Виталий СЁМИН. ЭГОИСТ
Рассказ
Рубрика в газете: Отвергнутое: запоздалое возвращение долгов, № 2018 / 8, 02.03.2018, автор: Виталий СЁМИН
В телеграмме было сказано; «Буду детьми двадцатого встречайте Ната». Аркадий Алексеевич подозрительно посмотрел на жену:
– Значит, твоя сестрица всё-таки едет. Надолго?
Анна Николаевна пожала плечами.
Аркадий Алексеевич встал из-за стола, аккуратно задвинул на место стул.
– В конце концов, это твоё дело. Я требую только, чтобы мне не мешали заниматься, – и он ушёл в свою комнату, не ожидая ответа жены.
Два дня в доме царило непримиримое молчание. Аркадий Алексеевич раскладывал по столам бумаги и требовал, чтобы никто без его ведома к ним не прикасался,
Ната приехала двадцатого, но не тем поездом, которым её ждали, а на три часа раньше. Когда к дому подкатило такси, Анна Николаевна вскрикнула:
– Аркадий, Аркашка, это же Натка! Наконец-то…
И побежала встречать. Аркадий Алексеевич поморщился, улыбнулся, потрогал подбородок и опять поморщился. Он переждал, пока восклицания в соседней комнате поутихнут, пригладил волосы и, не очень любезно улыбаясь, вышел к гостям.
Ната – крепкая сорокалетняя женщина, не переставая разговаривать с Анной Николаевной, распаковывала чемодан. На лбу её скопились капельки пота, чёрные глаза блестели оживлённо. Рядом с ней, её касаясь, стоял пятилетний Славик, болезненный, худосочный мальчик с капризным лицом и бойкими синими глазами; Наташа – розовощёкая рослая девочка лет десяти держалась поодаль.
– Какая у вас жара, – говорила Ната, – не то, что у нас на севере! Наташа, достань из того чемодана брюки Славика. А вот и ты, – сказала она, увидев Аркадия Алексеевича. – Ну-ка, ну-ка, покажись. Да и толстяк же ты! Борьбой уже не занимаешься? Славик, скажи, кто это?
– Дядя Аркадий, – послушно отозвался Славик и тут же затянул. – Ма-м, дай ириску!
– Мам, и мне, – капризно сказала Наташа.
– Дылда здоровая, а туда же, – оборвала её Ната и повернулась к Аркадию Алексеевичу: – Ну давай целоваться: всё-таки родственники.
Аркадии Алексеевич тронул губами влажную Натину щёку, минут пять повертелся среди сумок, корзинок, чемоданов, говорил, что Славик «вырос», а Наташа «вытянулась», помог развязать тугой узел и с облегчением ушёл к себе в комнату.
Он сел за пишущую машинку, но сосредоточиться не мог – его развлекали голоса за дверью. Собственно, слышен был только уверенный голос Наты. Она отчитывала то Славика, то Наташу, а то и Анну Николаевну.
– Да ты не так берёшь, – кричала она, – Женщине тридцать лет, а она с детьми не умеет обращаться. Ты, наверно, пелёнок от распашонок не отличишь.
За обедом она продолжала тараторить, безбожно хвастаясь и привирая:
– Ты на чём готовишь? Если не на сливочном, то Славик есть не будет. Знаешь, он в поезде не стал лопать яблоко, хорошее яблоко, только не розовое. Я говорю: «Ну выкинь, возьми розовое». А соседка меня учить: «У меня, – говорит, – дети никогда не перебирают. Что дают, то и едят». А я ей: «Так у вас, может, нечем перебирать, а у нас, слава богу, есть чем». У нас в Ельне на базаре бабы увидят нас и ругаются: «Жёны лётчиков пришли». Не любят нас: мы же берём всё лучшее и не торгуясь…
Аркадий Алексеев посмотрел на стол – нет, у них с Анной на столе не «всё лучшее». Его аспирантской стипендии и её учительской зарплаты вовсе не хватает, чтобы покупать, не торгуясь. Он перевёл взгляд на жену – чувствует ли она обидный смысл сказанного Натой? Но лицо Анны Николаевы выражало только любовное внимание: она уговаривала Славика есть борщ. «Всё-таки это чёрт знает что, – подумал Аркадий Алексеевич. – Хорошо умеет не оскорбляться мелочами, но ведь всему же есть предел. К тому же, что общего между сёстрами? Одна способнейший, образованный человек, другая – кормящая мать, не больше».
