Завопим, мы горюши, вопленицы…
Рубрика в газете: Поэтический альбом, № 2021 / 7, 25.02.2021, автор: Нина ОРЛОВА-МАРКГРАФ
Нина Орлова-Маркграф родилась на Алтае, школу окончила в Камышине. Работала медсестрой в волгоградской больнице. Окончила Литературный институт. Рассказы публиковались в «Юности», журналах «Москва», «Нева» и др. Автор нескольких поэтических, детских и религиозных книг. Литературные премии: им. Сергея Нилуса (2004), Александра Невского (2004), им. Сергея Михалкова – за лучшую детскую книгу (2017). Живёт в Подмосковье.
Sanguis
Мне восемнадцать,
я в санчасти медсестрою,
свирель бы мне пошла,
но шприц в руках у Хлои,
из Меда практиканты, как приматы,
глаза таращат. Клочья зимней ваты
летят весь день за медленным окном,
пенициллином пахнет, хлором острым,
снуют по коридору сёстры, сёстры,
кричат больные, боли полон дом.
Но поступают новые страдальцы,
я принимаю их. Взяв кровь из пальца,
определяю группу – это просто,
но и волшебно, на тарелке плоской
четыре капли крови. Я над ней
колдую, как заправский чародей.
Здесь-первая, всех ярче и щедрей,
владелец юный, Агриков Андрей,
в твой крови живёт лихой напор,
тельца как воины летят во весь опор
и рыцарями бьются фагоциты
в доспехах крепких с воплем: cito! сito!
ты победишь, перерастёшь недуг,
ты будешь друг мне, более чем друг,
ты будешь жить, мальчишечка-краса,
из рук Костлявой выпадет коса!
Не знала я, что через тридцать лет
она в тебя направит пистолет.
А эта кровь мне кажется седой,
безжизненною, жидкой и больной.
Эритроциты, красные цветы,
так бурно осыпаются, что скоро
сосудов сад останется весь голый.
Я изучаю жёлтые листы
истории болезни втихомолку:
ты из ракетных войск Василий Волков,
красавец, богатырь, но ты лучом
поганым весь изранен, как мечом.
Я тайно плакала над горькими вестями,
так и жила тогда –
их жизнями, смертями,
о каждом радовалась и скорбела я,
душой ещё дитя, умом совсем дитя.
Теперь сама в недугах на постели,
в лоскутном забытье лежу как в маках Элли,
и на тарелке белой вижу
четыре капли крови, будто вишни
они перезревают, сохнут плотью
теряют сахар,
и рассыпаются, становятся щепотью
таинственного праха,
мнишь ли,
того, быть может,
из которого мы вышли.
Камешек
Как ходила по деревне Грунюшка,
вся в булавочках, ими позванивая,
диколоном шибко пованивая,
любит Груня булавки, – чтоб ты их! –
наколола с пяток на кофту их,
и на юбку, подол дутым парусом,
насажала булавок в три яруса.
Как ходила по деревне Грунюшка,
говорила Груня таковы слова:
вы, родимые, все в работушке,
в суете порожней, заботушке,
венцы правите, крыши кроете,
крыльца ставите со перильцами,
по балясинам с колокольцами,
ставни красите, окна моете,
округ изб родных хороводите,
красоту последнюю наводите,
к расставанью вечному готовитесь?
Как уйдут в воду избы-утопленницы,
Завопим, мы горюши, вопленицы,
Вся под воду пойдёт площадь-улица,
захлебнётся что курица кузница,
луг опустится, с ним и мельница,
школа скроется, двор конюшенный,
родной домушко, Солодушино!
Мужики ей в ответ балагурили:
– Мухомора наелась, дура ли?
в голове-то ума ни грамочки,
диколоны одни да булавочки.
Бабы сердятся, губы трубочкой:
– Что несёшь несусветное, дурочка?
Под копыта твою колобродину,
под колёса твою околесицу!
Окружили Груню, толкают,
словечками срамными ругают,
положили на дубову лавочку,
да и сняли с неё булавочки!
Лишь одна в поясок закралася,
расстегнувшись, торчать осталася.
