Семь стихотворений из старого комода
Рубрика в газете: Поэтический альбом, № 2019 / 20, 31.05.2019, автор: Наталья ЧЕРНЫХ
Наталия ЧЕРНЫХ – московский поэт, прозаик, эссеист, куратор сайта современной поэзии «На середине мира»
Из «Битломании»
Начало 2000-х
(неопубликовано)
Предисловие
Из песен совокупности – к лицу;
мне надоели мелкие фрагменты.
Поэт подобен юному Творцу,
но только он – земля, аплодисменты.
Вот песня надежды: врывается шёлком
в отверстье души, в известковую щёлку.
Растение и время
У меня есть ещё время
до того, как я стану растением,
и моя среднерусская осень
для семёрки – как полные восемь.
У меня ещё есть счастье,
и возлюбленное ненастье,
и друзья мои – искренний ужас! –
и родителей вопль досужий.
Я люблю своё счастье и время,
а когда превращусь я в растенье,
буду им улыбаться цветами:
и Сольвейг, и Володьке, и маме.
Буду жить до плода от побега,
будто тень я или виденье,
будто голос я и наважденье,
до московского первого снега.
Что за бред – пышноцветная совесть?
Я дописываю свою повесть.
Песенка на смерть Билла
История о старом друге Билле;
его приют киношники пропили.
Принц Гамлет о Гекубе говорил,
но вот погиб мой друг, несчастный Билл.
Пошли ж ему бунгало в небесах,
ему бунгало хватит.
Господь мой прост,
и потому Он счастлив.
Бермудский треугольник
Вот песни о влюблённых: небеса
прикроют их глаза и голоса,
а жители аула при пустыне
погрузят в самолёт их срам, как дыни.
Тот самолёт сквозь радугу взлетит…
Прости врагу – но друг-то не простит.
«Когда мы вместе, то боюсь за нас обоих.
Я маленький Бермудский треугольник,
летает лодка без ветрил и вёсел
по сморщенной от холода ладони.
Пишу тебе: о дорогая Марта!
Приди и отведи меня сейчас же,
как школьника,
как девочка – мальчишку,
куда идти не надо, а лететь».
Бело молчанье, белоснежно слово.
Какая мне готовится обнова
за вечное ворчание моё?
Но врут скворцы, лажает вороньё.
Сюжетец прост: знакомый мой бунтарь
был в молодости весел как янтарь,
а после оказался среди кукол.
Теперь он уголь там, где дремлет угол.
Женщина
1
Голос
Порой
так хочется
достать из-под парика Офелии
необычайно мягкий детский волос.
О, я с восторгом отказалась бы
ото всего изящества земного,
внутри и вне себя,
чтобы летать;
я стала бы как дети.
Младенцам всё равно: тепло, прохлада,
Лишь чуть нехорошо – они кричать.
А говорят, не знают войн и ненависти,
противоречий и блестящих песен,
не слышат об убийствах века,
не мучатся страстями,
не понимают, когда их покидают родные.
Дети плачут с улыбками на лице.
Так жизнь лежит в руках их,
как песок, игрушка:
они не удивляются ей.
Так жизнь в руках их дремлет
умной кошкой.
Они живут без расписанья,
не строят планов,
молятся так славно,
что Ангелы не покидают их.
Как любят дети.
И знать о прочем не хотят.
2
Портрет
Она не смотрит прямо в лицо собеседнику,
а всё под ноги или в сторону,
потому что знает, насколько тяжёлый
и колючий у неё взор;
глаза молодой рыжеватой бомжихи
в окне санпропускника ночлежки.
Мужчина в храме со свечой
Такой чужой, такой большой чудак –
он денег не даёт, а просто так;
мне что ему на подлости ответить?
Подробно описать и точно взвесить.
Он помнит номер свой, забудет имя;
а я играю у него не в тему,
и буду бит прошеньями моими.
Сломав меня, убьёт свою систему.
Народ безмолвствует, чудак.
Такая малость!
Не знаю я, что вдруг с тобою сталось.
Довольно договоров и условий;
прощай, капуста маленьких сословий.
Старуха за свечным ящиком
Трость в колесе,
старушечья клюка,
несётся, металлически легка.
Живая тень, ходящая вокруг.
И я была, и жила, мой друг.
Теперь я точно палка в колесе,
вся в перьях, в постном масле и овсе,
ещё в тени древесной я страшна
как детский рёв, наивна и смешна,
взлетаю, и покровы облаков
преображают бег моих веков.
Здесь хорошо. Церковное подворье –
нам всем клюка при выходе
на жизненное взгорье.
Прозаик, эссеист, куратор,
Почтовой станции диктатор.
Прощай, капуста маленьких сословий,
Старушечья клюка.
Очень плохой фотопортрет. Лучше бы с затылка, а передком – совсем уж с похмелья…
Это похмелье – в чужом пиру.