Не доев котлету, он вышел из-за стола. Уход его остался незамеченным. Анна Николаевна, отовравшись от Славика, спросила: «Аркаша, ты куда?» – Но, не получив ответа, быстро успокоилась.
В тот день Аркадий Алексеевич так и не притронулся к работе. Не смог.
А поздно вечером жена рассказывала, счастливо улыбаясь:
– Ты знаешь, миленький, Славка такой чудесный пацан. Натка дала ему пять разных конфет, а он глазёнки вытаращил, щёки надул и говорит: «Ой, как много: лас, два, десять!»
– Xa-ха, – раздельно проговорил Аркадий Алексеевич, отвернулся от жены и добавил с фальшивым пафосом: – исключительный ребёнок! Особенно вот это – «лас, два, десять» – исключительно.
Утром Аркадия Алексеевича кормили в коридоре: в комнатах было темно – Анна Николаевна и Ната занавесили окна, чтобы свет не разбудил детей. Дом теперь подчинялся режиму детского санатория. Собираясь в институт, Аркадий Алексеевич ходил на цыпочках и шёпотом спрашивал у жены:
– Аня, где мои носки, новые?
– Поищи сам в правом ящике шифоньера, – шёпотом отвечала Анна Николаевна. Она сидела рядом с семейной кроватью, на которой, разметавшись поперёк, посапывал Славик, и обмахивала его влажным полотенцем.
Теперь Аркадий Алексеевич не смел без спросу взять из буфета конфету или выпить внеплановый стакан компота. Анна Николаевна немедленно останавливала его:
– Это для Славки. Оставь сладкое детям.
День в доме начинался так часов в девять. Славка просыпался и тотчас начинал ныть:
– Ма-ма, ма-а…
Если мать была рядом, он быстро успокаивался, одевал штанишки и бежал во двор. Оттуда его надо было выманить и заставить умыться и позавтракать. Если же матери не было, нытье переходило в рев, и Анне Николаевне долго не удавалось его успокоить, а Аркадий Алексеевич не мог приняться за работу. Работать вообще было некогда. Рано утром и поздно вечером нельзя было стучать на машинке – дети спали. Днём Аркадий Алексеевич был в институте. Лишь вечером, закрыв дверь в свою комнату, ему удавалось побыть наедине с собой. Только тут он, сидя за машинкой, мог без помех предаваться размышлениям о том, что родственники – это племенные пережитки, что настоящий человек имеет друзей, а не родственников.
Но, в конце концов, и тут его потревожили. Однажды он услышал натужное пыхтенье под окном. Потом над подоконником показалась замызганная мордашка Славика. Славик отдёрнул рукой занавеску и лёг животом на подоконник. Некоторое время он сосредоточенно и без тени смущения рассматривал Аркадия Алексеевича, пишущую машинку, чертёжный стол, стопку бумаги, a потом спросил:
– Это чья машинка?
– Моя, – сказал Аркадий Алексеевич и подумал, что мальчишке надо было ответить как-нибудь позамысловатее.
– А кто её тебе купил?
– Дед Мороз, – преглупо отозвался Аркадий Алексеевич.
Славик не понял. Потом он догадался:
– Это тот, что на ёлке? Нет, ты правду скажи.
– Сам.
Славка тотчас же обернулся назад и стал сползать на животе вниз. Потом за окном послышался оживлённый разговор, и на дорогу вместе со Славкой вышло несколько пацанов. «Посылали узнать, – догадался Аркадий Алексеевич. – Шустрый, однако, мальчишка!»
Вечером Славка опять залез в окно и попросил разрешения попечатать на машинке.
– А почему ты в окно лазаешь? – спросил Аркадий Алексеевич, делая строгое лицо.
– Мама сказала, чтобы к тебе никто не ходил.
