Заповедник моей жизни

Рубрика в газете: Опорный край державы, № 2020 / 19, 21.05.2020, автор: Виктор КОРОТЕЕВ

В мае 2020-го сто лет исполняется Государственному национальному Ильменскому заповеднику – первому в нашей стране. Да, были уже заказники в Астрахани, на Байкале и в Саянах, но они были «охотничьими», то есть там заботились о сохранении соболя и прочей живности, а Ильменский стал комплексным, то есть настоящим хранителем природной среды. Поэтому и принято считать его родоначальником заповедного дела в России.
Я не раз бывал в Миассе, городе ракетчиков и учёных, связанных с охраной природы. Впервые попал туда ещё в прошлом веке. Надеялся не только повидать ракеты для подводных лодок (в Миассе находится Центр имени академика Макеева), но и директора заповедника – легендарного Виктора Алексеевича Коротеева, благодаря которому во многом этот уникальный научный центр не только сохранился, но и продолжает приносить пользу мировой науке.

Однако с академиком Коротеевым в Ильменском заповеднике мы не встретились – разминулись. С поезда я поехал в Минералогический музей, чтобы познакомиться с уникальной коллекцией. Но там Коротеева не застал: он уехал в Екатеринбург, где возглавил новый институт, а тут оставил лишь добрую память о себе да любимую дочь, которая пошла по стопам отца, то есть, как и он, начала служить науке.
О Коротееве и его директорстве рассказывал мне профессор Чесноков. Борис Валентинович стал Демидовским лауреатом, и это было поводом для обстоятельного с ним разговора, плюс к тому он прослужил в Ильменском заповеднике много десятков лет, и знал о его судьбе почти всё, в том числе мог объективно оценить роль всех его руководителей. На мой вопрос: «Чем вы гордитесь?», он ответил весьма неожиданно:
– Тем, что мне удалось некоторое время поработать с Виктором Алексеевичем Коротеевым. Сюда мы попали все по-разному, были в основном молодыми, пожалуй, я был самым старшим, но атмосфера была создана директором великолепная. И в творческом плане, и в общественном. В частности, все сейчас любуются зданием института, музеем Ильменского заповедника. А ведь всё это мы сделали собственными руками!.. Утром Коротеев заходит в сапогах, рукавицах, телогрейке и говорит: «Пошли!». И мы шли работать строителями и штукатурами… Честно говоря, нашлось несколько человек, которые отвечали, мол, они работники Академии наук и предоставьте им соответствующие условия… Этих людей, конечно же, нет здесь. Никто их не выгонял, просто сами ушли. Так что я благодарю судьбу, что оказался в этом коллективе…
При нашей встрече уже в Екатеринбурге с академиком Виктором Алексеевичем Коротеевым я рассказал ему о том, что его в Миассе помнят, любят, всегда ждут.
– Эта любовь взаимная, – улыбнулся он. – При любой возможности я стараюсь бывать в заповеднике, всё-таки там прошли лучшие годы жизни… Впрочем, Ильменский заповедник и институт – это уже зрелость, и в определённой степени попал туда я случайно…
– В таком случае начнём «от печки»: чем вы гордитесь – я имею в виду вашу область науки?
– Очень непростой вопрос, и отвечать на него сложно.
– Почему?
– У каждого достижения в науке есть истоки, и о них обязательно нужно сказать…

Визитная карточка (из официальной справки): «Академик РАН В.А. Коротеев родился в 1937 году, русский, доктор геолого-минералогических наук, профессор, директор Института геологии и геохимии им. А.Н. Заварицкого Уральского Отделения РАН.
Основные научные интересы и достижения В.А. Коротеева лежат в области палеовулканологии, геотектоники и металлогении. Он является одним из пионеров становления и развития палеовулканологии – нового научного направления в теоретической геологии и внёс значительный вклад в его развитие… Синтез полученных материалов позволил решить многие научные вопросы о геологической природе вулканических поясов Уральского типа, их истории формирования и особенностей строения. Впервые для Урала В.А. Коротеевым с коллегами было доказано наличие древней океанической коры, фрагменты которой сейчас представлены офиолитовыми комплексами.
Список научных трудов В.А. Коротеева включает в себя 216 наименований, в том числе 6 монографий».

