Редчайший талант – быть личностью доброты
Бескорыстная дружба двух землепроходцев и писателей – Виктора Болдырева и Олега Куваева
Рубрика в газете: Чудаки живут на востоке, № 2021 / 27, 16.07.2021, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Летом 1965 года к Олегу Куваеву в подмосковное Болшево неожиданно нагрянули гости – только что вернувшиеся с Севера писатель Виктор Болдырев и его жена, скульптор Ксения Ивановская.
Целый год супруги неспешно на собачьих упряжках, вездеходах и плотах объезжали всю Чукотку (прихватив частичку Якутии) и Колыму, намотав в общей сложности девять тысяч километров. В этом путешествии им случайно попалась в руки вышедшая в Магадане книжка незнакомого автора «Зажгите костры в океане». Прочитанное оказалось созвучно и их настроению. Двум художникам захотелось отыскать молодого писателя и просто пообщаться. Но прежде они встретили в Анадыре одного знакомого Куваева – журналиста Альберта Мифтахутдинова, а в бухте Провидения другого его приятеля – Юрия Васильева. Мифтахутдинов и Васильев и подсказали московским путешественникам болшевские координаты писателя.
Уже летом 1981 года я через сестру Куваева отыскал в Москве Ксению Ивановскую и попросил её вспомнить свои первые впечатления о Куваеве.
«Дверь, – рассказывала она, – нам открыл сам хозяин. И поначалу я даже разочаровалась в нём: представляла себе симпатичного высокого мужчину, а тут такой красивый парень и небольшого роста. Но у него были приятные голубые глаза, лицо излучало доброту. Очень шла ему прямая осанка.
Мы зашли в маленькую комнату. Обстановка скудная, но в глаза сразу бросалась шкура медведя, убитого когда-то Куваевым на охоте. Мебели здесь явно не хватало, сидели кто на табуретках, кто на каких-то ящиках. Но тесноты и неудобства вскоре, как только завязалась беседа, не ощущали. Куваев увлёк нас рассказами о геологии, Чукотке. О себе же говорил с неохотой.
Виктор Болдырев и Олег Куваев чем-то сразу понравились друг другу, хотя со стороны смотрелись несколько странно: Виктор-то был намного выше Олега. Мне кажется, дальнейшей их близости способствовала любовь к путешествиям, к романтике, к Северу. И расставались в тот вечер, как друзья…»
Позже Куваев не раз заглядывал к Болдыреву и Ивановской в их небольшую квартиру на Арбате. Они вместе вспоминали Север и общих знакомых. Часто разговор от Севера перекидывался и на литературные темы.
О посиделках северян в болдыревской квартире на Арбате уже в начале 90-х годов очень кратко рассказал многолетний приятель Куваева Юрий Васильев.
«На Арбате, – вспоминал он, – там, где сейчас вавилонское столпотворение, в те годы было тихо, почти провинциально. Мы заходили в дом, вызывали скрипучий, ненадёжный лифт и поднимались к Виктору Николаевичу Болдыреву, писателю и путешественнику, которого в шестьдесят с лишним лет называли просто Виктором, его жену, скульптора и путешественницу, просто Ксаной.
Мы – это я, Мифт [так Васильев часто именовал Мифтахутдинова. – В.О.] и Олег <Куваев>. Здесь, в уютной старомодной квартире, был наш «филиал» Чукотки.
Олег садился на корточки возле стены, Ксана послушно уступала Алику заботы о приготовлении пищи, мы с Виктором устраивались на диване, и начинался бесконечный разговор. Это не был досужий трёп собравшихся поужинать мужиков: именно тут возник замысел в одиночку сплавиться по Анюю, который Олег вскоре осуществил; здесь в деталях обсуждалось путешествие, описанное Мифтой в повести «Орден костяной пластинки», здесь рождались сюжеты и полярные экспедиции; здесь, в тихом уголке старой Москвы, сидя за столом, мы действительно чувствовали локти друг друга…»
Почему Болдырев и Куваев быстро прикипели друг к другу? Мне думается, их сблизило возвышенное отношение к Северу и к работе. А ещё – бескорыстие. В их завязавшейся дружбе с первого же дня не оказалось места никакой расчётливости. Никому – ни Болдыреву, ни Куваеву – не надо было упрашивать другого похлопотать за выпуск книги, устройство журнальных публикаций или решение вопросов бытового порядка. Хотя у каждого имелись связи в писательских и издательских кругах (скажем, родной брат Виктора Болдырева – Сергей работал в главной газете страны – «Правде», а сам В.Н. Болдырев входил в круг авторов издательства «Советская Россия» и «Мысль»). Они общались не ради выгоды, а в своё удовольствие. А это многого стоило!
То ли весной 1967 года, то ли уже в 1968 году у знакомого Болдырева и Куваева – Юрия Васильева, работавшего тогда в Певеке, – появилась идея сплавиться по одной из чукотских рек.
