Вещий сон Тукая о Казани
Поэма
№ 2022 / 20, 27.05.2022, автор: Камиль ТАНГАЛЫЧЕВ (г. САРАНСК)
1
Спит сирота в высокой колыбели,
Ту колыбель качает чья-то тень.
А за окном среди ночной метели
Рождается его грядущий день.
Спит сирота. Но сумраку не спится.
Не сумрак ли качает колыбель?
Лишь сумрак знает, что сегодня снится
Младенцу в беспощадную метель.
Младенцу в колыбели нежно снится
О предстоящей жизни вещий сон.
Отчетливы и голоса, и лица,
Печален горизонт со всех сторон.
Но разве существует предписанье?
Нет, предписанье пишется сейчас –
Не как награда или наказанье,
А как неотменяемый приказ,
Который предстоит исполнить завтра
Младенцу в мире только одному.
А где, а где творит всевластный автор
Сейчас судьбу тревожную ему?
2
В Казани он, у башни, что склонилась
Над этою заветною землей,
Которая под небом сохранилась –
Хранимая надрывною мольбой.
И башня в небеса не улетела,
Хотя до неба ей – рукой подать,
Лишь потому, что башня захотела
Перед народом на колени встать.
И потому та башня наклонилась,
Что землю полюбила горячо.
Сейчас во сне поэт – младенец хилый
Подставить башне захотел плечо.
В Казани Бог, в сияющей Казани!
Лишь там сегодня он поэта ждёт,
Где средь несчастий, горя и страданий
Поэту предстоит высокий взлёт.
3
Поэт грядущий – в колыбели скромной;
Он видит сон в объятьях тишины,
Как памятник возводится огромный,
Что вознесется скоро до луны.
Огромно над землею изваянье.
И отовсюду тянется народ
К нему за небывалым подаяньем,
Сиянье он народу подает.
И девочка бежала к изваянью,
Но встала вдруг. И горестно стоит.
Родная, неземная, вся – сиянье,
Родиться ей вовек не предстоит.
Заплакала вдруг. Кто ее обидел?
Все удивленно на нее глядят.
Не узнают. В ней только я увидел
Тукая не рожденное дитя.
Кому же у нее просить прощенья,
Хотя об этом вспомнил только я,
За то, что невозможно возвращенье
Ее в земное лоно бытия?
4
А вот царица золотая снится –
Во сне вдруг стало солнечно светло.
Поэту оставаться без царицы
Наедине с народом тяжело.
Невыносима вечность без поэта
И для царицы, если и она
Преданьями давно уже воспета,
В историю уже вознесена.
Теперь она невеста неземная,
Познавшая судьбу земной вдовы.
В свою Казань, чтоб встретить здесь Тукая,
Сююмбике вернулась из Москвы.
И вот они встречаются в Казани,
Среди казанской гордой высоты.
Ее он забирает из преданий,
Она его – из ужаса страданий
Рожденного народом сироты.
Есть у царицы горняя свобода –
Из вечности о родине радеть.
Есть счастье: мать-история народа
Народу не дает осиротеть.
Вслед за царицей снится гильотина,
Кровавый крик татарский среди сна.
Тукай кого-то, как родного сына,
Успеет пожалеть, и не узнав.
С Тукаем и царица пожалела
Того, кто кровь в Германии пролил.
Тукай тогда еще не знал Джалиля,
Но миру уж предписан был Джалиль.
Тукаю снится и моя деревня,
Мой луг и мой сияющий закат,
Мои уже зеленые деревья,
Что до меня за сотни лет шумят…
5
Спит сирота в высокой колыбели,
Ту колыбель качает чья-то тень.
А за окном среди ночной метели
Рождается его грядущий день.
В коротком сне, пророческом и честном,
Видны сквозь исторический туман
Ему Шаляпин, Ленин, Лобачевский,
Такташ, Султан-Галеев и Туфан,
Сайдашев, Марджани, Державин, Грозный,
Слепой мулла, что распевал азан…
Во сне он видит город – льются слезы,
Во сне он видит вещую Казань.
