ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В ИЕРУСАЛИМ?
О романе Александра Иличевского «Чертёж Ньютона»
Рубрика в газете: Лёд и пламя, № 2020 / 3, 30.01.2020, автор: Алексей ТАТАРИНОВ (г. КРАСНОДАР)
Иерусалим – современный и древний, христианский, исламский, еврейский – главный герой очередного романа Александра Иличевского. Это город главного чуда Вселенной, пока лишь ожидаемого. В сочетании усилий двух заметных проектов человечества – религии и науки – должен восстать Третий Иерусалимский Храм. Не будет торжества иудаизма, фарисеям былых и наших времён вроде бы радоваться рано. Храм станет живым и действующим памятником усилий неформалов всех сфер. Именно они – те, кто не закостенел в раздаче привычных оценок – способны синтезировать поэзию с теоремами ради рывка в сторону другого познания Бога. Бог больше не будет ритуалом или изображением, став самим пространством всё-таки счастливого бытия. Для героя Иличевского площадка для рывка – Иерусалим.
«Враг!», – без тени сомнения сообщил мне в 2012 году молодой русский писатель с восточной фамилией. «Почему Иличевский враг? – заинтересовался я, только что прочитав «Математика». Этот роман до сих пор считаю лучшим иличевским порождением в литературе: есть видный герой в кризисе, присутствуют попытки буквально за волосы оторвать себя от алкоголизма. Чёткая фабула движения к персональному свету (в форме льда, правда) сочетается с развитым внутренним сюжетом. Тут и размышления о религии, и попытки как-то разжечь любовь, и предстояние (да, не слишком убедительное) перед идеей воскрешения мёртвых.
Когда хочу заинтересовать студентов современной литературой, обращаюсь и к «Математику». Студенты видят, что сегодня пишут не только для критиков. Перед молодыми людьми – ещё молодой, но уже гениальный учёный. Исходя из обыденности, он идёт по разным пустыням нашего мира, получая возможность остаться наедине с собой и Богом, которого он не знает, но печально чувствует – как всемирно важное Отсутствие, и нельзя его утратить до конца.
«Ты не понимаешь, – продолжил мой собеседник восемь лет назад, – От России и всего русского Иличевского воротит. Он ощущает себя аристократом иных мировоззренческих систем. Поэтому живёт за границей, а сюда наведывается примерно так, как монголы объезжали Москву и Новгород для сбора дани. Комплименты Руси они сделать могли, но своего не упускали и знали прекрасно, что ждёт их свой Иерусалим. Но не Иерусалим тогда, а Орда Золотая».
Надо признать, что не всё в этой речи – преувеличение. Не обращаясь к биографии, опираясь только на «Чертёж Ньютона», можно почувствовать лёгкую аллергию автора на наши родные просторы. Туго и тупиково в Москве, в этом для героя Иерусалиме наоборот – одни понты, претензии, а связи с истинными началами и концами нет. Вот один из пассажей в исполнении отца Кости: Он «был убеждён, что улей – прообраз не то тоталитарного государства, не то Царства Божьего на земле; он видел в пчёлах кибуцный Израиль и Россию, где выдуманные Бердяевым русские люди, уподобленные древним евреям, взвинченные мессианским сознанием, ждущие мессию, жили оплодотворяющим их своей ревностью Богом». Можно сконцентрироваться на пафосном финале фразы, но «выдуманные Бердяевым русские люди» (совсем не причастные к правильной эсхатологии) запоминаются лучше.
Романный протагонист Костя – талантливый физик, идущий по стопам универсального гения Ньютона. Несколько заметных действий совершает он в «Чертеже Ньютона». Поднимается на высокогорную памирскую станцию и снимает многолетние, никому не нужные после распада СССР данные нашего общения с космосом или Богом. Так удачно лавирует между городами и конференциями, что супруга Юля («она была поглощена не столько музыкой и литературой, сколько их поверхностным глянцем, и, даже занимаясь йогой, умудрялась и в ней отыскать повод для тщеславия») может совмещать этикетную обиду на мужа с необходимой ей свободой и одиночеством. Неторопливо перемещается по штату Юта, регулярно натыкается на призраков (не беда, если рядом пронесётся «гигантский серый кролик») и опять убеждается в том, что бытие ещё и иррационально, поэтично, волшебно. Расшифровывает данные станции на Памире, делится с другими учёными, ближе к финалу научившись самостоятельно («Я занимаюсь проблемой тёмной материи…) творить призраков. Да каких! Иерусалимский Храм – второй, третий или просто единый в своей вечности – появляется в воздухе современного Израиля и смущает всех ортодоксов. Разумеется, даёт надежду неформалам.