«Ты что, – написал ему Куваев, – всерьёз собираешься по Анюю в Анадырь? Маршрут этот блеск, особенно в его второй половине, и, между прочим, Витя Болдырев рвёт и мечет, собираясь в него. Он желает исследовать все (морские и сухопутные) дороги землепроходцев. Сманивает меня со страшной силой. Я пока держусь. Но ты когда лошадку-то начнёшь седлать, так свистни. Я прилечу. Я ить парень полезный: двустволку буду нести».
В мае 1968 года Куваев вновь наведался к Болдыревым на Арбат.
«У Болдыревых был позавчера, – сообщил он Юрию Васильева в Певек. Ну они столь же милы и велели передавать тебе кучу тёплых слов как буду писать. Я вот и передаю, понимаешь».
И не тогда ли у Болдырева и Куваева появился совместный план? Они оба захотели спуститься по реке Омолон.
Выбор реки для сплава был не случаен. Омолон вошёл в жизнь Болдырева ещё в войну. Москва тогда поручила ему, тридцатилетнему зоотехнику, создание в тех местах оленеводческого совхоза. Всё было непросто. Не все чукчи хотели отдавать своих оленей в общее стадо. Кто-то противился и прятался от новых властей в тундре. Были и угрозы, и шантаж, и случаи вредительства. А чего стоила эпопея перегона из Нижней Колымы на новые пастбища Омолона первого стада! Одновременно начальство дало в сорок втором году команду строить на Омолоне запасной аэродром для перегона из Америки ленд-линзовских истребителей (основную полосу командование хотело уложить в селе Марково). А где в тундре было взять пило- и прочие материалы? Так что Болдырев в войну сполна нахлебался на Севере.
И на Нижней Колыме, и на Омолоне Болдырев не раз слышал от кочевников легенды про неизвестное чукотское племя, которое оленеводы именовали синими орлами. Поначалу он эти легенды воспринимал как мифы. Но работавшие в тундре ветеринары как-то признались ему, что время от времени наталкивались на тёплые угли покинутых кострищ. Получалось, что мифы имели под собой основание. А потом Болдырев сам неожиданно наткнулся на беглое племя.
«Мы, – рассказывал он, – попали в одно из стойбищ, затерянных в горной стране. Правил здесь триумвират родовых старшин, скопивший в своих руках тысячи оленей. Родовичи опутали сетью экономической зависимости малооленных обитателей стойбищ. Молодёжь не имела права выходить в обжитые места. И люди действительно не знали тут Советской власти, не знали, что делается в мире. Жили натуральным хозяйством, сохранив почти в неприкосновенности родовой строй.
С неделю мы провели в окрестностях удивительного стойбища, завязывали дружеские отношения с молодёжью. Но старшины всячески препятствовали нашему сближению. Атмосфера накалялась! Избегая прямого столкновения с вождями, мы двинулись дальше по своему маршруту, исследуя богатейшие оленьи пастбища. Наконец выбрались из горного узла на Омолон. Смастерили плот и благополучно спустились к временной базе совхоза».
Эту же историю, но по-другому, в 1985 году рассказал со слов одного из давних спутников Болдырева – Николая Саяпина – писатель Борис Василевский. Приведу фрагмент:
«В сорок четвёртом мы с Витей в Усть-Олое находились. Главк обязал обследовать пастбища на Коркодоне. И вот отправились в «кругосветку». В Зырянке лошадей получили, продовольствие с расчётом на три месяца. На пароход погрузились, «Якут» тогда ходил. А лошади – дикари. Как пароход гудок дал, он чуть с ума не посходили. Орут, как антилопы. Вверх до Оройка по Колыме поднялись, прииск такой был, оттуда надо кочевать. Болдырев говорит: «Тут местные какие-то, на оленях». А это ламуты. Я немного по-ихнему мог. Я с ними: гыр-гыр-гыр – поговорил. Им тоже кочевать и почти по нашему маршруту. Достали НЗ, угостили, договорились вместе идти. Докочевали до их стойбища, до Глухариного, дневали там три дня. Витя говорит: «Может, проводника дадут?» Дали двух, старика и молодого, и шесть вьючных оленей, лошади наши так и не обучились. Мяса дали, а мы им кое-что из продуктов. Около месяца вдоль Коркодона шли на Кедон, левый приток Омолона. Обследовали, ничего подходящего нет. Пастбища местами на третью категорию кой-как тянут, и тех мало… И вот в один прекрасный день по холмикам спускаемся, старик наш заметил: «Нютчи – это русские, значит, – смотрите, там люди с оленями!» Далеко их видно по плоскогорью. А мы знали, что сюда единоличники убежали, Болдухиновы и Хабаровские, семь тысяч оленей у них. Они нас тоже заметили, давай оленей сгонять, и подались. Мы спустились километра три, заночевали. Утром проводник наш, Афанасий, тоже Болдухинов, залез на сопку, кричит: «Виктор! Саяпин! Яранги вижу!» Взяли чаю, табаку, ни ножей, ни ружей не взяли. Проводник предупредил: «Не надо». Приходим в стойбище: одни ребята и старичьё. Увидели нас, рассыпались, как их нет. По тальникам попрятались. Афанасий подходит к одной яранге, к другой, кричит: «Эй, кто тут, не тронем!» Из одной выползла старая-старая старуха. Афанасий ей: «Гыр-гыр-гыр, пусть не прячутся!» А он, оказывается, в тридцать седьмом по переписи населения работал и знал этих беглецов. И старуха его запомнила. Стала кричать что-то по-своему. Начали собираться. «А где взрослые?» Отвечают, что увидели, как мы идём и стали оленей перегонять в другое место. Угостили стариков табачком, чайку заварили. Сказали: «Как вернутся мужчины, пусть приходят к нам». Воротились к себе, к вечеру чай заварили, консервы кой-какие достали, ждём. Видим: едут – пять кавалеристов. Да такие олени у них, мать твою, да как сохатые, и на каждом седок с винчестером. Оленей привязали, подошли, а винчестеры не снимают. Рослые все молодцы, здоровые…
– Да и вы с Болдыревым – не маленькие, – заметил я.