И в тихом сне грядущего поэта
Бессонно спит и домовой миров;
Как будто здесь до окончанья света
И он, бездомный, вдруг обрел свой кров.
6
Младенец спит – пока еще безвестный;
А рядом с ним бессонная судьба;
Судьбе уже заранее известны
Грядущие скитанья и арба.
И все, что будет с ним, то уже было,
Иначе где бы взялся вещий сон!
Природа вольно не предотвратила
Тот путь, что для него был сотворен.
Он в колыбели. Но уже чернила
Легли на лист сияющей строфой;
И рана на ноге кровоточила,
Которую засыпал он землей.
Судьба кровоточащая болела,
Безмолвным был его протяжный крик.
Повозка по снегам в июль летела;
Конечно, Богом послан был ямщик.
Повозка и в Казань уже явилась,
Рыдали кони о судьбе мальца.
Сенной базар в Казани – Божья милость,
Здесь он обрел и матерь, и отца.
Но мать с отцом обрел он ненадолго,
Его в сиротство вновь призвал Алла…
Путем необратимым матерь-Волга
Через Казань в историю текла.
7
Природа вольно не предотвратила
Тот путь, что для него был сотворен.
И все, что будет с ним, то уже было,
Иначе где бы взялся вещий сон!
И все, что будет с ним, то уже было,
Ведь путь народа не предотвратим.
История о вечном не забыла:
Все, что с народом было, – будет с ним!
Его уже и хлебом попрекали,
С мороза не впускали в теплый дом;
Его и на чужбину обрекали
В краю предвечно и всегда родном.
Но – более всего его жалели,
Лишь потому сумели уберечь.
И с сиротой в высокой колыбели
Качал народ свою родную речь.
Леса в Кырлае звонко вырастали,
К нему цветы бежали по земле.
А в тех лесах Тукая ожидали –
Как брата – озорные шурале…
Младенцу вечность предстояла в мире,
Поэту Бог оставил свой венец.
И потому дарованная милость –
Постигнуть то, что пережил Творец.
8
И вдруг во сне заполыхали строчки,
Пылали незнакомые слова.
Во сне страницы «Капитанской дочки»
Тукай, не узнавая, узнавал.
А в тех словах его Казань горела,
Казань сгорела в пушкинских словах.
Над городом история чернела,
Казанской гарью белый свет пропах.
По улицам лежали груды пепла,
Без крыш и окон были здесь дома.
Зачем-то птица над домами пела,
Не вечность ли тогда сошла с ума?
Таким был след, оставленный в Казани
Кровавым Емельяном-бунтарем.
Поэт не знал, за что так наказали
Отчизну, не виновную ни в чем.
Вопрос тревожный возникает снова,
Когда глядишь в народную судьбу:
А в бунте Емельяна Пугачева
Кто, всемогущий, прятал тайный бунт?..
Младенцу в колыбели было горько –
Пылали слезы у него в глазах,
Что он, Тукай, от огненного горя
Не заслонил тогда свою Казань.
И вот во сне в Казани опаленной
Средь закоптелых сумрачных домов
Ходил поэт, об угли обожженный,
Не находя на родине свой кров.
Тогда в Казани был Тукай бездомным –
Среди сожженных городских домов.
Мир отразил поэта взгляд бездонный,
И проклят был Тукаем Пугачев.
Рыдают угли молча, не смолкают –
История и в вечности больна.
И Пушкин там же встретился Тукаю,
Но Пушкина младенец не узнал.
Хотя пылали пушкинские строчки,
И пушкинские плакали слова.
Во сне страницы «Капитанской дочки»
Тукай, не узнавая, узнавал.
Шагал по жгучим углям в вечность Горький,
На угли Баратынский наступал…
Пропах той гарью даже воздух горний,
И Бог ту гарь казанскую вдыхал.
9
Из пепла светозарная столица
Восстанет в свете солнца и луны.