– …В таком случае я обязан спросить: почему именно горные науки?
– Мне всегда везло… Я закончил школу в небольшом городке на Волге – Чапаевске, знаменитом тем, что там производилось и уничтожалось химическое оружие. Там я прожил 16 лет, закончил школу и уехал в Томск, чтобы поступить в вуз.
– Почему именно Томск!?
– Этому мои друзья всегда удивлялись, а на самом деле это и есть «везение»! Ведь можно было поступать и в Казани, и в Свердловске, но только в Томске была специализация «вулканология», которой я бредил с детства.
– Странно… Насколько мне известно, вулканов на Волге нет…
– Но буровые были! И мы, мальчишки, смотрели, как рождаются скважины. Было очень интересно узнать, что там, в глубине… Но всё-таки в моей судьбе решающую роль сыграла учительница. Она приехала из Томска, преподавала у нас географию. Она заметила, что трое из нас – я, мой приятель и одна девушка – мечтают стать горняками, а потому сразу же сказала: «Хотите получить хорошее образование, поезжайте в Томск!» Мне повезло, что я поверил своей учительнице. Школу я закончил с медалью, и хотя опоздал к началу экзаменов, всё-таки поступил. Правда, был принят условно – без стипендии, без общежития. Тогда конкурс был страшный… Я спросил у декана: «А как же мне жить?». Его ответ запомнил навсегда: «А разве вам старшекурсники лопаты не передали для разгрузки угля?!». Те лопаты, действительно, были отличные: удобные, ручки от студенческих рук отшлифованы…