– Да-а… Поговорили, они выпили спиртику, чайку, поели, а нам интересно. «Где ж у вас хозяин?» – «Он в стаде». А они у него, значит, как батраки, он их за это одевает, кормит. А нас ещё в Зырянке предупредили: «Могут у этих беглецов скрываться беглые зеки, будьте осторожны!» Спрашиваем: «Есть ли у вас другие люди, другой нации, вроде русских?» Отвечают: «Нету. Видели, как проплывали они на плотах». Договорились, что завтра хозяин приедет. Хотели проводника у него попросить, наших пора отпускать было. Назавтра сам кулачок приехал, с ним ещё человек пять. Лет средних, Болдухинов Пётр, из Корякии сюда пришёл. Мяса нам привёз, в подарок. Попросил у нас патрончиков, чаю, табаку – нет у них этого ничего. Мы пообещали. «А проводник?» – «Дам, – говорит, – даже двух. Осень, комара нет, стадо сейчас легче выпасать». Дал оленей вьючных, рассказал, где какие места, где какие корма, где гари. Мы зарисовали с его слов. И покочевали дальше… А этих-то потом на Рассохе привлекли в совхоз, объединили…».
Уже в конце 50-х годов Болдырев, оттолкнувшись от встреч в войну с неизвестным чукотским племенем, взялся за приключенческую повесть «Гибель Синего Орла».
«А «Гибель синего орла», – сообщил Куваев весной 1970 года своей новой знакомой Светлане Гринь, – это действительная правда, хоть и выглядит весьма фантастично. Виктор Болдырев мой хороший друг, долго работал на Севере зоотехником-оленеводом. Мужик легендарный. Он это племя и открыл. Было это в 1954 году. Ну, при случае расскажу».
Этим письмом Куваев потом невольно спровоцировал полемику. Встал вопрос: когда всё-таки Болдырев открыл неизвестное чукотское племя: в войну или в 1954 году? Возможно, Куваев в спешке допустил описку.
Совместный вылет на Чукотку Болдырев и Куваев запланировали на весну 1970 года. Детали они обсуждали то вдвоём, то в компаниях знакомых северян.
«А вчера, – сообщил Куваев 25 февраля 1970 года магаданскому писателю Альберту Мифтахутдинову, – на квартире у Болдыревых состоялся Малый Чукотский Хурал. Присутствовали: Виктор и Ксана Болдыревы, трое Вольфсонов, один Ю.Васильев, Шенталинский, Балаев Коля и опять же я. И когда был задан дружный вопрос: «кого нам ещё не хватает?», было хором отмечено: «Мифты не хватает, защитничка».
В этом же письме Куваев добавил:
«Болдыревы собираются на Омолон и, возможно, в первых числах марта рванут туда».
Планы же самого Куваева сплавиться по Омолону несколько сдвинулись. Ему надо было срочно сдавать на киностудию «Беларусьфильм» сценарий третьей серии для фильма «Птица капитана Росса» (правда, позднее писателю три серии пришлось утрамбовать до двух и принять другое название: «Идущие за горизонт»).
6 мая 1970 года Куваев послал Болдыреву и Ивановской на Чукотку, на Омолон письмо. Он сообщил:
«Ребяты!
Улаживаниям, утрясаниям и выяснениям конца не будет, а дни-то бегут, и сегодня, 6- го мая, вспомнил я свои клятвы о том, что седьмого письмо будет ждать вас в Магадане.
Тем более, что рыжий фельдшер с неприличной кличкой Сашка Вольфсон сообщил, что из Якутска вы смылись. Значит, того гляди, раньше времени вы смоетесь из Магадана.
Пишу под копирку в два адреса.
Был я у вас на хате. Чай хороший, мебеля вы купили хорошие, с Вольфсоном посидели хорошо и рукописи забрал.
Когда уходил – дом стоял на прежнем месте.
Сашка собирается лететь во вторник, до его отъезда я ещё побываю. У вас там всё в порядке, что, впрочем, вам известно и без меня.
