ПРОЯВИВШИЙСЯ ТЕКСТ

№ 2023 / 2, 20.01.2023, автор: Вера ЧАЙКОВСКАЯ

Захотелось поразмышлять над недавно прочитанным новым романом нобелевского лауреата по литературе за 2014 год, французского писателя Патрика Модиано. Чем-то он задел. Показалось, что за этой кажущейся стилистической простотой, почти детективным сюжетом, короткими диалогами, вообще каким-то прямо «радикальным минимализмом» (роман необычайно мал) скрывается глубинный смысловой подтекст. Причем подтекст, ведущий не к новейшей философии, а к каким-то очень давним интуициям и прозрениям человечества.

Однако роман «прячется», имитируя детективное расследование, как, кстати, случалось и у нашего Достоевского. Причем расследование очень сухое, опирающееся исключительно на документы и логическое мышление. Показан мир, который фиксируется преимущественно разумом – факты, имена (часто колонки имен), названия парижских и потом римских улиц и адреса. Ни проблеска чувств, в которых отразилась бы жизнь души, ни малейшей эмоциональной ауры. Видимо, это авторская задумка – показать мир глазами современного «делового» человека, которому не до эмоций.

Но перейдем к сюжету. Молодой герой, будущий писатель (роман явно автобиографический), решает поработать «детективом» и поискать для частной фирмы пропавшую в Париже женщину – Ноэль Лефевр. У него в руках ее тощее досье и фотография на бланке для получения почты «до востребования». Фотография совсем смутная, узнать по ней реальную женщину нельзя. Постепенно у нашего «детектива» прибавляется фактов, адресов, имен. Он даже встречается с теми, кто знал Ноэль. Но ее лицо так и остается смутным, – ни одной живой детали. Паззл не собирается. Однако читать все равно интересно. Поиск захватывает. Вгрызаешься в эту гущу разнородных фактов, названий и имен. Впрочем, без особенных надежд все «увязать» самолично.

Что все же таится за этой «деловитостью» и «логичностью»?

Мне кажется, что тут автор идет от декартовской формулы рационализма cоgito ergo sum, утверждающей, что человеческое существование можно подтвердить исключительно мыслью, самим ее наличием. Все остальное «роскошь» воображения и может тебя обмануть. Вот автор и отсекает эту «роскошь», оставляя нас только с той данностью, которая охватывается мыслью. Отрывочные воспоминания тоже работают на мысль, не прибавляют ни чувственных деталей, ни каких-то индивидуальных особенностей разыскиваемой Ноэль или разыскивающему ее Жану.

Читая роман, я подумала, насколько все же отличается русская художественная школа, вся сплошь опирающаяся на чувства, – от французской. Вспомнился рассказ Ивана Бунина со сходным сюжетом – «Неизвестный друг» (1923). И у Модиано, и у Бунина человек отыскивает неизвестного другого. У Модиано – мужчина ищет неизвестную женщину, у Бунина женщина –неизвестного мужчину…

Бунинская женщина-читательница пытается окликнуть письмами незнакомого писателя, докричаться до него из своего далека. Даже и сейчас то место, где она оказалась, представляется дальним – Ирландия, глубокая провинция, одинокая вилла, муж-француз. И вот она, собирая все свои нереализованные чувства, пишет ему одно письмо за другим. Пытается эмоционально заразить и околдовать. Описывает свою внешность, виллу, занятия, глухую тоску по общению. Но ответа нет. Пространство не откликается. Трагический сюжет о «вопиющей в пустыне» женской душе и о воздействии искусства, делающего из автора читаемой книги «живого» человека, которого хочется отыскать.

А что у Модиано? Что приберег для нас этот непредсказуемый автор?

И тут нас в самом деле подстерегает неожиданность, которая вполне раскроется только в финале романа. Оказывается, и французскому писателю мало декартовской «мысли», и он выходит к человеческому «лицу», к окрашенным эмоциями воспоминаниям, к прояснению «лакун», возникших из-за чисто механической, основанной на мысли и логике памяти.

