Зимняя Школа поэзии в Сочи – лишний повод для разговора и несколько школьных максим
Рубрика в газете: Страна поэтов, № 2024 / 8, 02.03.2024, автор: Павел ПОНОМАРЁВ (г. Воронеж)
В Сочи в конце февраля завершился XVII Зимний международный фестиваль искусств под руководством Юрия Башмета. И – седьмая Школа поэзии при фестивале. Мне посчастливилось видеть начало этого проекта: в 2018-м я попал на первый сезон Школы. Через шесть лет мне выпала возможность пройти эту Школу снова – уже с новым составом мастеров и почти новым составом семинаристов.
Не буду сравнивать сезон первый и седьмой сезон. Скажу только, что организаторы смогли главное – сохранить принципы и дух Школы. В чём они выражаются? В умеренности традиции и внимании к моде (и то, и другое в смысле – в поэзии и в литературе). Опять-таки, не имеет смысла сравнивать Школу с другими аналогичными семинарами – теми же «Липками» Сергея Филатова, теми же «союзписательскими» Химками… В сочинской Школе есть главное – сохранение здравого смысла в отношении литературного и культурного процессов. «Не боязнь» называть вещи – пусть и социально табуированные, пусть и политически окрашенные – своими именами. Отсутствие идеологии. Искусство – вне политики. Даже сейчас.
Показательный пример: первый день в нашем семинаре начался с того, что нам дали два поэтических текста с прошлого сезона Школы и сказали: «Объясните, почему редактор сборника не взял эти стихи». Ответы были простые: и там, и там – политические мотивы и подтексты. В первом стихотворении взгляд на актуальную повестку дня не соответствовал официальной – государственной – точке зрения; за второй текст – и того хлеще – можно было схлопотать статью «за оскорбление религиозных чувств верующих».
Суть не в том, что можно в нашей стране, что нельзя: как видите, не все тексты про, например, тело Христа (отсылка ко вторым стихам) можно публиковать. Суть в том, что об этом можно и нужно говорить. Проговаривать. Чтобы ответить – хотя бы себе самому – на известный вопрос, который задаёт небезызвестный киноперсонаж Антибиотик, (раз)решающий беспредел – в известной стране и в известные годы. А вопрос звучит просто, хотя и – из уст Виктора Палыча – нервно:
– Что происходит?
«Долгая счастливая жизнь»
Это была преамбула.
А из тех, кто вместе со мной в 2018-м приехал на первую Зимнюю школу поэзии в Сочи, мне вспоминаются два человека. Оба оказались в моём семинаре (а семинаров оказалось четыре: в каждом по два мастера и примерно по десять семинаристов). Два человека – это поэты Григорий Горнов из Москвы и мой друг Василий Нацентов из Воронежа. Об обоих на семинаре сказали, что они – уже сформировавшиеся авторы. Но если в случае Гриши поэтическая эволюция уже невозможна (герметичные стихи; невозможна, правда, с оговоркой: если Гриша не переживёт в жизни нечто, что эту жизнь перевернёт и даже начнёт заново), то в случае Васи – может быть. И я верю – будет.
– Мне хочется, чтобы я, открыв подборку, но не прочтя имя автора, только по стихам сразу понял, что это – Нацентов! – сказал мастер нашего семинара Игорь Волгин.
Действительно, мастер – в случае Игоря Леонидовича точнее не скажешь. Пятьдесят шесть лет он – бессменный руководитель литературной студии «Луч» при МГУ, в котором преподаёт (на журфаке). Ещё – в Литинституте. Профессор, один из ведущих в стране достоевсковедов. И конечно – ведущий программы «Игра в бисер» на канале «Культура».
Возвращаясь к «Лучу». В своё время оттуда вышли Сергей Гандлевский, Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев, Вадим Степанцов… И многие другие. Литературные группы «Московское время» и «Орден куртуазных маньеристов» тоже вышли из «Луча». А что до самого Волгина… Три года назад на портале «Теxtura» в опросе культуртрегера, поэта и критика Бориса Кутенкова тот же Вася Нацентов на вопрос «Кого бы Вы могли назвать самым ярким дебютантом десятилетия (2010–2020 гг.)?» назвал – кого бы вы думали? – Игоря Волгина.
Смело. Я бы даже сказал – нахально! (С улыбкой, конечно.) Волгин, дебютировавший в начале оттепельных шестидесятых, в шестьдесят пятом выпустивший десятитысячным тиражом первый сборник стихов (сегодня это непредставимо), старше нас в три раза. Но ведь правда: войдя в литературный процесс как поэт, Игорь Леонидович постепенно отошёл в сторону науки, литературоведения, педагогики (тоже литературной), литературного просветительства. И вот, на восьмом десятке лет – долгожданные (для читателей, в первую очередь) публикации стихов в «Знамени», в «Новом мире», в «Детях Ра»… Помните шпаликовскую «Долгую счастливую жизнь»? Жизнь Игоря Леонидовича, действительно, долгая. (И дай Бог, чтобы она как можно дольше ещё продолжалась!) А вот насчёт счастливой… Счастье Игоря Волгина – позднее. Зрелое:
Дочь моя то плачет, то смеётся –
это вышло, то не удалось.