О кино и домино. Всё идет по графику. На студии я сказал, что 20-го июля я сбегаю на лоно суровой полярной природы.
Хе-хе!
И пусть в преисподнюю идёт голубой экран, заветы Дзиги Вертова, фабрика иллюзий и художественное перевоплощение образа современника и не современника тоже. До средины сентября.
Что от вас?
Напишите хоть: где вы будете, когда и как. Вообще я склонен податься на Корякское. Но столь же склонен податься и к вам, если сплав будет реален. Кстати, в устье какого притока стоит этот прииск проклятый – ибо что я не хочу видеть, так это промприборы и жёлтую воду. В общем, братцы, жду информацию от вас.
Третью серию я должен сдать 17-го июня. Числу к 10-15 июля, надеюсь, кончатся все эти худ. ред. и прочие советы. Значит, к 20 июля я птичка божия (в голубых небесах) с командировочным удостоверением под крылышком.
Что-то я не верю, что, добравшись до Омолона, найду вас. А лететь туда, чтобы глядеть на деревню, не стоит.
Но всё в руцех господа нашего.
Возможно, я и застряну здесь.
Тогда помните про кухлянку. Валюту я вам передать не успел. Но есть телеграф и Министерство связи.
Жду информацию о ваших планах (прожекты не нужны, нужны реальные предпосылки).
Обнимаю вас. И вообще думаю, почему так редко я у вас бывал в эту зиму.
Боцман-сценарист О’Лег.»
Новая возможность рвануть на Север у Куваева появилась в начале лета 1970 года. Он размышлял, куда двинуть: в Корякию, в Анадырь или на Омолон.
«А может, – написал Куваев 6 июня Мифтахутдинову, – во владения князей Болдыревых-Омолонских. Садимся мы на реке Омолон (князь и княгиня Болдыреву-Омолонские, ты, я), садимся мы на плот и… Как?»
Вырвался Куваев из Москвы лишь в конце июля 1970 года. Болдырев с женой к тому времени уже закончили свой сплав по Омолону. Им очень не хотелось отпускать Куваева в опасное путешествие одного. Но уговоры на писателя не подействовали.
Предчувствие Болдырева не обмануло. Омолонский сплав преподнёс Куваеву немало сюрпризов. Когда до Болдырева дошли слухи о том, что младший товарищ не вышел на связь, он весь истерзался. Болдырев тут же всем знакомым в районе Омолона отбил телеграммы, чтобы все вышли на розыски его друга.
Впоследствии Куваев о своём сплаве написал повесть «Дом для бродяг». Там было немало строк и о Болдыреве.
«Так получилось, – рассказывал Куваев в этой повести, – что гораздо позднее, уже в Москве, я познакомился и потом подружился с человеком, который дал хребту это название – Синий <…> Заочно были знакомы. А когда встретились, я был приятно удивлён, что человек этот крупный, седоголовый и, если так можно сказать, настоящий. Потом мы уже часто встречались, но о том, как он открывал горные хребты и давал им названия, мне рассказали жители мест, где он был первопроходцем».
Эта повесть в своё время произвела сильнейшее впечатление на другого бродягу-писателя, москвича Бориса Василевского.
«Я, – написал он в очерке «На берегах Омолона», – <повесть «Дом для бродяг»> считаю лучшим из всего, что он [Куваев. – В.О.] написал. Не рассказы, по которым телевидение понаделало плохих фильмов, не роман «Территория», а вот это небольшое повествование – без особенного сюжета, без героев с придуманными именами. Выдрался человек из большого города в знакомую с молодых лет обстановку, сел в лодку без мотора и плывёт вниз по дикой, пустынной реке, что в здешних условиях и в одиночку вовсе не такая безмятежная прогулка. Ночует в палатке, смотрит вокруг, смотрит внутрь себя, осмысливая свою жизнь, и, наконец, проникается ощущением единства себя и реки, тайги, зверья, птицы. И реку начинает величать уважительно – Река… Может быть, оттого нравится мне безыскусная эта вещь, что ближе мне по духу».
Добавлю: повесть «Дом для бродяг» Куваев в 1972 году предложил сразу нескольким редакциям и издательствам. Но всех смутило упоминание бродяг.
«Главный <редактор Людмила Стебакова>, – сообщила ему 26 июля 1972 года магаданская издательница Людмила Юрченко, – настоятельно просит заменить название».
Юрченко умоляла писателя пойти на уступки.
«…но лучше там, – написала она, – где можно, – не обострять отношений. Всё-таки главный есть главный».
Категорически выступил против этого названия и директор московского издательства «Современник» Юрий Прокушев. Редакторы боялись, что в инстанциях их не поймут и что им припишут восхваление бродяг.
Вернусь к рассказу о дружбе Куваева с Болдыревым. Куваев от своего старшего друга никогда ничего не скрывал. Рассказал он ему и о своей новой музе. Правда, во все подробности своего быта Куваев Болдырева не посвящал. Но не потому, что чего-то опасался. Не хотел, чтобы старший товарищ стал из-за него сильно переживать.