Там о Казани плакала царица
С небес угрюмых, с близкой вышины.
Тукай не обронил тогда ни слова,
Его услышит в будущем Казань.
Невиданным злодейством Пугачева
Был потрясен суровый Чингисхан.
В огне казанском зоркими глазами
Он вдруг увидел – мировой пожар.
А оказался Чингисхан в Казани,
Когда весь мир он снова объезжал.
В грядущем дальнем теми же глазами
Увидел сумрак вечной тишины.
Окажется ли Чингисхан в Казани
И накануне ядерной войны?..
Глаза младенца в даль во сне глядели –
И вечность распахнулась в тишине.
И вот цари, поэты и злодеи
Сошлись во сне Тукая – в вещем сне.
10
Тукай в Казани и меня заметит,
Когда к высокой башне возвращусь,
Когда к камням – единственным на свете
Руками, как к святыне, прикоснусь.
Во мне и князь Бехан в Казань вернется,
Край темниковский в памяти храня.
Когда Тукай на землю вознесется,
Обнимет и Бехана, и меня.
Придет мой пращур из эпохи грозной;
И пращур мой, расслышавший азан,
Тукаю дорог, если даже с Грозным
Когда-то брал высокую Казань.
Народ един в просторном сердце Бога,
Хоть сердце Бога рвет порой народ.
Но свой народ, разорванный на долго,
Поэт один на родину вернет.
Над башней небо лунный свет роняет.
Увижу я, когда сюда приду,
Как здесь и знатный астроном Сюняев
Найдет свою высокую звезду.
В Казань он из Европы возвратился,
Здесь ярче звезды – светит им Тукай.
И Млечный Путь сюда же торопился,
Чтоб засиять над башней на века.
Здесь вечны мы – Тукай нас не забудет;
Он памятью Вселенной одарен.
Придя в Казань Тукая отовсюду,
Приходим мы в его короткий сон.
11
Войной и миром, радостью и горем
Кипящий переполнился казан –
Не только светозарный волжский город,
А более – всемирная Казань.
Заветный город лишь таким приемлю;
В тот час, когда и я туда вернусь,
Хочу, чтоб он вмещал не только землю,
А чтобы он вмещал и вышину…
Спит сирота в высокой колыбели,
Ту колыбель качает чья-то тень.
А за окном среди ночной метели
Рождается его грядущий день.
12
Безмолвием объятая округа,
Как будто песню, немоту творит.
И говорит сейчас о чем-то вьюга,
Быть может, по-татарски говорит.
Тревожится родное мирозданье,
Как мой народ под небом уберечь.
Но речь не различима от рыданья,
Иль, может, лишь рыданье – эта речь.
Но никому та речь не интересна,
Не интересна вьюге и самой.
Но даже среди глухоты небесной
Земля моя не хочет быть немой.
Хотя в другой какой-то колыбели,
Угрюмо вознесенной в высоту,
Как снег, седая женщина в метели
Качает пустоту и немоту.
И не народ ли в колыбели этой?
Такой вот – не грядущий ли народ?
Старухой древней не в конце ли света
Царица светозарная придет?..
13
Но сон такой тревожный не Тукаю,
А мне сегодня снится наяву.
Историю в себе лишь упрекаю
И милость звезд к народу я зову.
Историю в себе лишь упрекаю
За то, что меркнет мой родной язык.
Но сон такой тревожный и Тукаю
Не снился даже в час ночной грозы.
Вселенная народом одарила
Меня. И покровительством небес.
И в детстве по-татарски говорила
Со мною мать, и говорил отец.
Со мною по-татарски говорили –
Трава, деревья, поле и вода;
И зори по-татарски восходили,
Сияла по-татарски и звезда.
Но в жизнь другую вывела кривая,
И я глагол отцовский оборвал.
И все ж Тукай, народ обозревая,
Во сне меня, конечно, узнавал.
Глагол мой, кровно родственный природе,
Быть и татарским не перестает.
