Война Вячеслава Кондратьева – это страшный пехотный бой
№ 2020 / 17, 07.05.2020, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Одна из самых трагических страниц в истории Великой Отечественной войны связана с событиями под небольшим городком Ржевом. В начале 1942 года там насмерть сошлись немцы и мы. Как считали немцы, Ржев мог им вновь открыть дорогу прямо на Москву. Это вообще для них был стратегически выгодный плацдарм в самой гуще Восточного фронта. А мы собирались оттуда завершить разгром немецкой группы «Центр». Полтора года десятки деревень и высоток переходили из рук в руки. С начала января 1942 по весну 1943 года только наши безвозвратные потери составили, по одним данным, четыреста с лишним тысяч человек, а по другим – более шестисот тысяч. Это не считая раненых.
Выжили в той страшной мясорубке немногие. Среди уцелевших в том пекле был Вячеслав Кондратьев.
Подо Ржев он попал в конце сорок первого года с Дальнего Востока, где до этого два года прослужил в железнодорожных войсках. 29 февраля 1942 года Кондратьев получил первое тяжёлое ранение. В октябре 1943 года немецкая пуля догнала его во второй раз.
После госпиталя Кондратьев вернулся в родную Москву и почти месяц вертелся возле Литературного института. Ему было что показать приёмной комиссии. Но остановила его не робость. Отвернуло от Литинститута страшное несоответствие между тем, что публиковалось о войне, и тем, с чем сталкивался на передовой лично он. В итоге бывший фронтовик подал документы на заочное отделение Московского полиграфического института, выбрав специальность художника-оформителя.
Ржев напомнил о себе Кондратьеву лишь через полтора десятилетия после Победы.
«Первую попытку написать что-то о Ржеве я сделал в шестидесятом году, – рассказывал он мне в разгар горбачёвской перестройки. – Напечатал страниц триста. Для себя назвал их «ржевской прозой». И вдруг почувствовал необходимость побывать на местах боёв. Я плюнул на всё и поехал. Захватил с собой рукопись и взял ещё этюдник, думал, что, может, передовую напишу. Но на поле оказалось, конечно, не до живописи: бывшая передовая произвела страшное впечатление. Всюду валялись каски, ящики от патронов, торчали оперенья от невзорвавшихся бомб. И вот там, на Овсяниковском поле, полистав, сидя на опушке, свою рукопись, я понял, что написал совсем не то. Я тогда понял, как не надо писать о войне».
Вторую попытку рассказать о событиях подо Ржевом Кондратьев предпринял в шестьдесят четвёртом году. Свои опыты он предложил журналу «Новый мир». В архиве сохранилось его письмо в редакцию.
«В настоящее время, – сообщил Кондратьев 8 февраля 1965 года «новомирцам», – я работаю над одной повестью, замысел которой возник ещё во время войны. Поэтому посылка вам этих двух рассказов, написанных, кстати, очень давно является как бы «разведкой боем».
Мне очень важен строгий и профессиональный разбор их, чтобы в дальнейшем учесть все, несомненно, имеющиеся в них недостатки.
Два стихотворения – «Штрафбат» и «Матери» мне хотелось бы использовать в задуманной повести, а для этого мне необходимо выяснить степень их художественности.
Заранее благодарю за отзыв и прошу ответить по адресу: Москва, Медведково, 3-й квартал, корп. 42, кв. 42 или по адресу, указанному в рукописи»
(РГАЛИ, ф. 1702, оп. 10, д. 188, л. 65).
В «Новом мире» рукопись Кондратьева попала к молодому литературоведу Мариэтте Чудаковой, которая уже тогда вовсю занималась преимущественно творчеством Михаила Булгакова. Она не увидела в литературных опытах бывшего фронтовика профессионализма. Зацепило её другое – трагические судьбы штрафников.
Желая помочь неискушённому автору, Чудакова сделала подробный анализ присланных вещей.
«Постараюсь, – сообщила она 21 апреля 1965 года Кондратьеву, – подробнее написать Вам о Ваших рассказах. Быть может, Вы сможете учесть их недостатки в Вашей будущей повести.
Жизненный материал рассказа «Искупить кровью»… очень драматичен. Тут и несколько историй, приведших этих разных людей в штрафбат, и предложение Ширшова, само по себе рискованное во всех отношениях, и самоубийство Вадима, и письмо его отца, и атака, и предполагаемая гибель Ширшова.