– Гм, – сказал Аркадий Алексеевич. – Очень логично. Если мама не позволяет ходить ко мне через двери, то, следовательно, остаётся одно окно.
Но Славка, к своим пяти годом уверенный во всеобщей к нему доброжелательности, уже взбирался к нему на колени…
На следующий день Славка привёл с собой Наташу, и машинка Аркадия Алексеевича целый вечер отстукивала что-то вроде «Наташка-ТАШКА-дурашка. Славка НИ УМЕЕТ ПЕСАТЬ…»
Весь вечер Аркадия Алексеевича теребили, заставляли делать так, «чтобы машинка звонила», а кончилось это криком и злыми слезами – Наташа не уступила Славику свою очередь стучать на машинке.
На шум пришла Анна Николаевна. Она, ни слова не говоря, выпроводила детей и собиралась уйти сама.
– Аня, – позвал её Аркадий Алексеевич.
– Да? – обернулась Анна Николаевна.
И Аркадий Алексеевич увидел её глаза. Это были внимательные, чужие глаза. Такими глазами легко, например, заметить, что Аркадий Алексеевич вовсе не красавец, что у него лысеет голова, что ему скоро будет сорок лет. И тогда Аркадий Алексеевич сказал то, что совсем не хотел и чего совсем не следовало говорить:
– Я попрошу тебя проследить, чтобы дети ни в коем случае в моё отсутствие к машинке не прикасались, и, вообще, постарайся оградить меня от их посещений, когда я занят.
– Ты не маленький, – сказала Анна Николаевна, – ограждай себя сам. И не следует говорить: «я занят! моя работа!» – это нескромно. Надо привыкать думать и о других.
– Аня, что ты говоришь!
Когда Анна Николаевна ушла, Аркадий Алексеевич долго ходил из угла в угол. Потом сел за машинку, прочитал последнюю отпечатанную им фразу – это были слова, написанные три дня тому назад, – и закусил губу. Время уходит, а он топчется на месте. И его же упрекают – надо думать о других!
А для кого же он работает? Работает днями и ночами, так, что даже сны ему снятся только о работе. Ведь они давно уже с Аней договорились, что его работа прежде всего. Нет, надо отвлечься и двигаться вперёд…
Рёв Славика, донёсшийся с противоположного конца двора, и крик двух всполошившихся женщин – жены и Наты – прервал его размышления. С окаменевшим лицом слушал Аркадий Алексеевич препирательства соседки и Наты, дети которых подрались. Славика ввели в дом, отмыли заплаканное лицо, дали конфетку, одели в новую рубашку, отправили гулять, а Аркадий Алексеевич всё в ещё не мог начать работу. Он думал о Славике. Пацан со способностями, но мать и жена прилагают все усилия, чтобы из него получился закормленный эгоист. А как нейтрализовать материнскую любовь, как сделать её осмысленной, если женщины смотрят на детей такими вот глазами, и стоит только где-то прогудеть машине, как они выбегают на улицу и кричат страшными голосами: «Славик, Славик, где ты?»
И на завтра работа стояла. Славик побил соседского малыша, отнял у него игрушку и спрятался в саду. Злодейская окраска поступка была настолько очевидной, что в доме всё затихло, как перед грозой. И только Наташа не почувствовала серьёзность минуты, когда Славку привели домой.
– А тебе будет! А тебе будет! – мстительно пропела она и первая получила подзатыльник.
А Славик, с надранными ушами, захлёбывающийся от рёва, был водворён в угол и горько рыдал там голосом обиженным, раздосадованным, но отнюдь не кающимся.
Ната терпела не больше пяти минут. Она бросилась к сыну и затопала ногами:
– Сейчас же замолчи! Будешь стоять здесь пять, десять, сто дней, пока не поймёшь, что ты наделал и не извинишься перед всеми!
Потом она спешно собралась и убежала в город – иначе у неё не хватило бы сил «выдержать характер»!
Она ушла, а в доме всё словно застыло, Наташа где-то пряталась, Анна Николаевна тоже притихла, Аркадий Николаевич сидел и думал. К жене он не подходил, не подходила к нему и Анна Николаевна. Кто-то из них должен был что-то понять. Иначе это «что-то» грозило тяжёлыми последствиями.
