Сожжённую книгу читая, или Предсказания, которые сбылись
№ 2022 / 11, 25.03.2022, автор: Светлана ЛЕОНТЬЕВА (г. Нижний Новгород)
За что была сожжена самим К. Н. Леонтьевым его же собственная неизданная книга? И отчего она нам жжёт пальцы до волдырей?
Вообще, Пушкин, Гоголь тоже расправились с некоторыми своими рукописями. Это мог быть жест отчаяния. Разочарования. Обиды. Можно сжечь книгу, чтобы растопить камин, можно сжечь книгу, чтобы убить её. Можно для того, чтобы переработать. И воскресить. Ибо, как известно, рукописи не горят. Они трансформируются, обретают иные черты и переходят в новый труд.
Вот, например, книга «Славянофильство и грядущие судьбы России» К. Н. Леонтьева. Именно вера и православие придает русскому характеру «оптимистический пессимизм», поэтому мужик в прогресс не верит, но знает, что «всё от Бога». Царя он чтит и уважает не рационально, но уже потому, что он Царь!
К. Н. Леонтьев проповедовал консерватизм. И отрицательно относился к последовательно растущей западной демократии. Считал её разрушительной: «Литераторы! пишите, пишите, пишите больше… и все в том же духе! Продолжайте, русские граждане, ваш труд «легального, постепенного и мирного разрушения»… И что вам за дело до будущего?.. На ваш век, быть может, хватит ещё одного либерализма, чтоб не впасть в те резкие крайности прогресса и реакции, которых вы так боитесь…
Après vous le déluge!..
Повторяем ещё: если вы наивны, то вы жалкие люди, глупые люди, презренные люди! Если же вы лукавы, то вы гораздо вреднее и преступнее тех, которых вы сами теперь с испуга соглашаетесь казнить…Тонкий, медленный, неотразимый яд страшнее железа
и огня!»
Леонтьев был предвестником отречения царя. И предрёк революцию в двадцатом веке. Его перо было отточено до остроты и лёгкости, что придаёт философским трудам необычность воспарения. И некого флёра полёта. Но без фантазии. Всё по-земному, понятийному, по-деловому. И не оторвёшь взора своего от этого огромного труда, читая.
Книга сожжена, но она звучит.
Итак, о звучаниях: «Скажу еще мимоходом, что все наши лучшие поэты и романисты: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Кольцов, оба графа Толстые (и Лев и Алексей) — заплатили богатую дань этому византизму, той или другой его стороне, государственной или церковной, строгой или тёплой…
Но жарка свеча
Поселянина
Пред иконою
Божьей Матери.
Это точно так же русский византизм, как и возглас Пушкина:
Иль русского царя бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль мало нас?…»
Здесь звучание тепла, как будто сожжённая рукопись пеплом греет пальцы…И строгая религиозность в сочетании со своеобразной философской концепцией, где проблемы жизни и смерти, восхищение красотой мира переплетаются с надеждами на создание Россией новой цивилизации.
Итак, пепел сожжённой книги, как преобразования и как прочтения её в виртуальном пространстве через призму других, последующих книг философа.
Говорят, что он был беспощадно забыт. Проклят демократами. И восславлен консерваторами за его предсказания. И поэтому вывод: сколько не жги рукописи, а они всё равно не сгорят. Ибо у Константина Николаевича было иное предназначение. От Бога.
Потому что предсказывать на ровном месте бессмысленно. Можно лишь предугадывать. Ибо по своему предназначению К. Леонтьев монархист, он за крепостное право, он смеётся над Достоевским и его мечтой о Европе. Ибо её уже украли. И не раз. А дважды. И Европу, как идеал и как мечту, будут красть и красть.
Согласие пепла с тем, что сгорело.
«Я осмелюсь даже, не колеблясь, сказать, что никакое польское восстание и никакая пугачёвщина не могут повредить России так, как могла бы ей повредить очень мирная, очень законная демократическая конституция» («Византизм и славянство», книга, 1875 год)
Свою теорию он честно называл “методом действительной жизни”, он искренне и безотлагательно считал, что философские идеи должны соответствовать религиозным представлениям о мире, простому, земному обыденному здравому смыслу, требованиям непредвзятой науки, а также художественному видению мира.
Именно, художественному. Это как огонь в огне.