Но есть существенный недостаток у этого рассказа, перечёркивающий его достоинства и вполне способный перечеркнуть и Вашу будущую повесть. Вы с большой лёгкостью используете всевозможные словесные штампы. Получается серьёзное противоречие – материал-то весь Ваш, интересный, даже новый, а рассказано о нём чужими избитыми словами, и всё кажется старым, надоевшим, неинтересным, читательское внимание вспыхивает лишь в отдельных моментах действия – а ведь Ваша задача – держать его в постоянном, неослабевающем напряжении! Выпишу здесь несколько примеров; в тексте их подчёркнуто мною гораздо больше и сделаны к ним замечания: «…с кривой усмешкой процедил угрожающе», «леденящим холодком охватило душу», «гнетущая тишина, которая наступила после слов Генки прерывалась только шумным дыханием спящего», «губы Генки кривились в недоверчивой усмешке». Видите ли, есть сочетания слов и даже целые фразы, которые представляют собой как бы общедоступный строительный материал, из которого, как из кирпичиков, можно строить рассказы. Это очень легко, но так ещё никогда не делалась большая литература. Когда говорят «муки слова», это не значит, что писатель мучается, потому что знает мало слов. Наоборот, он знает слишком много слов и знает, как все они затёрты, заношены, употребляясь всё время в одних и тех же сочетаниях: «тишина» тянет за собой «гнетущая», «усмешка» тут же находит себе пару – «кривилась». Нужно разбить привычный союз всех этих слов – не из желания пооригинальничать, а для того, чтобы люди не скользили по страницам равнодушным взглядом, как бы не читая, а узнавая знакомые «кирпичики», но вчитывались, следили за Вашей мыслью, волновались. А сто раз читанное взволновать никого не может. Если в устном рассказе какого-то человека нас волнуют сами факты, независимо от «стиля», то в литературе так не бывает. Там слова могут уничтожить факты. Нельзя, например, чтобы невеста говорила на прощанье «знаешь, Толик, ты простой, хороший парень…» и т.д. После этого мы уже не сочувствуем их действительно серьёзной и страшной разлуке.
Второй рассказ, по-моему, гораздо лучше. Вторая его часть определённо удалась. Сцена с санями разведчиков – очень хороша. Конец тоже удачен. Но почти везде мешает многословие, видимая непривычность для Вас процесса вычёркивания лишнего. А это очень важный и эффективный способ. Жаль, что к нему редко прибегают начинающие и даже не только начинающие литераторы, считая это, видно, черновой и слишком кропотливой работой. Однако в литературе облегчать себе жизнь не приходится.
Таковы мои замечания о Ваших рассказах. Что касается стихотворений, то в основном это совсем плохие стихи – например, «Матери» и почти все – в третьем стихотворении. «Штрафной батальон» в целом тоже плох, но зато там есть неплохие строфы, а одна так совсем хорошая – 6-ая. Очень хорошо даёт почувствовать всю атмосферу штрафбата.
Что касается их использования в повести – то ведь это не зависит от «степени их художественности». Смотря кто их там будет сочинять. Одно несомненно – целиком включать их незачем. Для любых целей достаточно двух-трёх, а то и одной строфы из каждого стихотворения. А то впечатление будет только разжижаться.
Желаю Вам удачи» (РГАЛИ, ф. 1702, оп. 10, д. 188, лл. 62–64).
К слову, через полвека с лишним по мотивам посланного в «Новый мир» рассказа «Искупить кровью» режиссёр Игорь Копылов снял фильм «Ржев».
Новую попытку рассказать о своём Ржеве Кондратьев предпринял в начале 70-х годов. Отчасти его к этому подтолкнули появившиеся публикации Елены Ржевской. У неё была одна война. А у Кондратьева – другая.
«Но моя война, – объяснял мне Кондратьев в 1987 году, – это страшный пехотный бой, это нахождение в мокрых окопах, это голод. Моя война – это отсутствие снарядов, мин. Мы даже не могли ответить на каждодневные обстрелы немцев. У нас не было зенитных орудий. Немцы долбали нас на бреющем. И я взялся за «Селижаровский тракт». Была написана уже половина книги, как вдруг перед глазами возник образ Сашки. Он взял меня в плен. И весь семьдесят четвёртый год я писал уже только «Сашку». «Селижаровский тракт» я заканчивал спустя два года».
Первая повесть Кондратьева «Сашка» («Дружба народов», 1979, № 2) прозвучала в литературе, как выстрел. Игорь Дедков после выхода «Сашки» заметил, что с приходом Кондратьева в литературу «тесниться» никому не пришлось, «место Вячеслава Кондратьева оставалось свободным. Оно словно ждало его».