Так прошло с полчаса. Всхлипывания в углу окончательно замолкли, и Анна Николаевна сразу же забеспокоилась. Аркадий Алексеевич услышал, как она спросила у Славика:
– Славик, ты понял свою вину?
Молчание.
– Ну, скажи, Славик, будь хорошим.
Молчание и обиженные всхлипывания.
Славик, ты ведь, хороший мальчик. Ведь хороший? Ну, скажи тёте, что ты больше не будешь. Ну скажи, – в голосе у Анны Николаевны появились просительные интонации, и всхлипывания усилились.
– Ну хорошо, ты только кивни, – сдавала позицию за позицией Анна Николаевна. – Я за тебя скажу маме, когда она придёт, а ты только кивни. Я скажу, Славик понял, что, поступил плохо, он раскаивается и никогда больше бить слабых не будет. Если ты согласен, то стоять в углу тебе больше не надо.
– Аня!– не выдержал Аркадий Алексеевич. – Аня, как тебе не стыдно! – Он вышел к жене. – Ведь ты же педагог! Зачем ты приучаешь мальчишку лицемерить?
Но по лицу Анны Николаевны было видно, что ей вовсе не стыдно, что она ничего не понимает сейчас в педагогике или считает эту науку такой же жестокой, как искусство убивать. Анна Николаевна страдала.
Несколько минут потребовалось Аркадию Алексеевичу, чтобы понять всё это. Потом он взял Славку за руку, и они вдвоём ушли. Вернулись они поздно вечером. Аркадий Алексеевич, скептически улыбающийся, нёс подмышкой большого деревянного коня с рыжей наклеенной гривой, Славка мирно посапывал у него, на плече.
– Два часа по зоопарку бродили, – сказал Аркадий Алексеевич, передавая Нате раскрасневшегося, безвольно уронившего руки Славку. – Я думал, его львы или тигры заинтересуют, а он увидел зебру и ни на шаг от неё.
На следующий день Славка с утра устроил скандал и успокоился только после того, как Аркадий Алексеевич дал ему слово, что и сегодня они пойдут в зоопарк. Вечеров пять подряд они ходили смотреть на зебру, потом раз сходили в ботанический, но там Славка скучал, и больше туда они не пошли. Зато ходили на реку кататься на лодке. К машинке Аркадий Алексеевич теперь почти не притрагивался: месяц – куда, ни шло – он решил потерпеть.
Но Ната уехала раньше. Ночью пришла телеграмма, и уже утром Аркадий Алексеевич и Анна Николаевна провожали её на вокзал.
– Приезжай почаще, – помахал, рукой Аркадий Алексеевич, когда вагоны тронулись. – Мы с Аней всегда тебе рады.
С вокзала Анна Николаевна поехала в школу, а Аркадий Алексеевич поспешил к своим чертежам. У него были причины для того, чтобы радоваться: он был спокоен, одинок, никто не будет мешать ему работать, не к кому было ревновать жену, – но почему-то он не радовался. В коридоре, замешкавшись с ключом, он раздражённо оттолкнул кошку, потёршуюся о его ноги, и вошёл в комнату. В комнате господствовал беспорядок – разобранные кровати, открытые ящики шифоньера, какие-то бумаги, – и над всем этим пустота, особенная пустота утраты, гулкая и душная. Он стал прибирать в комнате и натолкнулся на деревянного коня с рыжей наклеенной гривой. Конь был привязан к ножке стола – так его на ночь оставлял Славка, чтобы тот не убежал. И вдруг Аркадий Алексеевич почувствовал, как тяжело навалится на плечи Анна Николаевны эта пустота, когда она вернётся домой. Он отвязал коня и закатил его под кровать. Потом подумал и перенёс его в свою комнату. Но и тут конь не давал ему покоя. Работать он тоже не мог – ему не работалось – состояние, которое не появлялось у него с тех пор, как он стал заниматься своим изобретением. И впервые с тех пор, как он стал работать над своим изобретением, у него появилась неприятная мысль, что в чём-то очень важном он виноват перед Анной Николаевной и перед собой.
Добавить комментарий