И в этой связи мне кажется, что в философском контексте романа можно усмотреть еще одно важное имя. Имя… Платона. Все эти обрывки и осколки обретенных в ходе поисков знаний, из которых не складывается целостная жизнь и реальное женское лицо, как-то подводят нас к образу платоновской «пещеры», где на стене видны только тени от факельных огней. Сама метафора «симпатических» чернил, которые, постепенно проявляясь, дают нам ощущение возникающего подлинного смысла, соотносима с метафорой «пещеры», где «тени» от огней где-то ведь становятся огнями. Этот подлинный смысл проявляется особенно тогда, когда обе метафоры объединены образом окликающих друг друга человеческих сердец. Именно такой образ мы найдем у замечательного русского поэта и философа конца XIX века, развивающего идеи неоплатонизма, Владимира Соловьева:

 

Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами,

Только отблеск, только тени,

От незримого очами?

 

И в следующей строфе – заключительной в стихотворении, как раз и появляется образ двух сердец, которые вместе постигают подлинную суть мира:

 

Милый друг, иль ты не чуешь,

Что одно на целом свете –

Только то, что сердце сердцу

Говорит в немом привете?

 

Так и тут. Первоначально в памяти персонажа, которого по неясной причине, захватила работа по поиску пропавшей некогда женщины (он продолжает ее искать, даже уйдя из частного агентства), возникают «только тени», мелькают то одни, то другие факты из собственной жизни. Ноэль Лефевр родилась и жила в детстве в тех же местах, что и он. И наш горе-детектив перебирает своих друзей, которые могли ее видеть и знать. Он даже вспоминает о шикарной открытой американской машине, принадлежащей некоему Санчо Лефевру, на которой его в детстве прокатил один приятель. Все где-то близко к Ноэль, но опять не складывается. Однако какая напряженная работа «мысли»! И как она далека от истины!

Интересно, что в романе Модиано дважды, в начале и в конце, возникают стихи Верлена, которые тоже дают какие-то иные, внебытовые, «поэтические» ориентиры жизни:

 

Небосвод над этой крышей

Так высок, так чист!

Темный вяз над этой крышей

Наклоняет лист.

 

(пер. В. Брюсова)

 

Оказывается, это было единственное стихотворение, которое героиня знала «почти наизусть». Но о чем же это единственное стихотворение, вернее, единственная его строфа? Да все о том же, о том блаженном, «идеальном» месте, где хочется остаться навсегда. Где нет времени. Где все оживает и проясняется. В сущности, очень похоже на строфы Соловьева, но там еще о чуде общения двух сердец.

Однако и в романе Модиано происходит подобное чудо! Каким-то таинственным образом Жан все же выясняет, куда исчезла Ноэль Лефевр и приезжает в Рим. Вторая часть повествования идет от лица героини, которая заменяет в фотогалерее своего уехавшего приятеля. В Италию ее увез тот самый Санчо Лефевр, на машине которого некогда в детстве прокатился Жан. Она от него бежала в Париж, но он вернул ее в Рим. А потом умер. Умер и тот человек, который разыскивал ее в Париже. Прямо по Владимиру Соловьеву: «Смерть и Время царят на земле» («Бедный друг, истомил тебя путь», 1887).

И словно зная эти строки, героиня Модиано остается в «вечном» городе, чтобы больше уже никуда не убегать. Она и сама почти ничего не помнит из своей прошлой жизни, почти все воспоминания обрывочны, нет никаких глубоких эмоций. В памяти не возникает ни одного живого лица. Это, как можно понять, некое «бегство» от жизни, от времени, от разочарований и тягостных переживаний.

 Зашедший в галерею француз кого-то ей напоминает, особенно его профиль. И вот в один из моментов их общения «словно разорвалась какая-то завеса». Героиня вдруг вспомнила свое детство и как она часто встречалась в местном переполненном автобусе, возвращаясь домой с работы в кондитерской, с мальчиком-ровесником, который возвращался из дома в свой пансион. Они сидели на одной скамейке, или стояли, прижавшись друг к другу. И выясняется, что она его не забыла, а помнит.

Читатель надеется, что помнит не только она. Наконец-то на последней странице возникают живые, окрашенные эмоциями воспоминания. Таинственный диалог двух душ. Текст постепенно проявляется, как на фотоснимке. Тени превращаются в живое свечение. Торжествуют не Смерть и Время, они уходят во мглу, а остается вечное, неподвижное «солнце любви».