После «Сашки» Кондратьев стал нарасхват. Его тут же позвал к себе журнал «Знамя». Но там чуть всё не испортил первый заместитель главного редактора Василий Катинов. Работавшая тогда в журнале критик Наталья Иванова вспоминала:
«И вот – зазываем в редакцию, после публикации «Сашки» в «Дружбе народов», с предисловием Константина Симонова, – художника, он же писатель, – Вячеслава Кондратьева. И он приносит свои рассказы в «Знамя». И я становлюсь его непосредственным редактором – не хочу никому передавать/перепоручать.
Всё, сдаю в набор.
Доходит до Катинова.
У него одно замечание, но учесть его надо обязательно.
Пьют! Пьют в рассказе – пьют на фронте. Пьют бывшие фронтовики. Целую бутылку водки распивают!
Кондратьев в бешенстве – может, кефир мы там пили, – хотя в конце концов заменяет, против лома нет приёма, бутылку на наркомовские сто грамм…»
«Знаменские» рассказы Кондратьева очень тронули другого фронтовика – Анатолия Черняева, который в годы застоя сделал сногсшибательную карьеру, став первым заместителем заведующего международным отделом ЦК КПСС.
«Взволновали меня, – записал он 13 апреля 1980 года в свой дневник, – три рассказа Кондратьева в «Знамени» № 3. Меня на этого писателя, «прорезывавшегося» вдруг к 60 годам, навёл в прошлом году Лёвка Безыменский. Поразила сознательно упрощённая манера подавать войну в масштабе «двухкилометровой карты» (дискуссия начала 60-ых годов). А теперь вот ещё три рассказа в этой же манере».
Но закрепить свой успех у Кондратьева не получилось. Все его последующие вещи оказались намного слабее «Сашки». Из-за этого в 1986 году ему завернул роман «Красные ворота» новый главный редактор «Знамени», писатель-фронтовик Григорий Бакланов.
На этой почве Кондратьев стал всё чаще пить. А потом у него ещё и рак обнаружили.
Кончилось всё трагически. 24 сентября 1993 года Кондратьев в своей московской квартире, изрядно выпив, сделал роковой выстрел и покончил с собой.
Уважаемая редакция, у меня вопрос: зачем забанили Кугеля? Ну оскорбил кое-кого, но ведь не матом же? Был забавный стихоплёт-комментатор… (Или его поразил коронавирус?)
Вспоминается знаменитое/1946 г/стихотворение Александра Твардовского”Я
убит подо Ржевом”…
Очень сильное/!/стихотворение,как и военные произведения Вячеслава Кондратьева/ср”В полдневный жар в долине Дагестана…” Лермонтова.
Браво,Вячеслав Огрызко!Всех “литроссиян” с Днем Победы!
Анатолий Хомяков
О редакторе Мариэтте Чудаковой многие писатели вспоминают с благодарностью. Её советы начинающему писателю наверняка пригодились.
Лично у меня впечатления от редакторши Новиковой из “Нового Мира” под руководством Василевского А. В. – прямо противоположные.
Сначала она сообщила мне, что отрывки из моей повести будут опубликованы в номере 3 (мартовском). Выходит номер – меня там нет.
Я ей пишу в панике, а она в ответ: – Ой, я забыла вам сказать, что публикацию перенесли в номер 4.
Наконец, вышел апрельский номер – я как увидела, что редакторша сделала с моим текстом, – заплакала!
Она срезала всё, чем авторский стиль одного автора отличается от стиля других авторов.
Я потом уже сообразила, что не зря в “Новом Мире” Василевского все тексты похожи, как новобранцы: все одинаково стрижены и одеты.
И до сих пор я из-за Новиковой не доверяю ни одному журнальному редактору.
Новомировская редактура убивает текст, и это страшно!
На номер 3. Что-то и в апрельском номере “НМ” за 2020 год не нашел вашей фамилии. Под каким псевдонимом вас там опубликовали? Хотел почитать ваши труды.
На номер 3. Чудакова-то при чем? И тем более – Кондратьев?
Алексею
А слабо ВСЕ апрельские номера Нового Мира пересмотреть?
Учись, студент!
Евгении. Я всегда читаю “НМ” ежемесячно и регулярно, знаю более или менее всех тамошних авторов. Так что зачем мне пересматривать названные вами номера? Если меня заинтересовал конкретный автор, я позвоню в редакцию, и мне дадут справку по нему. Кроме того, есть и другие способы узнать в Сети, какой автор где и когда печатался и в каком журнале. Я знаю, где и когда представлены интересующие меня авторы, за которыми я слежу. Кстати: воспитанный человек никогда не обращается на “ты” к незнакомому комментатору. Мне это безразлично, но если вы когда-нибудь попадете в приличное общество, обращайтесь к незнакомцам на “вы”. Не нужно вести себя нигде, как разгулявшаяся купчиха.