ВСЕРЬЁЗ О «СМЕШНОМ»
Рубрика в газете: Катакомбный театр, № 2018 / 23, 22.06.2018, автор: Екатерина МИНОРСКАЯ
Всё это по Достоевскому: немножко хмурая, но весна, почки на берёзе возле флигеля, где он родился, улица его имени и в нескольких минутах ходьбы – небольшой театр в подземелье, ни тебе партера с амфитеатром, ни золочёных перил, бархатных кулис… Маленький тёмный зал легко, впрочем, заполняющийся светом. Через час начнётся спектакль «Сон Смешного» по рассказу Фёдора Михайловича «Сон смешного человека».
В маленьком уютном фойе собираются зрители – потом, когда они будут уходить после спектакля, особенно тронет то, что они станут обсуждать его друг с другом, не торопясь уходить и почему-то очень тихо, как будто действие ещё продолжается…
Но разговор с создателями спектакля случился за пару часов до него самого и не в театре, а за непринуждённой прогулкой к памятнику Фёдора Михайловича.
– У Нас Достоевский немного другой – говорит режиссёр спектакля Сергей Крайнев, пока мы идём по тихой переулочной Москве. – Возник определённый стереотип постановок Достоевского. В России, разумеется, потому что на Западе-то могут наворотить что хочешь, хоть голыми артистов на сцену выпустить, а вот в отечественной драматургии другая крайность: Достоевский на сцене – мрачный, хмурый, не динамичный. У нас, конечно, была небольшая фора: мы же взяли для постановки фантастический рассказ и, соответственно, имеем право на многое, что в обычных случаях не разрешается (я не беру сейчас Богомолова – это «отдельный теремок», в каждой избушке свои погремушки.) В общем, не стоит, наверное, сравнивать. Будем исходить из того, что мы очень любим Фёдора Михайловича. Кстати, первые спектакли в этом сезоне мы играли в музее Достоевского в Питере: мне принципиально важно было, чтобы актёры почувствовали его присутствие с нами.
– Почувствовали?
– Ещё бы! Конечно! Помимо просто особенных ощущений, на второй день спектакля каким-то мистическим образом оказалась запертой одна из дверей, задействованная в перемещениях главного героя. Видимо, Фёдор Михайлович поучаствовал в постановке, решив, что актёр не должен уйти в ту дверь; получилось символично.
– Так чем ваша постановка необычна?
– Она, с одной стороны, вполне традиционна: ничего постмодернистского; с другой: в ней непривычно много движения, жизни.
– «Сон Смешного» – что из него может вынести современный человек?
– Абсолютно то же самое, что и человек сто лет назад и сто лет вперёд: человечество обязательно накосячит, всегда: и до Достоевского, и в его время, и в двадцатом веке и сейчас. Поэтому мысли, которые он закладывает в уста Смешного – они абсолютно актуальны, к сожалению. И вера его в высшую справедливость – она так же недостижима, как и сто сорок лет назад – а именно столько исполнилось с момента первой публикации этого рассказа. Но Достоевский же не оставляет читателя наедине с этой безнадёжностью, он же оптимист!
– Оптимист?!
– Конечно! Достоевский – это о том, почему плохо и о том, что всегда можно, чтобы хорошо.
– И актёры разделяют Вашу позицию?
– Мы единомышленники, иначе ничего бы не случилось. И каждый спектакль – это отдельное существо, потому что актёры носят его в себе. И каждый раз я с удивлением обнаруживаю, что появился новый штрих, новый нюанс, играющая деталь. А само место, где играем – чудесно. Я называю такой формат «катакомбным театром», обожаю такие вещи со времен своих студенческих театральных студий. Подвальное искусство для меня самое искреннее: потому что нет поводов раздувать щёки, нет попытки гнаться за дешёвой популярностью, а есть очень честный творческий процесс; здесь люди-фанаты работают и зритель приходит такой: не ради повода нарядно выйти в свет, а ради сути.