Итак, Леонтьев Константин Николаевич родился в селе Кудиново Калужской губернии (1831-1891 гг.), философ, писатель, публицист… Он поступил в Московский университет на медицинский факультет, который окончил в 1854 г, затем по 1856 г. был военным лекарем, участником сражений в Крымской войне. Начал заниматься литературной деятельностью и написал несколько повестей и романов “Подлипки”, “В своём краю”. В 1863 г. Леонтьева назначают секретарём консульства на остров Крит, и он около 10 лет находится на дипломатической службе. Но его романы не были подняты как знамя, он не был, как Лев Толстой, впереди всех, он принёс свою первую пьесу Тургеневу, который после прочтения оной, назвал её «слишком болезненной».
Село Кудиново, где прошло детство писателя, глубинка, располагается на реке Перинка.
Все мы родом из детства. И оттуда наш огонь, где горят все рукописи в нас.
Леонтьев читал всю ночь…
Леонтьев не спал и читал, читал…это предрешило его судьбу. Ибо «Война и мир» Толстого была убийственна для К. Леонтьева как писателя. Не читайте! Не надо! Ибо ваша судьба повернётся вокруг своей оси. И вас будет мотать и мотать возле вокруг, как жестянку. Поэтому 1871 г. Леонтьев переживает глубокий духовный кризис, вызванный противоречиями в литературных притязаниях, оттеснивших литературный труд Леонтьева куда-то далеко. В огнь. В пепел.
Он оставляет дипломатическую карьеру и принимает решение постричься в монахи, с этой целью подолгу бывает на Афоне, в Оптиной пустыни…далее знакомство со старцем и путь в предсказания и великие труды. Этим и прославлен будет.
Не сгорели – “Византизм и славянство”, “Племенная политика как орудие всемирной революции”, “Отшельничество, Четыре письма с Афона”, “Отец Климент Зедергольм” и другие.
Умер Константин Николаевич 13 ноября 1891 году, как монах Климент.
«Леонтьев, он же Климент, он же монах, он же философ, врач, гуманист и предсказатель, он же не понят современниками, отвергнут демократами…»
И это явственно из его писем. Настоящий кладезь – письма о национализме. Ибо национализм в культуре – и его склонность к расцвету в природе предсказана Леонтьевым.
Также речь идёт о природе небытия: центральная идея философии – человек должен помнить, что Земля — лишь временное его пристанище, но и в земной своей жизни он не имеет права надеяться на лучшее, ибо этика со своими идеалами бесконечного совершенствования далека от истин бытия. Истина бытия символика проявления национализма. К. Н. Леонтьев пишет о подвиге: «Герцен справедливо зовёт
это персидскими Фермопилами. Это страшнее и гораздо величавее Фермопил! Это доказывает силу идеи, силу убеждения, большую, чем у самих сподвижников Леонида; ибо гораздо легче положить свою голову в пылу битвы, чем обдуманно и
холодно, без всякого принуждения, решаться на самоубийство
из-за религиозно-государственной идеи!»
Вот она сила идеи!
Именно, это и осталось жить, не сгорело в огне уничтоженной рукописи.
И это осталось в современном мире. Это одна из вечностей. То есть мысль сама как вечность.
Идея, которая управляет людьми.
Идея религии как веры.
Идея бытия как основы.
Идея подвига как готовности пожертвовать собой.
Идею, которую можно вселить в сознание.
Идея – сила движения.
Идея как регресс и прогресс.
Демократия – как волк, который не нужен на овечьем пастбище.
Консерватизм – это основа и матрица мира.
К. Леонтьев – закручивал свою мысль не по спирали, а в плоскости. И само-мышлением вывел её из огня.
Огнь, на котором невозможно согреться. Лишь опалиться доверху.
«…давным-давно Гизо имел в виду преимущественно Запад; однако, говоря о Церкви христианской, он должен был поневоле беспрестанно касаться тех идей, тех интересов, вспоминать о тех людях и событиях, которые были одинаково важны и для западного, и для восточно-христианского мира. Ибо варварства, в смысле совершенной дикости, простоты и бессознательности, вовсе не было в эту эпоху, но была, как я вначале уже сказал, общая византийская образованность, которая переступала тогда далеко за пределы
византийского государства, точно так же, как переступала государственные пределы Эллады когда-то эллинская цивилизация, как переступает еще дальше теперь европейская за свои политические границы…»
Другая ипостась прекрасного — разнообразие форм. И поэтому в социокультурной сфере необходимо признать приоритетной ценностью многообразие национальных культур, их несхожесть, которая достигается во время их наивысшего расцвета.