Иличевский не знает, есть ли Бог. Он просто уверен, что Бог обязан быть главой духовного неформализма. Несколько действий главного героя обозначили мы в предшествующем абзаце. Практически все они – в контексте главного сверхдвижения – поиска исчезнувшего папы. Он – отец и Отец, опустившийся нищий возле банкоматов и знаменитый поэт со всем известным респектом от самого Бродского. Отец Кости – тот, кто давным-давно оставил семью, обрёк сына на печаль, он же – даритель сыну бесценных афоризмов и распахнутого для всех неслучайных сердец мира. Исчезнувший отец – алкоголик, наркоман, один из хиппи, он же – великий археолог, специалист по иерусалимским тайнам и живой мост между Иерусалимами разных эпох. Масон, идущий по стопам Поленова – и не масон, впадающий в юродство. Да и юродивая учёность – путь к логическому искусству.
Это уже о герое и его авторе. По-моему, он желает быть в «Чертеже» очень пластичным писателем. Но куда денешь свой рационализм и идеологизм? Так скроемся хотя бы в отце-герое! Вот некоторые из его слов: «Похмеляются только слабаки и сверхчеловеки. (…) Всё сводится к эросу. Все наши чувства, и любовь, и ненависть – только разные степени наличия или недостатка эроса. И стремление наше к знаниям есть по сути та же любовь, прокалённая силой разума. (…) Чтобы чего-то достигнуть, надо быть немного сумасшедшим. (…) Мужчине необходим побег так же, как женщине необходим очаг. Скитание для мужчины – это крепость. Пустыня и литература – моё бегство. (…) Израиль – это отчасти модель мира. (…) Израиль – это Тибет наоборот, спускающийся в глубину земли, времени и человека. (…). Евреи изобрели два страшных оружия: терпение и терпимость. (…) Что может быть интереснее планеты, заселённой литературой? (…) Только тайна способна стать источником смысла. (…) Без сомнения мир превращается в бессмыслицу».
Отец не ценил обыденность, если она не расширяет опыт существования. С удовольствием сооружал ложные могилы литературных героев. Мог жить в монастыре и психбольнице. Сидел смотрителем аттракционов в луна-парке и обеспечивал жизненный минимализм в статусе мойщика окон. Интересное у него есть утверждение, что евреи женились на будущем.
Отец – это романный Дон Кихот, сын – вариация Гамлета, ещё одна (из бесчисленных попыток!) выразить через инверсии принца датского нечто не отменимо важное. Иличевский старается, чтобы главным героем был Иерусалим – пространственный бог этого – конечно, авторского – мира. Однако самым интересным персонажем предстаёт всё-таки отец. Разумеется, в авторском замысле он сливается с Иерусалимом, этот поэт и археолог, беженец из СССР, от все и вся ради… Так и не скажешь, ради чего. На то и бог – полноценное, по Иличевскому, явление всемирного апофазиса, когда НЕ выше самого очевидного догматического утверждения.
Есть у меня дурацкий вопрос: похож ли Иличевский на Проханова? Ещё как! Оба обретают истину в пространстве – разных, но территориях. Готовы к синтезу времён и личностей. Гагарин и Сталин – соратники у Александра Андреевича, вместе с Серафимом Саровским и директорами военным заводов. Александр Иличевский не столь гротескно-конкретен. Однако в апокрифе о спасительной земле иерусалимской москвичу Проханову вряд ли уступит.
И последнее. Как и в других романах Иличевского, в «Чертеже» много внутренней тишины. Это не страстный (Проханов!), а по-настоящему анестезийный текст. Обязательно мировоззренческий и дидактический. Полный льда – в самом сердце жаркого Израиля.
Интересный комментарий о романе заставил меня вспомнить утопию Томаззо Кампанеллы”Город Солнца”.
Увы,”чертёж” итальянского философа не претворили в жизнь;легко проектировать,трудно проект выполнять…
И всёравно-мечты прекрасны так порывы!
Анатолий Хомяков.