В нашем случае так совпало, что несколько человек, которым скучно уже было сниматься в сериалах или писать сериалы, решили поставить, сыграть Достоевского.
– Сергей, а был ли у Вас как у режиссёра в голове «готовый» Достоевский? Или по ходу работы над спектаклем происходили какие-то открытия?
– Я где-то на пятом спектакле понял конструкцию, чертёж, который нам предложил классик. Это по сути схема всей человеческой жизни: первая сцена, происходящая на авансцене – это зачатие жизни, потом долгое и мучительное вынашивание, беременность, потом наступает странное, страшное, космическое действие рождения – роды, после этого – детство: восторг, остров счастья, когда ты распахнутыми глазами смотришь на траву, которая выше тебя и порхающих в небе бабочек – чудесный мир, являющийся Смешному во сне. А потом ты начинаешь взрослеть, появляется страсть, грех, ты падаешь – как и положено каждому человеку грешному, – и начинается мучительное самокопание, ты как слон в посудной лавке – разрушаешь все хрупкие связи этого единого мира, а, значит, мир вокруг себя и самого себя. И в итоге возникает такое тяжёлое «бздынь» – и свет гаснет… Но, оказывается, что это ещё не конец. Потому что в этой, казалось бы, глухой стене есть просвет и возможность обрести умиротворение. И человек будто завершает цикл и готов к новому кругу рождения. Так с душой может происходить и не раз за жизнь, каждый вынашивает свою душу и обрекает на это вот всё, на возрождение в том числе. И в конечном итоге всё будет хорошо. У Достоевского это очень важная мысль и ее не всегда считывают, решив, что он такой садомазохист: показывает мучения, упивается ими. Нет. Он проводит нас всех через мучения и приводит к спасению.
– Как, каким способом, с помощью чего?
– Не то, что «красота спасёт мир» – это как-то непонятно о чём и приелось, а вот что-то живое в тебе спасёт и тебя и мир – это да. Так появился этот персонаж – девочка. Когда-то двадцать пять лет назад я играл этот спектакль в варианте моно, был только Смешной. Играл буквально. Но любой человек дуалистичен, в нём есть и мужское и женское начало, вот я его сознательно вычленил. Эта девочка для главного героя – его alter ego, его конфидент, его совесть, которая иногда упрекает в чём-то, поучает, иногда выбешивает, потому что, естественно, человек всегда очень остро реагирует на совесть, особенно когда не прав. Вот роль Девочки для меня такова. Роль непростая, у Фёдора Михайловича этого персонажа как такового нет, только внимательный читатель почувствует его присутствие, драматургически оправданное при воплощении сюжета на сцене.
Актриса Александра Живова – красивая и на первый взгляд – хрупкая – в этом спектакле открывается как глубокая драматическая актриса в таком нежном облике доносящая как раз непобедимую внутреннюю силу главного героя.
– Я не первая артистка, которая исполняет эту роль, я вводилась после Маши Баевой, и было очень сложно «натягивать эту чужую кожу», когда не видел процесса репетиций, поэтому отчасти мне пришлось многое объяснять для себя по-своему. Для меня эта история – трагедия выхода человека из-под стеклянного купола в реальность, как малыш из-под опеки любящих родителей выходит в жестокий мир, где сталкивается с нелюбовью, с насилием и ложью. Живя в любви – видишь любовь и в себе, сталкиваясь со страстями – обнаруживаешь страсти в себе – и тогда начинается борьба, война, конфликт света и тьмы и снаружи и внутри. Бесы спят, пока ты живёшь в любви, но вне её – хаос и испытания – каждое – на надлом. Но выйдя изначально из рук любви ты идёшь по своему пути не один – даже в полной мрака душе остаётся живой свет, нужно только его найти в себе. Мой персонаж – это для меня и есть этот свет Смешного. Думаю, в каждом человеке есть этот Смешной, и он раскрывается во всём своём отчаянии однажды: в ком-то раньше, в ком-то позже. Сначала ты как малыш светел и чист, потом начинаешь исследовать себя и жизнь вокруг и наступаешь на грабли: сначала на лёгкие пластиковые, потом на настоящие. Кого-то ломают даже игрушечные, кого –то калечат железные грабли, а кого-то и вовсе не ломают ни те ни другие и он умудряется сохранить себя изначального. У Фёдора Михайловича есть же и Сонечка Мармеладова – по которой жизнь прошлась так прошлась, но не сломала, а есть вот этот персонаж – Смешной – которого жизнь, кажется, стёрла в порошок. Но есть же у него эта «девочка», есть! Поэтому он спасётся.