Культуру нельзя унифицировать. Лишь разнообразие движет вперёд, к не разрушению, одна культура поддерживает другую, но наваливается сверху, как лучшая. И нет хуже культуры уже развитой, ибо она останавливается и деградирует.
(Что, как раз, мы и видим в Европе!)
Огонь, как расцвет. Пламя не должно уходить ни в плюс, ни в минус.
Идея пламени – и есть само пламя.
Воевать нас все-таки вынудили; но мы решились на «кровопролитие» не в <18>70 году за потрясенную Церковь, с целью все разом покончить в благоприятное время франко-прусской войны, но в <18>77-м, среди глубокого и невыгодного нам мира в Европе, за избиенных славян — не за само Православие, а за православных славян…
Любая фраза и высказывание К. Леонтьева словно о сегодняшнем дне. О современности. Словно о 21 веке речь идёт: «Практику политического гражданского смешения Европа пережила; скоро, может быть, увидим, как она перенесёт попытки экономического, умственного (воспитательного) и полового окончательного, упростительного смешения!» («Византизм и славянство». К. Леонтьев)
Это о нашем воспитании, это о нашем обучении, о школе, Вузах, об ЛГБТ, гомосексуализме и прочем разврате человеческом.
Так сказать, напророчил! И есть пророк в своём отечестве!
Леонтьев писал об уникальности. О непохожести. О христианском смирении. Отказ от главного – это гибель человечества как в целом, так и частично.
И всякий огнь. И везде огнь.
Отчего мы не боимся этого огня? Ибо чужой огонь и наш огонь. Читающий человек – это личность, избегшая огня. Знающий человек – это разжигающий костёр, но для того лишь, чтобы обогреть. Умение тушить огнь – заслуга Леонтьева. Ибо знание – это тоже фитиль. И тигель – это разум, вера, милосердие.
Три кита – три огня.
И мы, Опалимые разного рода 90-ми годами, отрёкшиеся от своего Соцгорода, как утопии, прошедшие Европейские блага в виде её демократии и русофобии, должны понять, что пожарные машины не всегда могут прийти на помощь.
Русофобии большого сердца.
Как я вас люблю, что ненавижу! Любовь – радость, ненависть – горе…
Откуда пошла эта болезнь «русофобия» под красивым и топовым названием? Из каких таких времён дремучих, из дебрей?
Вообще, не любовь – это тоже любовь, только наоборот, как лебедь обернувшаяся волком, как царевна, как ясный сокол превратившиеся в старуху и ястреба. У нас так много всего – просторы, леса, реки, от широты души мы позволяем себя не любить. Как некрасивая девушка, ибо она глядит в зеркало и видит, что у неё курносый, картошкой нос, что у неё широкие вразлёт брови, что у неё морщинистая шея, торчащие ушки, прикрытые прядями волос. Меня никто не полюбит! Кроме моей старой, короткохвостой кошки!
Но некрасота лечится в косметологическом кабинете. Корректируется. И девушка преображается, но комплекс нелюбви к себе остаётся. Мы так широки, так великодушны, что позволяем себя не любить, ибо когда-то были той самой некрасивой девушкой.
Послушайте, как любое своё выступление ведут американцы: «Мы великая нация!» и «Господи, храни Америку!», как будто у них нет недостатков, как будто они горды и довольны собою.
Так случилось, что я вела переписку с поэтами и писателями, эмигрировавшими в Иллинойс, Париж, Германию. Что они увезли с собой? Что в них осталось?
Отвечу: наш большой и могучий русский язык, знания своего города, где они росли и воспитывались, фотографии своих друзей, память о маме и папе, сны, мечты, розовые закаты, тесноту коммунальных квартир. И, конечно, русофобию, как нашу привитую с детства национальную черту характера.
Любой поэт, обличающий недостатки – русофоб в широком смысле этого слова…
Русофобия может быть крошечной, мягкой и пушистой, что котёнок беленький.
Может быть огромной, масштабной.
Это презрение. Ну, такое дребезжащее, старческое.
На русофобию появилась мода в девяностые годы. И до того – в шестидесятые.
Русофобия – это убийство царя, это объявление о культе личности вождя, это осуждение нашей истории, это неприятие победы, это нелюбовь ко всем нашим правителям без исключения.
Русофобия – это модно! Как норковая шуба, как омоложение кожи, как пластическая операция на теле, как новое платье, бриллиантовое кольцо.
Это всё можно надеть не на себя, а словно в себя надеть. И ходить с этим по всем социальным сетям.