…Как ни грустно, нам с тобой придётся
обживать грядущее поврозь.
Зарастай быльём моя могила!
Но и в благовонии кадил
буду знать – меня ты не простила,
что так поздно я тебя родил.
<…>
Но, быть может, будто по приколу,
чувствуя ладонь твою в горсти,
в общеобязательную школу
я тебя успею отвести.
<…>
И под утро, сына убаюкав,
тень мою ты не гони взашей.
Просто жаль, что долгожданных внуков
не видать мне как своих ушей.
Ну а, впрочем, поступай как надо:
слушай мать и вспоминай отца –
дочь моя, последняя отрада
жизни, не имеющей конца.
Дочери Игоря Волгина от первой и единственной супруги Екатерины – шесть лет. Эти стихи он, вышедший в финал Турнира поэтов, который прошёл в последний день школы в сочинском органном зале, прочитал в завершение.
Все были уверены, что Турнир выиграет Волгин.
Но победителем стал Дмитрий Григорьев.
В России не так много было поэтов (имеется в виду состоявшихся – тех, кого называем классиками) со счастливой судьбой. То есть устроенных и в бытовом, и в бытийном смыслах – без нищенства и кликушества, без политических противостояний с трагическими последствиями. В XIX веке – это Тютчев и Фет (не будем брать во внимание трагическую любовь первого – это всё-таки о другом). В XX-м – шестидесятники: Ахмадуллина, Вознесенский, Рождественский… Евтушенко. При всей своей нарочитой оппозиционности (особенно в «оттепельный» период) никакими оппозиционерами они всё же не были. Хотя одно из первых, что вспоминается у Евтушенко, – «Танки идут по Праге». Но для того он и был – поэт Евгений Евтушенко, – чтобы «там, на Западе» считали, что здесь, в Союзе, есть оппозиция. О советских неподцензурных поэтах «там, на Западе» не знали, пока те не становились диссидентами и эмигрантами. А вот Евтушенко, уехав в начале девяностых в Америку, эмигрантом, тем не менее, не стал. Сам впоследствии признавался: «Нет, мой отъезд не был эмиграцией». И – разрушил миф о короткой жизни русского поэта, трёх с половиной месяцев не дотянув до 85-ти. Впрочем, почти все они, шестидесятники, стали исключениями из этого правила: Ахмадуллина – 73, Вознесенский – 77. Даже Анатолий Жигулин, бывший с шестидесятниками на короткой ноге и запечатлевший их в своих дневниках (об этом, например, – книга Владимира Колобова «Анатолий Жигулин и современники (по страницам дневника писателя)»), оставивший здоровье в лагерях, дотянул до семидесяти.
В XXI веке Игорь Волгин, перешагнувший восьмидесятилетний рубеж, продолжает этот список.
Лекция Игоря Волгина в сочинском Зимнем театре называлась «Жена в России больше, чем жена». Из анонса:
«В лекции прослеживается во многом драматическая история некоторых писательских браков: от Г. Р. Державина и А. С. Пушкина – до наших дней. Выясняется роль писательских жён в литературном процессе, их участие в общественных, социальных и семейных конфликтах. Подробно рассматривается семейная жизнь Достоевского и Толстого, а также роль писательских жён (Н.Я. Мандельштам, Е.С. Булгаковой и др.) в сохранении литературного наследия».
Поэт и писатель – существа не столько эго-, сколько литературоцентричные. Это значит, что кроме поэзии поэта вряд ли интересует что-то ещё – в той же мере, что и поэзия. Даже жена для литератора – в конечном счёте, не столько муза, любовница, сколько хранительница… Нет, не домашнего очага – рукописей.
«Поэт в России больше, чем поэт»
– Толя Жигулин, – вспоминает своих знакомцев Игорь Леонидович, когда на семинаре речь заходит о Воронеже. Мы сели в рядок и то и дело переговариваемся – Вася Нацентов, Даша Ильгова (ныне – редактор отдела поэзии журнала «Наш современник»), я. В семинаре Наты Сучковой и Дмитрия Воденникова ещё Яна Цыганкова – тоже из Воронежа.
Воронеж свёл нас.
– Прасолов, – добавляю ещё одно воронежское имя к реплике Волгина.
Мандельштам в этом разговоре – по умолчанию. Он, конечно, не из Воронежа, но если бы не Воронеж, не было бы «Воронежских тетрадей». А без них – предполагаю – не было бы Мандельштама. Торжествующего и над собственной смертью, и над самим собой.
Хотя знаете… Я ведь тоже не из Воронежа – я из Лебедяни. И если уж на то пошло, – вот вам цитата из «Чёрных камней» воронежца (по рождению) Жигулина:
«Дед Фёдор, по рассказам отца, приехал в Монастырщину (село в Богучарском районе Воронежской области, откуда был родом отец Жигулина. — П. П.) из Ельца, вернее из села Большой Верх между Ельцом и Лебедянью, в конце XIX века. Примечательно, что все встреченные мною в жизни однофамильцы происходили оттуда, из того села под Ельцом».