Плачет Груня, поднявшись с лавочки:
«Отняли у Груняши була-а-авочки…»
Побрела без тропы, без дорожечки,
босиком, а волчцы ровно ножички,
ребятня вся за ней, гигикают,
в ликованье бегут, улюлюкают,
обзывают волхиткой, лярвою,
называют вороной белою,
а Павлуша схватил острый камешек
угодил ей в лопатку левую.
Встрепенулась, взвилась,
больно крылышко!
Полетела с пригорка Грунюшка.
– Гляньте, Груня походит на бабочку,
да наколотую на булавочку!
2.
Сорок лет с того дня отстукало,
Просвистело да продудукало,
Протекло, водой затопилося,
под которой деревня скрылася.
– Сорок лет… – плещет море Волжское
– Сорок лет… – хлещет море волнами,
– Сорок лет! – шепчет голос странника.
Остановится, с берега взглянет-ка
в синю даль, и на миг зажмурится:
– Там дворы наши, площадь, улица,
помню кузницу,
помню мельницу,
огороды, огрудок, кладбище,
Там и грунина где-то могилушка.
Помню, помню: бежит парнишечка,
шаровары, рубашка в клеточку,
мимо бани бежит и глинницы,
мимо пня с топором,
поленницы,
мимо садика с мальвой розовой
со ватагой несётся грозною
и кричит: «Стой, ворона белая!»
…мимо церкви, тогда ещё целая,
мимо дома – целёх пока ещё,
а в руке его – острый камешек.
Хаски
Олесе Рудягиной
Это новое, это чудное в русском пейзаже –
дыханье Аляски,
разморозна зима,
ворон коротко каркнул и замер,
с заревого холма на тропу опускается хаски,
эскимоска
с голубыми, голубыми глазами.
Псина Севера – в ней песец и олень и лисица.
мех рассыпчатый нежный
и чуть на концах серебрится,
побежит – нет ровнее и легче такого аллюра.
уши стойкою, ловят неолитную песню каюра.
Рядом мальчик идёт,
он весь выпит, он только вернулся из школы,
третьеклассник,
поникший такой, невесёлый,
краше в гроб, так бледны его губы и щёки,
а во взгляде ледок, а в сердечке обиды – мороки.
Вот зашли они в реденький колок,
усеянный хвоей,
белка шишку чихвостит,
снег покрыт рыжиною сухою,
Поднимается светлая хаски
и словно танцует,
тычет носом в дитя и целует его, и целует,
на макушку, на финскую шапочку дует,
колдует.
Может, кажется мне, может,
видится нежная сказка?
Светом Севера шерсть её веет,
и вижу я снежную Фею,
вот и палочкой водит
(а мальчик решил что указкой),
голубые глаза выдают –
это хаски!
Чёрный пар из дитяти выходит –
морока, дурманец,
он смеётся, бежит, склоны щёк согревает
мальчишеский крепкий румянец!
А на вырубке – пни из под снега –
рядами – как школьные парты,
фея вынула пень,
превратила в бегущие нарты,
и мальчишку сажает:
«Теперь эскимос ты, каюр!»
И сама переходит на ровный и лёгкий аллюр…
И несут его нарты. В России, Сибири – зима,
бубен тундры натянут –
Анадырь, Омолон, Колыма.
Мальчик правит,
кричит на юитском: «Скорее! ойёй!»
А румянец на щёчках разлился –
и слился с вечерней зарёй!
Трижды перечитал, осмысляя, строчку “наколола с пяток на кофту”, пока осознал, что не о пятках речь. Так стихи не пишут. Вернее, пишут как угодно, к читателям в таком виде не выпускают. Надо же с пристрастием смотреть – чего ты там натворил.
Душевно и радостно!
Вы только себя выставили невежей своим комментарием. Неужели не слышали слова “пяток” никогда, с ударением на “о”?
Поучения от человека, который слова “невежа” и “невежда” путает, выслушивать не резон. А где, вот, там ударение-то? Ухи прочисть, и так, и так читается, ритмическая схема не препятствует.
НЕВЕ́ЖА
Грубый, невоспитанный человек.
В данном случае вам оба слова подходят, но я специально выбрала первое.