– Не оставили на память?
– Нет, передал через год новым первокурсникам, а мозоли на ладонях ещё много лет не сходили. Правда, потом новые появились, но это уже на практиках, в экспедициях. После 59-го года поработал в разных местах, стал уже старшим геологом на золотом руднике в Мариинской тайге. Туда и получил направление, хотя дипломная практика была не «золотая» – я был на трассе Абакан-Тайшет. Там вели съёмку, открыли одно месторождение, потом два года его осваивали… Но вскоре мне опять повезло: меня отозвали в Свердловск, где расширялся Уральский филиал Академии наук СССР, и нас, молодых специалистов с производства – всего сорок человек, собрали для «усиления» науки Урала. Нам дали право выбора, и я осуществил свою детскую мечту – начал заниматься палеовулканизмом.
– Действительно, везение!
– Это и сейчас не всем понятно, а тогда тем более – рождалось новое направление в науке, и совсем неясно было, куда оно приведёт нас. Впрочем, мы сразу же отправились на конференцию в Ереван, где наш шеф сделал доклад об остатках «вулканических построек» на Урале. Никто, конечно же, не поверил этим данным…
– Какие вулканы на «седом Урале»?!
– Именно так и воспринималось всё, хотя в литературе лавовые потоки описывались задолго до наших начинаний. Так что можно сказать, что шло новое открытие хорошо забытого старого…
– Самое яркое воспоминание тех лет?
– Нам дали возможность построить дом своими руками. Я снимал крошечную комнату на окраине Свердловска. Однажды приехала мама и говорит, мол, ты закончил университет, учёный какой-то – разве так можно жить!? Приезжай, говорит, в родной Чапаевск: там будешь первым парнем, и всё у тебя будет… И вдруг – молодёжный дом, и мы, комсомольцы, начали его возводить. Там были геологи, геофизики, металлурги. Всего сорок квартир, два подъезда. Нам дали деньги, но фондов не было… Вот и приходилось всё «выбивать». Это была долгая эпопея, но молодость всё-таки победила: дом был построен, и мы начали в нём жить нормально. Тут я впервые встретился с Мстиславом Всеволодовичем Келдышем.
– Он вам помогал строить этот дом!?
– Конечно! Я приехал в Москву, попал на приём к президенту Академии наук, он внимательно выслушал наши беды и распорядился, чтобы начальство Академстроя выдало «парню с Урала наряд на кран». В Урюпинске этот кран мы добыли, привезли его в Свердловск… И тут этот кран у нас отняли – его забрали на строительство нового Института. Мы попытались «отбить» кран через райком партии, но там нас обвинили во всех смертных грехах, мол, о себе думаем, а не о деле. Дело дошло до секретаря обкома Кириленко. Ему рассказали, что комсомольцы чуть не побили в кабинете секретаря райкома из-за крана. А он в ответ: «Зачем нам такой секретарь, если его молодёжь бить собирается!?». Всё сразу же резко изменилось: мы чуть ли не в героях ходим, претензий к нам нет, но и кран не возвращают… Пришлось дом достраивать без него. Я получил двухкомнатную квартиру – дочке Лене третий год пошёл, и началась совсем другая жизнь.
– Гладко всё пошло?
– Отнюдь! Выхожу на защиту кандидатской диссертации, а мне первый вопрос: сколько лет? Отвечаю – 24. «А не рано ли, молодой человек, вам быть кандидатом? – спрашивает один из членов учёного совета. – Я, к примеру, защищал кандидатскую в шестьдесят четыре…». И тут чёрт меня за язык дёрнул, говорю: «Я не хотел бы брать с собой кандидатскую туда, в потусторонний мир…» Мне в ответ: «А вы, братец, нахал!». На этом моя предзащита и закончилась.
– Надолго пришлось отложить кандидатскую?
– Не очень, так как вскоре я был назначен учёным секретарём института, а это должность ключевая… И бывшие мои недоброжелатели уже сами предлагали мне побыстрее выходить на защиту.
– Мы забыли о везении. Где же оно?
– Во главе Уральского отделения становится академик Вонсовский. Моя жизнь сразу же делает неожиданный поворот. Он предлагает мне поехать в Ильменский заповедник. Конечно, он очень знаменит своими минералогическими коллекциями, традициями. Там много поколений учёных работало. Однако там много было разных конфликтов, и как учёный секретарь я часто туда ездил, глушил конфликты, успокаивал людей. Склоки из заповедника даже до Москвы докатились… Вице-президент Академии наук СССР Александр Павлович Виноградов сгоряча – ему надоели жалобы – подписал распоряжение о передаче Ильменского заповедника в Главохоту. Это была трагедия для Уральского отделения, и Вонсовский восстал: ему в конце концов удаётся отстоять заповедник. Он попросил меня поехать лет на пять, построить там институт и музей, а затем вернуться в Свердловск в свою любимую лабораторию палеовулканизма. 8 января 1970 года меня привезли представлять коллективу заповедника…

Из записок академика А.Е. Ферсмана: «Кто из исследователей-минералогов и любителей природы не слыхал об Ильменских горах! О них говорит любой учебник минералогии, перечисляя ряд редчайших минералов или отмечая красоту нежно-голубого амазонского камня. Кто из минералогов не мечтает посетить этот «минералогический рай», единственный на земле по богатству, разнообразию и своеобразию своих ископаемых!..
У самого подножия Ильменской горы, на берегу Ильменского озера, приютилась небольшая станция Миасс, выстроенная из красивого сероватого камня, напоминающего по внешнему виду гранит, но в действительности являющегося редкой горной породой, названной в честь Миасса – миасскитом».

– Каков был первый шаг? С чего начинает новый директор?
– Я принял участие в Спартакиаде народов СССР, которая началась через несколько дней после моего приезда в Миасс. Я участвовал в лыжной гонке на 50 километров, и выступил весьма неплохо… Сотрудники заповедника восприняли это неоднозначно, мол, директор и на лыжах бегает. А вскоре они убедились, что лыжи директору как раз и необходимы! Утром одеваю шапчонку, становлюсь на лыжи и вперёд – по всем кордонам заповедника. Не на лошадях, не на машине, а на лыжах. Это казалось странным. От юга до севера заповедника около 40 километров, а вблизи Миасса 15 километров…