«Болдыревы, – сообщил он 19 мая 1972 года Светлане Гринь, – отбыли в Прибалтику. Велели передавать тебе поклон. Они наших сложностей не знают и незачем им знать».
После Прибалтики Болдырев хотел вновь слетать на Чукотку. Теперь пришла очередь переживать уже Куваеву. 25 мая 1972 года он попросил своего приятеля по Певеку Владимира Курбатова взять старшего товарища на Чукотке под свою опеку.
«…Кстати (забыл), – писал Куваев Курбатову, – Болдырев Виктор Николаевич, редких достоинств человек, будет в это лето в Певеке. Собирается купить в «Большевике» байдару и плыть к Колыме. Если я с ним поплыву. Я поплыву. Встреть его, если мы до этого не увидимся, как лучшего друга. Это действительно человек редкой порядочности и благородства. Сам всё увидишь. Таких, как он, больше не выпускают, а мужик он застенчивый, да и жена его тоже. Я дам ему твои координаты…»
Но в последний момент Болдырев из-за ухудшившегося самочувствия от полёта на Чукотку вынужден был отказаться.
В начале 70-х годов Куваев посвятил Болдырева в свою работу. Он рассказал, как продвигался роман о чукотском золоте. Болдыреву это было очень интересно. Он ведь тоже давно собирал материалы на эту тему. Только Болдырев планировал об открытии золота Чукотки написать не роман, а цикл очерков.
Ближе к концу семьдесят второго года Куваев показал старшему товарищу один из вариантов «Территории». Прочитав, муж, по словам Ксении Ивановской, Болдырев, когда ознакомился с рукописью, сказал младшему товарищу: «Наконец ты соединил свой талант с большой темой».
Не сидел сложа руки и Болдырев. Ещё до сплава по Омолону он написал продолжение своей книги «Гибель Синего Орла» – повесть «Геутваль», а потом и третью часть – «Избавление». В сокращении обе повести были опубликованы в магаданском альманахе «На Севере Дальнем». Но Болдырев, конечно, хотел увидеть их изданными отдельной книгой. Переговоры по этому вопросу он вёл с главным редактором Магаданского издательства Людмилой Стебаковой и директором издательства Павлом Морозовым. Но не всё оказалось так просто. Сужу по переписке Болдырева с издателями, которую в 2017 году обнаружил магаданский исследователь Сергей Сущанский.
28 апреля 1972 года Стебакова сообщила Болдыреву:
«По поводу «Геутваль». Здесь должна Вас огорчить. В Москве последние дни перед отъездом я ведь была занята в Комитете <по печати РСФСР> уточнением и корректированием нашего плана выпуска 1973 года. План сократили на 100 печатных листов. Все названия, не подкреплённые уже одобренными и отрецензированными рукописями, пришлось безоговорочно снять. Вашу книгу передвигаем в резерв, в план редподготовки 1973 года. Когда получим полностью Вашу завершённую рукопись, то постараемся сразу же дать на заключение редактору и, возможно, одновременно рецензенту, чтобы она была полностью готова на случай, если в утверждённом плане 1973 года произойдёт какая-либо перестановка или замена. Представление рукописи в мае или июне сейчас дела особенно не меняет. Важнее, чтобы Вы сделали в рукописи всё, что считаете нужным, и чтобы мы могли рассчитывать на положительную рецензию. Вот так обстоят сейчас дела.
Я тоже очень сожалею, что нам не пришлось ещё раз повидаться. Но командировка была короткая и слишком напряжённая, меня фактически не видели даже мои родственники и провожали с большой обидой.
Так что теперь – до встречи в Магадане. Милости просим. Здесь всё-таки не такой темп и не такой чудовищный столичный стресс.
Самый сердечный привет КсанеБорисовне [супруге В.Н.Болдырева. – В.О.].»
Подходящую кандидатуру для рецензирования своих рукописей Болдырев нашёл лишь в конце года. 2 декабря он рассказал директору Магаданского издательства Павлу Морозову:
«Выполняя просьбу Людмилы Николаевны [описка: Никифоровны. – В.О.], я попросил московского писателя Николая Владимировича Томана прорецензировать мою романтическую повесть «Геутваль» и написать предисловие. Томан – ведущий писатель приключенческого жанра в нашей стране, один из секретарей Московской писательской организации, руководитель секции приключенческой литературы, рецензент Комитета по печати РСФСР.
Томан положительно оценил рукопись и рекомендовал её к печати (рецензию прилагаю). С его замечаниями, в основном, согласен.
В настоящее время исправляю рукопись в соответствии с его замечаниями <…> (исправленный экземпляр рукописи и предисловие направляю Вам с Людмилой Николаевной).
Прошу Вас перевести гонорар за рецензию по адресу Томана Николая Владимировича: <…>.
Большой привет Вашим коллегам.
С уважением – В.Болдырев».
Потом Болдыреву кое-что удалось пробить в Москве. Магаданским издателям он предложил план скорректировать.