Русофобия – это сопротивление, как ни крути, серой, будничной обстановке. Русофобия – это одиночество. Ибо человек, у которого много друзей, человек – любимый – он менее русофобен. Русофобия, как движение, она объемлюща и до диковинности жестока. Она народна, как скоморошество. Ни один святой не был русофобом. Ибо он святой, он любит всех, он любит своих убийц. Он молится.
Русофобия – это антимолитва. Её не истребишь. Лишь вымолишь из себя. Через спасибо, спасибо, спасибо!
Мы сами взрастили свою русофобию до масштабных размеров. Мы – атланты, держащие мир, взвалили русофобию себе на плечи, на наши плачи, рассказы, молитвы.
Конечно, русофобия – это критичное восприятие жизни. Это ругаемые нами ЖЭКи, плохие дороги, чиновники, обман людей, который бывает долгосрочный, как низкая зарплата и краткосрочный, как временное помутнение рассудка.
Есть массовая русофобия и единичная.
Обратимся к истории: «В лето 6473 (965 год) пошёл Святослав на хазар. Услышав же, хазары вышли навстречу ему со своим князем каганом и сошлись биться, и в битве одолел Святослав хазар».
Летом 1240 года шведы с союзниками высадились в месте, где Ижора впадает в Неву. Навстречу им выдвинулся небольшой отряд новгородского князя Александра Ярославича. По преданию, князь воодушевил дружину фразой, ставшей впоследствии «крылатой»: «Братья! Не в силе Бог, а в правде!»
Ледовое побоище, Невская битва, Полтавская битва, Бородинская, Сражение при Сарыкамысе…Наши победы! Наша невероятная храбрость, сила, честность. А ещё в современное время – “в России красивые города”, “русский балет прекрасно выступил во Франции “, “в Германии открылась российская сеть пиццерий: изыскано, вкусно, полезно”, Россия – богатая, роскошная, самая-самая лучшая страна. С тобой и в горе, и в радости! Невестушка!
Что есть у Европы? У старой, не менее богатой, развитой, аккуратной старушки?
Бочка варенья, пачка печенья!
Эта замечательная часть планеты доверху накачана русофобией. Информационно. Денежно. Во всю мощь. Здесь постаралась массовая система журналистики. Хорошо это или плохо? Вообще любая фобия – это за гранью, это не норма, от греческого «Фобос» – страх. Термин «русофобия» – это «русоневосприятие», «русоотрицание», «русоотторжение». Как у Пушкина – «Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою…»
Спор давний, спор древний, он почти на генетическом уровне. Я бы сказала – так сложилось веками, как отсель «грозить мы будем шведу». Но я бы добавила, что русофобия – это не массовое движение, это большое, крупное, западное, норд-остовое, ветряное, но всё-таки временное. Ибо как мир изменчив, так и меняются вкусы, привычки, болезни.
Как лечить русофобию?
Любовью. Радостью. Богатством. Молитвой. Открытым сердцем! Как Данко, вырвав его из груди и бросив под ноги всему западному пространству! Если бы у Данко было несколько сердец, если бы он так мог! Если бы можно было вырастить второе сердце, взамен утраченного.
Сколько себя помню – всё время отращиваю это большое данковское сердце, кормлю его белым хлебом, мёдом, молоком. Лелею…
Давайте будем терпеливы друг к другу, вся общественность, все добрые люди земли. Верю, что такие есть. Их много. Давайте просто забудем про эту страшную бездну, про эту русофобию, зачем она вам? Я не говорю про тех, проплаченных людей, я говорю про общую массу, про людей благоразумных, не стремящихся жить в этой болезни. Ибо приходится бинтовать не заживающие раны, пить анальгин, противовоспалительные и жаропонижающие…
Давайте возьмёмся за руки, это будет самое лучшее, что мы можем сделать в своей жизни. Сядем за стол. Скажем друг другу такие нужные и верные слова – мы любим вас всех, ибо вы нам не чужие, вы однопланетные, одноконтинентальные, вы – космические! Из одного звёздного, планетного, материнского тёплого чрева!
Обнимемся!
Ибо – К. Н. Леонтьев – это и есть огромные объятия ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЙ, УПРЕЖДЕНИЙ И ПРЕДУПРЕЖДЕНИЙ.
Это и молитва. Общая, но одним голосом.
Это всеобщая идея, сконцентрированная в одном сердце.
Это огонь, на котором невозможно сгореть, ибо он внутри, в груди, в фитилёчке предсердия…
Льет, как из ведра.
Не иначе, на премию метит…