Из записок академика А.Е. Ферсмана: «На западе его окаймляет широкая долина реки Миасса с большими садами, редкими лесами и пашнями; на востоке – сначала слабохолмистый, покрытый лесом ландшафт со сверкающими озёрами извилистой формы, а дальше – необозримые степи Западной Сибири. За три четверти часа можно подняться по крутому склону Ильменской горы на её вершину, – и с отдельных скалистых гребешков прекрасная, незабываемая картина расстилается во все стороны…
Образно описывал инженер Аносов в 1834 году этот грозный Урал: «Природа его в сих местах дика и угрюма. Величественные леса, мало ещё истреблённые, прозрачные струи вод, с шумом бегущие по своим крутокаменистым днам; уединённо лежащие нагорные озёра; бедные, кое-где раскинутые юрты полуоседлых башкиров, их невозделанные поля и, наконец, дикие, перпендикулярно вздымающиеся сопки…»

… На лыжах я весь заповедник и обошёл, со всеми познакомился, посмотрел на их работу. Узнал лесников, они меня лучше разглядели… Ну а геологов я, конечно, всех знал. С биологами же постепенно сблизились. Так что знакомство с коллективом состоялось.
– Когда вы в этом убедились окончательно?
– На первомайской демонстрации. Оказывается, уже лет десять коллектив заповедника в демонстрациях не участвовал… А тогда в газетах накануне праздника публиковался порядок прохождения колонны, но учёных наших никогда не упоминали. Итак, я решил исправить эту ошибку… Достали из шкафа знамя, почистили его от пыли, и я начал борьбу за «место» в общей колонне. Настоял, чтобы мы шли сразу за Ракетным центром Макеева, мол, учёные в общем ряду! Добился своего, но во время демонстрации случился конфуз. Мы идём своей колонной, перед трибуной разворачиваем знамя, а тут и ветерок помог. Смотрю, а на знамени профили Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, да и лозунг соответствующий: «Под знаменем Ленина, под водительством Сталина – вперёд к победе коммунизма!». На трибуне глубокое молчание – обычно какие-то призывы оттуда звучали. И вдруг академик Макеев (он был на трибуне) кричит: «Да здравствует советская наука! Ура!», мы тут же подхватили – «Ура!», и быстренько знамя свернули… Потом меня на бюро горкома вызвали, разговаривали жёстко. Богачёв Николай Васильевич – секретарь горкома – меня «прорабатывал» зло, беспощадно. «Выговор не объявим, – сказал, – вы только что к нам приехали, но если нечто подобное повторится, то выгоним из города с треском!». А потом у нас с ним установились прекрасные отношения.
– А какие отношения у вас сложились с академиком Макеевым?
– Хорошие. Виктор Петрович заядлый рыбак был, я ему особое озеро выделил, там он домик построил. К нему приезжали большие люди – министры, из Совета Министров и ЦК партии. Ракетный центр быстро развивался, у академика Макеева дела шли хорошо, и очень часто их КБ награждали, отмечали. И тогда приезжал «ограниченный круг лиц», как говорил Виктор Петрович. Ну и на «озере Макеева» частенько накрывали «скатерть-самобранку». Конечно же, и я там бывал… Однажды приехал министр обороны Д.Ф. Устинов. А я с собой сына взял на озеро. Вдруг Устинов спрашивает у сына: «Кем станешь, когда вырастишь?». Тот сразу же отвечает: «Устиновым!». «Это почему же?» «Да фуражка очень красивая!» Устинов рассмеялся, снял фуражку и подарил сыну: «Оставайся Коротеевым!»…
– Макеев оказал большое влияние на судьбу заповедника?
– Конечно. Миасс развивался прежде всего благодаря Ракетному центру. Возникла мощная строительная организация, она возводила как производственные цеха, так и городок машиностроителей. И даже автозавод и другие предприятия. По сравнению с «соседями» мы были бедными родственниками, однако от «ракетных щедрот» нам кое-что перепадало. Руководство Уральского отделения АН СССР выделило нам средства на строительство жилого дома. Деньги были большие, конечно же, сами освоить их не могли. Макеев очень помог… Кстати, он никогда нам ни рубля не дал! Это было невозможно, так как у них деньги считали жёстко, очень строго следили… А вот подряд на строительство дома удалось передать их организации, и это решило исход дела: дом был построен быстро и хорошо. Без академика Макеева этого сделать не удалось бы!