«Простите, – писал Болдырев 10 июня 1973 года Стебаковой, – что так долго не отвечал на Ваше письмо. Болел. Затем ездили с Ксаной в Малеевку. Потом растянул ногу. Ничего не поделаешь – год Дракона!
Представляю, как Вам приходится трудно с издательством. Мою «Геутваль» даёт продолжениями Детгиз. Уже вышла в сборнике «Мир приключений» за 1973 год «В тисках» (в полной редакции). Ушли в печать для сборника 1974 года «Избавление» и «Дар Анюя».
Детгиз собирается заключить со мной договор на издание «Геутваль» отдельной книжкой.
Направляю Вам «Полуостров загадок» – книжку, только что изданную Приволжским издательством (три повести: «В тисках», «Дар Анюя» и «Полуостров загадок»). «Избавление» ещё не было написано, когда сдавал рукопись этой книжки в издательство.
Учитывая трудности издания в Магадане всей повести «Геутваль», может быть, стоит переиздать у Вас книжечку с тремя повестями?
В Приволжском издательстве иллюстрацию «Полуострова загадок» сделали без меня – я был на Большом Анюе (иллюстрировал сын Шмаринова). Он не передал особенностей чукотской одежды и романтики образа Геутваль. Мне бы хотелось увидеть эти повести с иллюстрацией магаданцев. Все три повести написаны на Вашем кровном материале и текст их достаточно смягчён (отсутствуют «Избавление» и «Конфиденциальный разговор»). <…>
А описание полуострова Загадок (полуостров Кони) сделаны с натуры. В 1947 году я выполнил исследование полуострова Кони. У меня в экспедиции работал отряд магаданских школьников (вели метеонаблюдения).
В этом году мы с Ксаной застряли в Подмосковье, а в сентябре поедем в дом творчества в Коктебель. Пишем «Золотое кольцо Чукотки» для «Советской России». В Ваших краях появимся в следующем году.
Не огорчайтесь, пожалуйста, из-за «Геутваль» – она хорошо пошла здесь. Привет доблестным магаданцам. Большой-пребольшой привет Вам от меня и Ксаны. Всего Вам доброго».
Уточню: в начале 1973 года Болдырев неожиданно свалился.
«А Болдырев Витя, – сообщил Куваев Светлане Гринь, – лежит в больнице. Стукнуло правую половину. Но не сильно. Через недельку выпишут. Завтра к нему поеду, как сегодня».
Выписавшись, Болдырев с женой собрался в новую поездку. Доводку рукописей о Чукотке он на время отложил.
«Болдырев, – передал Куваев в мае 1973 года подробности Светлане Гринь, – вот планируют всё Вятку, вчера сидели и обсуждали, а Виктор всю плешь мне проел на тему «хватит вам со Светкой врозь жить».
Кроме Вятки, Болдырев был не прочь вновь увидеть Омолон. На Омолон потянуло и Куваева. В этот раз у обоих писателей появилась идея взять в путешествие и своих муз – Ксению Ивановскую и Светлану Гринь.
«Болдыревы, – рассказал Куваев в конце мая 1973 года Светлане Гринь, – поехали в Малеевку (дом творчества), вернутся числа 20-го и обещают что-то потвёрже решить насчёт Омолона. Да, с ними-то я бы за тебя не беспокоился. Тут летом прилетит Харитонов – главный хозяин Омолона и окрестностей. С ним можно будет поговорить, он у Болдыревых будет».
Тогда же Куваев послал несколько писем и Станиславу Птицыну, в чьей охотничьей избушке он не раз останавливался на Омолоне. Писатель спрашивал, где конкретно на Омолоне можно было бы пристроить Светлану Гринь. А заодно он рассказывал и о Болдыревых.
«Сегодня-завтра, – писал Куваев Птицыну в апреле 1973 года, – увижу Болдыревых, передам от тебя привет».
Месяцем позже Куваев подтвердил Птицыну готовность вылететь на Север. И не один.
«Старый Витя Болдырев, – сообщил он, – загорелся этой идеей. Поеду, говорит, тоже на зиму в Омолон. Я говорю, тогда придётся посёлок Птицыно основывать. Тебе от них привет».
Всё это время рукописи приключенческих повестей Болдырева, написанные на омолонском материале, лежали без какого-либо движения в Магаданском издательстве.
Всё оборвалось 2 февраля 1975 года.
«Умер Витя Болдырев, – записал Куваев в свою рабочую тетрадь 4 февраля 1975 года. – Телеграмма утром. Не верю.
Морг. Лицо у Вити менее значительное, чем было при жизни.
Цветы. Речи как будто вовсе не о Вите. Официальную речь от Московской писательской организации произнёс родной брат».
Чуть позже Куваев сообщил подробности своей родной сестре Галине:
«…принесли телеграмму, – писал он, – ночью умер Витя Болдырев. Инсульт, давление у него было. Вот так сожгли мы его в крематории. Из порядочных друзей остался теперь у меня только Андрей Петрович [Попов. – В.О.]. Они с Виктором Николаевичем, кстати, очень похожи друг на друга, даже внешне».