Сегодня Большой Верх – деревня на северо-западе Лебедянского района Липецкой области.
Все мы, если на то пошло, – из провинции: Даша – из Ольховатки, Вася – из Каменной Степи… Скажу, может, самовлюблённо, но честно – мне повезло больше всех. Лебедянь – литературоцентричный город (Замятин, Тургенев, Булгаков, Андрей Белый, Чурилин, Толстой, Пришвин – это не все имена, связанные с Лебедянью). Литературоцентричный город, как и Воронеж. Как Россия – литературоцентричная страна. Это значит, что в такой стране тон общественным дискуссиям задают не политики, а поэты, писатели. Они же выносят оценку событиям и явлениям, влияют на социальные процессы, настроения в обществе. Поэт и писатель становятся истиной в последней инстанции. Так было и при Екатерине II (Радищев, Новиков), и при Александре-Николае Первых (Карамзин, Пушкин, декабристы), и при Ленине-Сталине (Маяковский, Горький, Толстой), и при Хрущёве-Брежневе (шестидесятники, Твардовский, Шолохов, Симонов), и при Горбачёве с Ельциным (Гранин, Солженицын), и…
А сейчас?
«Поэт в России больше, чем поэт», – сказал Евтушенко, собирая с товарищами-поэтами спортивные стадионы.
Но…
«Поэт в России – уже не больше, чем поэт»
Так говорит директор Государственного литературного музея, профессор РГГУ Дмитрий Бак. (В сочинском Зимнем театре он прочёл открытую лекцию «Русская литературная классика: культурный код отечественной культуры».)
Поэты сегодня стадионы не собирают. Хороших поэтов не знает сегодня массовый читатель. Книги поэтов выходят сегодня минимальными тиражами, а то и не выходят вовсе.
И слава богу, что так!
Во-первых, у поэта отпала необходимость собирать стадионы. Поверьте, десяток-два благодарных вдумчивых читателей, постоянно готовых к диалогу с поэтом, – огромное для него счастье.
Во-вторых, не то что читатели – не все поэты знают сегодня друг друга в лицо. Не столько потому, что пишет сегодня каждый второй (а это, в свою очередь, потому, что для написания стихов не обязательно знать ноты или уметь играть на музыкальном инструменте – примерно так считают графоманы, думающие, что писать зарифмованные строки в столбик есть уже занятие поэзией). А не знают друг друга по той причине, что и поэзия, и язык, и культура за последние полвека усложнились. Современная поэзия – это уже не пушкинский ямб. И даже не лесенка Маяковского. Вслед за поэзией усложняется и человек – поэт. Что ни говорите, но эволюция – при всех катастрофических событиях последнего (и предпоследнего) века – неотменима. Атомизация общества происходит на всех уровнях – в том числе и на культурном, и на региональном. Сегодня, например, в каждом регионе можно найти больше одного человека, который умеет писать стихи. Какого уровня эти стихи, какое открытие несут они миру, – вопрос другой. Но на уровне техники там, как правило, всё в порядке. Я могу с лёгкостью назвать человек десять, живущих в Воронеже и пишущих технически годные стихи. В Липецке – меньше. Но здесь сказывается и мой опыт (я не так много жил в Липецке – можно сказать, вообще не жил, – чтобы хорошо знать липецких авторов), и обыкновенная география: Липецк в отличие от Воронежа – не город-миллионник; Липецкая область почти в два раза меньше Воронежской.
* * *
А Россия всё-таки – по-прежнему литературоцентричная страна. По той простой причине, что в России по-прежнему любят стихи. Читают? Вопрос другой. Хорошие или плохие это стихи – дело третье. В конце концов, на всех графоманов и любителей «кабацкой лирики» нашего поэтического сердца не хватит. Поэтому рвать его смысла особого нет – остаётся стоически принять этот мир таким, какой он есть, и противостоять пошлости и безвкусице так, как можем.
Дело в другом. В том, что каждый поэт и писатель найдёт в России своего читателя. Он может оказаться диким или диковинным, тёмным или светлым, безграмотным или в меру образованным, поверхностным или роющим, эмпатичным или симпатичным, ненасытным или всё принимающим, наконец.
Такой парадокс, национальный феномен, но это правда: в России публика – благодарная.
Это все банальнейшие вещи, уважаемый корреспондент сочинского фестиваля, – пишут, не пишут, издают, не издают (бОльшими тиражами, меньшими), графоманы, не графоманы, на сколько лет бренного существования кому здоровья хватило, читают, не читают (два человека или двести), – вы, лучше, если уж зашла речь, сообщили бы, какие художественные открытия содержатся в стихотворениях И. Волгина.
Турчин, тут я на твоей стороне
Вот только сторона наша никому и не нужна.