Тукая узнаю во всем народе
И я держусь в Тукае за народ.
Хотя и от себя не отрекаюсь –
Смиренно благодарен я Творцу.
Историю по-русски окликаю
В свой час, лишь мне дарованный, – в грозу.
И степь свою по-русски окликаю,
И степь мне откликается везде.
Она понятна Габдулле Тукаю,
И мне понятна, и ночной звезде.
Да, слышу: откликается природа
На мой смиренный, тихий, кроткий крик.
Истории, стихии и народу
Понятен мне дарованный язык.
Покорно я вверяю воле Бога
Язык, который был дарован мне.
Меня услышав, память предков строго
Откликнулась в тревожной тишине;
И поняла меня, благодарила.
Историю не упрекал мой край.
Земля моя со мною говорила,
Меня сегодня понимал – Тукай.
Державин откликался, Пушкин, Грозный,
Мне откликалась и Сююмбике.
Язык земли силен. Под небом звездным
Мир очень дальний был невдалеке.
Мне матерью-землей язык подарен –
Не стало вдохновенье сиротой.
Тебе я по-сыновьи благодарен,
Язык стихов моих – язык родной.
И потому в стихах о сне Тукая
Мы родину свою не обошли;
Мы, над судьбою родины рыдая,
Породнены с историей земли.
И потому в стихах о сне Тукая
Ко мне явилась тема языка.
В себе я и природу упрекаю,
Но – чтоб меня не упрекал Тукай.
Века проходят мимо, год за годом;
Мне важно помнить в стороне родной,
Что мой народ останется народом –
С Тукаем светозарным и со мной.
Война и мир из древности внимали,
Притихшие, глаголу моему;
Язык мой русский сердцем принимали
И верили уже во мне ему…
Вот и об этом в час большой метели
Я рассказать зачем-то захотел…
Спит сирота в высокой колыбели;
Тень матери качает колыбель.
14
В тиши звучит безмолвие святое,
Во тьме горит пока незримый свет.
Здесь колыбель с Тукаем-сиротою
Качает мать, которой в мире нет.
А над избою вышина остыла,
Звезда, уже погасшая, горит,
Младенец в материнскую могилу
Из колыбели в темноте глядит.
И видит распахнувшуюся бездну,
И видит мирозданья страшный край.
И можно ль там когда-нибудь воскреснуть?
Как отыскать в могильной бездне рай?
Как маму отыскать в могильной бездне?
Узнает он о вечности потом.
А колыбель, качнувшись в поднебесье,
Вновь возвращается в татарский дом.
И видит он, слезами истекая,
Свой памятник, вознесшийся к луне…
Хотел я рассказать о сне Тукая,
Хотел я рассказать о вещем сне.
15
У вечности особая свобода –
Всегда быть у начала всех начал.
Короткий сон вмещал судьбу народа,
Былое и грядущее вмещал.
И вот под утро вдруг из центра мира
Надрывный голос чей-то долетел:
Из будущего дальнего Шакиров
Тукаю пел, как сыну, «Туган тел».
Тукай и мне сегодня будто сыном
Доводится в истории моей.
От этого сейчас невыносимо –
Мне знать об этом с каждым днем больней.
Надежды золотые поседели;
И я уже отчаянно боюсь,
Что до сиянья горней колыбели
Глаголом никогда не дотянусь.
Но жду: надежды прежние вернутся,
Вновь возродятся прежние мечты –
Смогу я до поэта дотянуться,
Коснувшись благодарно высоты…
Как краток сон! А жизнь еще короче
Окажется наутро, после сна.
А над деревней средь холодной ночи
Горела жарко полная луна.
И песня колыбельная звучала.
Ту песню пела снежная гроза…
В конце ли света иль в его начале
Звучал над миром утренний азан…
Тангалычев Камиль Абидуллович – автор многих сборников стихов и эссе. Народный поэт Республики Мордовия. Его произведения публикуются в литературных изданиях России и США.
Добавить комментарий