О смерти Болдырева Куваев сообщил и другим знакомым.
«Осталось нас трое, – написал он тогдашнему руководителю Магаданской писательской организации Альберту Мифтахутдинову, – какие бы мотивы нас ни связывали, и как бы мы друг к другу не относились, но остались Юрка [Васильев. – В.О.], ты и я. Понимаешь, Алик, мы все любили Витю по-настоящему. В моих давних поисках нравственного примера Витя был моим старшим и лучшим другом. Он был средний (но честный и неплохой) писатель. Он имел право быть никаким писателем, ибо Витя обладал редчайшим талантом – он был Личностью. Личностью можно быть двумя путями – на трупах или под трупами, вместе с ними. Витя выбрал труднейший вариант – он был Личностью доброты. Алик, я тебе пишу вещи, которые ты знаешь не хуже меня. Это просто ответ на казённые речи, которые произносились над гробом. Я не мог сказать свою речь, плакал я, старина, как и сейчас плачу. И потом – какие слова – Витя умер. Что говорить-то!».
Ещё одно письмо Куваев 15 февраля 1975 года отправил своему приятелю Борису Ильинскому.
«…Умер Виктор Николаевич Болдырев, – сообщил он. – Ты был у него на Арбате. Седой, красивый, забыть ты его не мог <…> Витя был одним из самых близких мне людей».
После похорон выяснилось, что ни у кого не осталось ни одной хорошей фотографии Болдырева. Кое-что нашлось лишь у вдовы. Куваев вызвался помочь распечатать снимки (муж сестры его музы – Анатолий Чайко мог даже из неважных по качеству фотографий сотворить чудо).
Первого или второго марта 1975 года Куваев обратился к Анатолию Чайко.
«В папке, – написал он ему, – редкие и единственные фотографии Виктора Николаевича. С ними надо бережно. Инструкция внутри. Олег».
В инструкции было четыре пункта.
«1. Ксана (жена Виктора Николаевича) просила всё это переснять (где Витя), ибо негативов нет, и кто снимал неизвестно.
2. Оригиналы снимков оставить до моего или Светиного приезда.
3. Она очень просила выслать по адресу: Москва, Арбат, дом 20, кв. 23. Ивановской Ксении Борисовне. 31 марта будет день памяти Виктора, я могу не успеть. Хорошо бы к этому <дню> прислал.
4. Фото № 2 и фото № 3 прошу оставить мне вместе с оригиналами. Фото № 3 будет мне и Светлане. Конверт прилагаю».
Тогда же Куваев задумался и об увековечении памяти Болдырева. Он понимал, что Ксения Ивановская как человек творческий не совсем разбиралась в том, куда следовало обратиться. Куваев просил подключиться Мифтахутдинова.
«Наш нравственный долг, – писал он Мифрахутдинову, – чтобы память о Вите не исчезла бесследно только в душах близких ему людей. Витя стоил и стоит и будет стоить гораздо большего. Варианты: поставить ему памятник в деревне Омолон. Он создал эту деревню, его память там свята (при жизни). Я думаю, что, если бы мы однажды завели в шутку разговор о смерти, Витя эту идею одобрил бы.
Основа для памятника есть – скульптура, сделанная нашей Ксаной, но можно перевести в гранит, остальное – материальные заботы, которые мы, трое, возьмём на себя. Для этого только надо разрешение (циркуляр) обкома.
Второе: совхоз «Омолон» может быть назван совхозом имени Болдырева. Он имеет на это право. Всем этим по близости места жительства должен заняться ты. Опять-таки по близости места жительства литературным душеприказчиком вроде остался я. Из всех издательств и киностудий я для Ксаны выжму всё деньги, которые можно выжать. И должен быть однотомник Вити. Как? Где? Я не знаю, Алик. Но это надо.
Прошу тебя, Алик, обком у тебя рядом, а если бы он и в пятьсот километров – займись операцией «Омолон».
Понимаешь, Алик, мы уже перешагнули на вторую половину жизни, и быть подонками по отношению к таким людям, как Витя, мы не имеем право. Иначе – цена нам дерьмо. Пишу я тебе жёстко, но я знаю цену диванным слезам о погибшем друге. Витя был нашим другом, и Витя был большим человеком.
Обнимаю тебя. Олег.
Разговор о том, что Ксану мы не бросим и через пару лет не забудем – излишен. Ещё раз обнимаю».
А буквально через месяц, в апреле 1975 года не стало и Олега Куваева.
Позже наследники Болдырева и Куваева стали прикладывать огромные усилия для публикации книг близких им людей. Сестра Куваева – Галина Михайловна – нашла понимание в издательстве «Молодая гвардия». Там очень много для сбережения памяти писателя сделала заведующая редакцией художественной литературы для подростков Адель Алексеева. Что-то пыталась сделать и Ксения Ивановская.
В 1981 году Ксения Борисовна направила заявку в Магадан.
«Прошу включить в план издания 1983 года сборник Болдырева В.Н. объёмом около 35 п.л. под названием «Гибель Синего Орла».
