чтобы решить её конкретным текстом.

 

К свободному повествованию российский автор зачастую обращается, когда берётся за глобальные вопросы вроде судеб мира и смысла человеческого бытия. Раскрыть эти темы в русле реализма – сложно. Жизнь не даёт однозначных ответов даже и на более простые вопросы – это мы хорошо усвоили из Чехова. Тут дай Бог разобраться с одной-то человеческой судьбой. За глобальные темы, впрочем, брались такие, на самом деле, реалисты, как Толстой и Достоевский. Фёдор Михайлович заворачивал философские идеи в диалоги своих полусумасшедших героев – а Лев Николаевич не избегал раскрывать их и в прямом авторском монологе. Есть и серединный путь, представленный, например, в повести Анатолия Кима «Дом с протуберанцами» («Дружба народов», 2018, № 6). Как это сделано?

 

Рассказчик в этой повести – дом, построенный в городке Тума, в средней полосе России. Дом, где на протяжении российской истории жили многие поколения людей. Сделать рассказчиком неодушевлённый объект, в котором живут и аккумулируют историю люди, – мечта, мне кажется, многих прозаиков, потому что очень удобный ход: дом всё помнит, всё видел, всё знает. В рамках реализма такой фокус не провернёшь – тут или вживаться в героя, или описывать всё «сверху», с точки зрения всеведущего автора, что тоже надо делать тщательно и аккуратно, дабы не потерять художественной убедительности текста. К тому же, это удобно вот в каком смысле: в поисках ответа на глобальные вопросы российский писатель почвенного склада обращается к эпосу, к человеческом судьбам на фоне истории. И не только российский: вспомним «Сто лет одиночества» Маркеса. В повести Кима общий взгляд на человеческую историю схожий: роды и роды, поколение за поколением, обречённые быть движимыми собственными побуждениями – по сути, иррациональными, имеющими характер неких непостижимых законов бытия – в поисках того, что принято называть «счастьем».

 

 

Далее. В свободное повествование можно вплетать элементы фантастики. В повести они присутствуют: рассказчик-дом и некоторые другие герои иногда могут перемещаться в пространстве и времени с достаточно большим размахом. Такой ход раздвигает рамки реалистического повествования, выводит его на метафизический уровень и вообще во многом развязывает автору руки.

 

Далее. Философское содержание раскрывается через: диалоги героев, монологи дома, размышляющего о людях, и «текст в тексте» – философские записки одного из персонажей, провинциального поэта Володи Пушкина-Когана. По большому счёту, автор свободен высказывать свои размышления на всём пространстве текста, с помощью всех его структурных элементов. Он может делать это и по-достоевски, и по-толстовски – но всё-таки более по-толстовски, поскольку…

 

Поскольку лирический, монологический характер текста способствует тому, что автор высказывается практически прямо – через рассказчика ли, через текст другого персонажа – практически прямо и очень свободно. В общем-то, не слишком сложная технология, которой пользуется Анатолий Ким, вытекает из всей традиции русской прозы, собрана из её базовых достижений (философичность – из Достоевского и Толстого, поэтический лиризм – из Бунина, а фантастики русские писатели тоже никогда особенно не чурались – хоть Гоголь, хоть тот же Достоевский). Правда, у Кима присутствуют модные в последнее время «чёрные дыры» космоса, о которых классическая русская литература ничего не знала – и которыми Ким объясняет происхождение человеческих душ. Но и это недавнее, в общем-то, открытие физики и астрономии отлично укладывается в пределы художественного метода.

 

Того художественного метода, распространённого в современной российской литературе, который я бы назвал не «постмодернизмом» и даже, наверно, не «свободным повествованием» – а попросту смесью: сказки/притчи, фантастики, эпоса и лирической прозы. То есть, всех тех жанров и ответвлений, которые позволяли нашим писателям законно выйти из художественных требований реализма и высказать в свободной лирической форме собственные размышления о вечном. Какова ценность этих размышлений и какова художественная ценность текста, созданного таким методом – решать читателю. Потому что это зависит, в основном, от таланта и удачи автора, а также от проделанной им творческой работы. На мой субъективный взгляд, повесть Кима представляет собой далеко не худший образец текста, сделанного таким методом, однако штампование этого метода может привести и уже приводит к множеству однообразных, трудно оцениваемых с художественной точки зрения произведений. И дело совсем не в том, что я, по своим читательским предпочтениям, традиционный реалист. Совсем нет. Однако расширение художественной реальности требует языкового, в первую очередь, новаторства, сложности, самобытности. Которых в повести Кима, на фоне интересного сюжета и нетривиального образного ряда, несколько не хватает.