– И с музеем также было?
– Это особая история…
– Очень красивое здание! И весьма необычное, оно выделяется во всём городе – мне очень понравилось!
– В 1975-м году началось проектирование здания. Смета составила около четырёх миллионов рублей. Это были большие деньги в те времена… М.В. Келдыш мне говорит, что он утвердить проект не может, так как сметная стоимость не должна превышать трёх миллионов рублей. Всё, что выше этой суммы – в Госплан! Я знал, что там обязательно зарубят… Келдыш вдруг улыбнулся, спрашивает: «Что у тебя с математикой было в школе?» Я отвечаю: «Отличником был». А президент в ответ: «Это плохо, тогда в три миллиона не уложишься…». Ухожу от Келдыша, а сам размышляю, что он имел в виду? В проектном институте мне пояснили, что если перевести наш разговор с Келдышем на “строительный язык”, то надо изменить финансовый расчёт. Как? Мне тут же пояснили: если Келдыш увидит, что научное оборудование ты сократил, то такой проект никогда не подпишет и скажет свою знаменитую фразу: «Сараев я не строю!»… В общем, ничего не стали мы изменять в проекте, просто я перестал быть «отличником» и в расчётах ошибся на 860 тысяч, надеясь, что соберу потом «с миру по нитке». Келдыш проект подписал, а потом мне с завершением строительства Института и Музея помогли и обком партии, и множество предприятий. Оказывается, всем был очень дорог наш Ильменский заповедник.
– А наука?
– Она у нас всегда была на первом месте. Как только построили жилой дом, то к нам приехали первоклассные специалисты. В частности, и палеовулканологи. Да и первый объект, который мы пустили, это был лабораторный корпус. И там начали проводить конференции, симпозиумы, в том числе и международные. Только потом принялись за строительство музея… Мы же очень правильно сделали, что сначала построили лабораторный корпус. Было где работать учёным, появились научные результаты, начал расти авторитет института. И постепенно Ильменский заповедник перестал быть просто заповедником – здесь появился мощный научный центр, который, на мой взгляд, является сегодня жемчужиной науки Урала.
– А почему вы оттуда уехали, дочь же осталась?
– Дочь всегда хотела быть геологом, бывала в экспедициях. Но вдруг вместе с подругой они решили идти в университет на биофак. Работа в заповеднике как бы соединила для неё детскую мечту и интересную профессию биолога-ботаника. Знаменитый академик Шварц всегда патронировал Ильменский заповедник, и традиции его школы бережно хранятся на Урале. Лена быстро защитила кандидатскую диссертацию, получила лабораторию, вышла замуж… Сергей Васильевич Вонсовский, который посылал меня в Миасс на пять лет, в 1985-м году сказал, что пора возвращаться…
– А прошло?
– Уже пятнадцать лет. И теперь я сказал академику Вонсовскому: нет, остаюсь в Миассе! И тогда Сергей Васильевич объяснил ситуацию: на Урал приезжает академик Месяц, он должен создать у нас мощный научный центр, и ему в помощь нужны проверенные люди. Так что Вонсовский потребовал, чтобы я вернулся в Свердловск.
– Ваш прогноз на будущее Уральского отделения РАН?
– Двенадцать лет мы работали с Геннадием Андреевичем Месяцем плечом к плечу, и мне кажется, что сделали много хорошего для науки Урала. Это было трудное, но весьма плодотворное время. Появились новые институты, новые направления исследования, укрепились традиционные для Урала научные центры… Установились тесные контакты с Сибирским и Дальневосточным отделениями РАН, вместе работали… Безусловно, Уральское отделение за те годы, когда им руководил академик Месяц, получило колоссальное развитие, и оно ХХ век закончило вполне достойно. А о будущем мы просто обязаны думать с оптимизмом, иначе не имеет смысла за него бороться.