Книгу (записки полярного исследователя) составят: роман приключений «Гибель Синего Орла» (части романа указаны в конце).
Повести: «Дар Анюя» и «Полуостров загадок» (о полуострове Кони).
Рассказы: «Чёрное покрывало», «Погоня за невидимкой», «Трубка и кисет», «Розовая куропатка» и «Спящая ящерица».
В.Н. Болдырев, биолог и географ по образованию, более 20 лет провёл в экспедициях. Много лет работал на Чукотке и в Магадане. Здесь в то время (1941–1949 гг.) остро стоял вопрос снабжения продовольствием тружеников этого сурового края.
Болдырев участвует в создании кольца Оленеводческих совхозов вокруг золотых приисков.
Исследуя территорию от низовьев Колымы до Центральных районов Чукотки, он лично нашёл пастбище для Омолонского совхоза и привёл туда с пастухами первое трёхтысячное стадо оленей, преодолев множество всевозможных трудностей, и взяв на себя всю моральную и материальную ответственность за этот перегон.
Экспедиционные дневники, романтизированные впечатления и события тех лет (столкновения с последними крупными оленеводами и шаманами Чукотки и др.) легли в основу произведений В.Н. Болдырева.
Главные герои проходят через роман, повести и рассказы, объединяя их в Северную Одиссею.
Книги Болдырева издавались в Москве, Магадане, Саратове, Якутске, но давно уже стали библиографической редкостью. Их нет даже в библиотеках. (Иногда выдают только в читальный зал). В Билибинском музее «Гибель Синего Орла» похитили из экспозиции.
В 1982 году 31 марта писателю исполняется 70 лет. Этот сборник был бы достойной памятью В.Н. Болдыреву – учёному-исследователю, писателю, путешественнику, человеку романтических устремлений.
Основные части романа «Гибель Синего Орла»:
1. Тайфун.
2. Плавание в бухту Баранова.
3. В горах Омолона.
4. Гибель Синего Орла.
5. В тисках.
6. Избавление.
Рукопись предоставлю в декабре 1981 года».
Но в Магаданском издательстве давно не было ни Павла Морозова, ни Людмилы Стебаковой. Там всем заправляли уже другие люди, прежде всего Борис Черемных и Александр Бирюков. А для них вопрос о книге Болдырева не был актуален.
В конце 1982 года к этой теме обратилась Магаданская писательская организация. Владилен Леонтьев и Альберт Мифтахутдинов предложили выкинуть из плана 1984 года слабые повести Леонида Кокоулина и вместо них включить книгу Болдырева.
«В отношении В.Болдырева, – заявил Мифтахутдинов, – то неплохо издать его однотомник из лучших произведений листов на 25. Если мне поручат, то я готов составить однотомник, написать предисловие. Я знаю его творчество, оно всё посвящено Чукотке».
Но поручения не последовало.
Московские издатели тоже упустили время. В начале 80-х годов я не раз встречался с Адель Алексеевой. Она неплохо знала Ивановскую и читала рукописи Болдырева. По её мнению, Болдырев по художественному уровню уступал прозе Куваева, но при соответствующей редактуре все три его повести можно было вытянуть на хорошую книгу. Но Алексеева и Ивановская долго не могли определиться с тем, кто бы смог взяться за эту редактуру. У всех оказались важные и срочные дела. Короче, идея книги Болдырева повисла в воздухе. А потом Алексеева и вовсе ушла из издательства «Молодая гвардия», а заменившие её редакторы Болдыревым не прониклись. Ну а впоследствии проза Болдырева сильно устарела. Переиздавать её смысле уже не было.
Какой прекрасный эпизод. Сразу вспомнилась поэма в прозе древнего китайского поэта Тао Юаньмина “Персиковый источник”, в которой один рыбак тоже проник на стойбище счастливых людей, сбежавших сотни лет назад от властей предержащих. Хоть все бросай и поезжай туда, за синими орлами.
Вчера разговаривал с геологом, 56 лет. Из тех, кто и Куваева начитавшись и кино и иную прозу… ушёл с головой в нашу геологическую именно ЖИЗНЬ! Жить в палатках – это только часть жизни. Геология была необходима стране.
И вот этот геолог, когда геология перестала быть НЕОБХОДИМОЙ (после 91 года вспомните вообще что было НЕОБХОДИМО стране) переквалифицировался в массажисты. Горько! Так горько!
Нашел наконец хоть что-то о Викторе Болдыреве, его “Гибель Синего орла” была одной из любимейших в юности. Хотелось бы знать больше о биографии этого замечательного писателя.
.
Зацепило – “И вот этот геолог, когда геология перестала быть НЕОБХОДИМОЙ (после 91 года вспомните вообще что было НЕОБХОДИМО стране) переквалифицировался в массажисты. Горько! Так горько!” (конец цитаты)
Он же не в проституты-эскортники переквалифицировался…
А массажисты людям помогают и ставят их на ноги. Не понимаю отчего такое пренебрежение к профессии массажиста…