Разговор наш происходит перед спектаклем, когда, по-хорошему, артистов вообще не стоит беспокоить, тем более, если текст роли – это много страниц сложнейшего монолога. Поэтому страшнее всего было говорить с исполнителем главное роли – артистом Игорем Климовым.
– Так ведь роль – это не текст, не буквы. Вжился в роль – примешь легко и текст. Первые десять спектаклей каждый раз ходил вот так: по улице Достоевского, по местам, где он родился, к памятнику Фёдора Михайловича – за благословением, видимо, чтобы настроиться на роль. Чем она сложна, эта роль Смешного? Объёмом. Не только текстовым. Понимаете, у Достоевского же все мысли – они будто вьются по спирали, их просто запомнить нельзя, их надо прожить и принять. Это даже не просто спираль, а такая спираль, которая ещё вокруг своей оси перекручена! Поэтому длинные монологи у Достоевского просто невозможно выучить механически, без понимания, пока не пройдёшь вместе с автором по этому самому «серпантину». Вот, например, обычный автор скажет: «Раз-два-три-четыре-пять – вышел зайчик погулять». Достоевский так не может. У него будет: «Раз…а раз ли это? Но вот чувствую что-то – и возможно это будет два. Означает ли это, что потом обязательно последует три? …– и так далее: долгий экзистенциальный путь к выходу зайчика. А у Смешного всё куда сложнее, чем про зайчика… И не проще, чем у Мышкина.
– А Смешной похож на Мышкина?
– Даже по звучанию, разве нет? Князь Мышкин у Достоевского везде, обывателю он смешон, Достоевским любим. Должен же кто-то возвращать читателя (зрителя) к простым истинам – сердцем, без лукавства.
«Главное – люби других как себя, вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь, как устроиться. А между тем ведь это только – старая истина, которую биллион раз повторяли и читали, да ведь не ужилась же!» – Это слова Смешного. «Сознание жизни выше жизни, знание законов счастья – выше счастья» – вот с чем бороться надо! И буду.» – Этим по сути заканчивается рассказ, но с этого начинается новый, не такой уж и смешной Смешной.
– Сложная у Вас роль: за час умереть и возродиться…
– Да, и Достоевский приводит моего героя к этому возрождению не простым путём. Он позволяет ему – разочаровавшемуся в своей жизни – увидеть сон об идеальном мире, стать виновником растления этого мира и вернуться в свою реальность с желанием её преобразовать. Как преобразовать? Полюбить. Он проходит через все разрушения, чтобы понять, что созидает одна любовь, всё через неё. И спасение самого себя, а как же иначе?
Эмоции – как послевкусие от хорошего вина: пока сам не попробуешь, все аллюзии – просто слова. Поэтому, лучше, наверное, поделиться ощущением от спектакля таким образом: если для Вас Достоевский – это не про падение в бездну, а про взлёт из неё, если вам нужно разобраться в себе, в том, как выбраться или не упасть, как сохранить в себе ощущение света – то Вам стоит прийти на «Сон Смешного»: эти люди всё сделали правильно, по какому-то камертону свыше.
Если стараниями бесов истлела идея Рая, то ангелы вполне способны вытащить из Ада. И все они в Тебе.
Добавить комментарий