Читаем еще раз:
“любит Груня булавки, – чтоб ты их! –
наколола с пяток на кофту их,”
Вы вырвали из контекста неполную строчку, убрали, умышленно или нет, местоимение “их”. К тому же есть сомнения, что вы знакомы с таким литературным жанром, как плач. Желаю вам музыкального воспитания. И видеть в поэзии поэзию, а не сверкающие пятки.
Мария, вы неправы. Автору следует поработать на этой строчкой. Согласно размеру, ударение на первом слоге в слове “пяток” – кажется в произнесении естественнее, а “…с пяток на кофту их…” вытекает из предыдущей строки и понимается как “некая Груня любит булавки и наколола их [булавки] на кофту [откуда?] с пЯток”. При прочтении этих строк возникает остановка – и у меня тоже – из-за неясности. В стихотворении не должно этого быть, строка должна читаться и произноситься на едином дыхании. И так – не у одного читателя. Вспомните Чехова: “Если два человека сказали тебе: “ты пьян”, то пойди и проспись”. ИМХО и ничего личного.
Марии. Приведя цитату полностью, вы только подтвердили, что неразумная Груня именно с пЯток перенесла булавки на кофту. Учитывая, что в стихотворении может меняться порядок слов, как-то смысл строки направляется в сторону пяток. Хотя потом, по размышлении, конечно “пятОк” восстанавливается по смыслу (пяток булавок, пяток яиц и тп), но останавливается при этом равномерное восприятие стихотворении. И это не такая деталь, чтобы автору было крайне необходимо заставлять читателя долго над ней думать и чтобы на ней так уж необходимо было претыкАться.
В этих стихах отсутствуют референтные элементы, поэтому читатель волен ставить ударение так или иначе. Если бы слово приходилось на конец строки, то референтной была бы рифма. Например:
Одуванчик – мой любимый цветок,
На лугу увидала, ох ты,
Нарвала букет, а еще пяток
Приколола себе на кофту.
Референтной может быть строгая ритмическая схема, когда само движение стиха заставляет ставить ударение там, где задумал автор. Здесь этого нет и не предвидится. И выходит, что Груня булавки из пяток приколола на кофту. Груня, она садо-мазо. Есть от чего поплакать всласть. В общем, болтай в сторону, глухомань.
Здравствуйте. Я автор этого стихотворения. На него было много хороших откликов, теперь вот есть такой, как ваш. Я спокойно к этому отношусь. Плохо другое. Я подумала: до какой степени человек должен быть залитературенным, слепым, равнодушным, если не может почувствовать такого острого камешка..
Нине. Поздравляю вас с публикацией и желаю дальнейшего творческого роста. Мне непонятно, почему вы так болезненно относитесь к замечаниям. Сужу, впрочем, по себе: за критику и указания, даже жесткие, всегда только благодарен. Никто не хочет вас обидеть. Наоборот, желают вам совершенствования. Вы написали стихотворение и, опубликовав, выпустили его в мир; тем самым даете понять, что оно теперь общее, не только ваше. Вы не допускаете, что вы не так совершенны, как вам кажется? Зачем считать, что у вас острые камешки, а у читателей – слепота и равнодушие. Это грех и гордыня – ожидать только угодливого восхваления. Вот и дреание мудрецы учили, что умный человек винит во всем себя, а неумный – окружающих. Удачи вам и благодати Господа.
И я достаю из широких штанин
Для Марий и прочих Нин…
Я был не совсем прав, поскольку референтный элемент все же присутствует. Союз с. Если б его не было, то, возможно, кое-кто сомнительных ассоциаций не обнаружил бы.
Наколола пяток на кофту их.
Однако союз присутствует, прямо указывая: булавки взяла с пяток и наколола на кофту.
Автору надо бы помолчать, когда он, он же – она, вышел неглиже, а не апеллировать к многочисленным зрителям из соседнего двора – дескать, ребята сказали: ништяк, и не одевайся. Ребята из соседнего двора они завсегда очень добрые. А ежели так, то надо было стихи на заборе в стенгазете публиковать. Тут ребята попридирчивее, разное неглиже видали, есть из чего выбирать.
Предлог, конечно. Все мне союзы мерещатся. Сдача позиций, утихомиривание. Предлог – иное дело. Предлог к действию.