КАПСУЛА ВРЕМЕНИ ВЛАДИСЛАВА КРАСНОВА

№ 2018 / 12, 30.03.2018, автор: Алексей КАЗАКОВ (г. Челябинск)

Всякая книга, будь то проза, документальное эссе или поэтический свод, концентрирующая на своих страницах какой-либо сюжет определённой эпохи, обладает свойством по-разному передавать ощущение Времени. Таким собственным оригинальным временным опытом пронизаны страницы книги «Когда я родился: Генезис инакомыслия» (М.: «Литературная Россия», 2018). Её автор – политолог Владислав Георгиевич Краснов, известный своими аналитическими трудами за рубежом и в России, – профессор русской словесности в университетах Швеции, Японии, США; автор книг «Солженицын и Достоевский. Искусство полифонического романа» (1979), «Новая Россия. От коммунизма к национальному возрождению» (1991, 2014).

Вышедшая книга Владислава Краснова разительно отличается от его предыдущих трудов. Сам он особо подчёркивает:

«Эти мемуарные наброски – о моём детстве и юношестве в Перми – охватывают период с моего рождения в 1937 г. до моего отъезда на учебу в Москву после окончания средней школы в 1954 г. Писались они не для публикации, а для себя, чтобы проследить генезис инакомыслия и обозначить некие мемы русской культуры, которые привели меня на эту стезю, и – чтобы удержать в памяти всё значительное в моём взрослении на пороге новых испытаний, которые ждали меня за Железным Занавесом.

Дело в том, что 26 октября 1962 года я отделился от именитой советской группы в Стокгольме и попросил политического убежища в Швеции. Убежище, в конце концов, получил, но сразу же окунулся в кучу забот… На первую зарплату купил пишущую машинку. Именно на ней писалась рукопись в промежутке времени не раньше 1964 и не позже декабря 1965 года, когда, получив гостевое приглашение от Чикагского университета, я уехал в США и вступил там в новую ипостась.

Рукопись писал урывками, в спешке, не мудрствуя лукаво… Ни разу не отредактировав текста, положил ее в долгий ящик. Ящик оказался очень долгим. С моим архивом рукопись путешествовала по городам и странам пятьдесят лет. Рукопись сохранила свою первозданность как документ эпохи и страны, которых больше нет. Разумеется, она не претендует на полноту или разносторонность образа эпохи. Это своего рода бутылка времени, «капсула времени» (tame capsule) с посланием и в назидание потомкам или письмо в будущее».

Оттолкнувшись от этого авторского объяснения, перейдём непосредственно к содержанию книги, в которой привлекателен сам стиль повествования, в чем-то навеянный мемуарной горьковской прозой, но осложнённый многими событиями советского времени:

«Город на Каме,

Где – не знаем сами,

Не достать руками,

Не дойти ногами,

Город на Каме,

Матушке-реке…

Так распевали мы когда-то в детстве о родном городе, возвращаясь из кино после просмотра «Детства» Максима Горького. Так распевали мы и позднее на палубе тихоходного и допотопного, но всегда надёжного и гостеприимного буксира «Коломна» при возвращении в Молотов…»

Город детства, носивший почти два десятилетия имя сталинского деятеля, – исток авторского повествования о себе и своём поколении 1930–50-х годов. Краснов создаёт свою детско-юношескую реальность, воплощенную в эти самые мемы, выделенные в тексте авторским курсивом и ставшие символами Времени, наглядно-образными единицами социальной информации ушедшей в прошлое эпохи.

Они расставлены подобно сигнальным бакенам на широком пространстве полноводной Камы, став опознавательными знаками по всему фарватеру книги, которая, благодаря этому, приобрела полифоническое звучание целого романа с множеством персонажей и коллизий.

Характерно, что любое воспоминание о детстве, отрочестве и юности героя книги окрашено политическим смыслом. В своих размышлениях он постоянно соотносит действительность личного существования с текущей политической действительностью. Так, в главе «Как меня крестили» читаем:

«Крестили меня поздно, лет шести… во Всехсвятской церкви, что на Егошихинском кладбище на окраине города. Было это, помнится, летом военного 1943 года. Почему так поздно? Видно, родился я не вовремя: как раз после принятия в 1936 году Сталинской Конституции, объявившей среди прочих свобод и свободу совести: тогда-то и попрятали матери своих детей от этой свободы. Крестить детей в 1937-м? Да что вы? Тогда верующие прятали своих детей от всякого сглаза, как и в Иудее при царе Ироде прятали младенцев от избиения. Не был ли и Иисус из Назарета спасён бегством Иосифа и Марии в Египет?»

Свободное ассоциативное мышление начиналось у автора книги с далёкой детской поры, когда ему впервые прочитали ещё в детском саду знаменитую философскую сказку С. Лагерлёф «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции».

«Первая книжка не та, что я сам прочитал, а которую мне читали, была о мальчике, летавшем на гусе. Как побывал он в далёких краях, повстречал там разных людей, посещал чудесные города и завораживал крыс игрою на дудочке. А главное – как он убежал от статуи грозного короля, вдруг ожившего и погнавшегося за ним. И вернулся-таки мальчик после всех приключений, к маме и папе. Не успел я насладиться этими приключениями, как книжка эта – подаренная мне тётей Надей – вдруг пропала… Не обошлось и без слёз. Уж очень жаль мне было той книжечки, уж очень полетать да поездить всюду хотелось. Да в Перми и гусей не было. А о лебедях, на которых мальчик Терешечка путешествовал, и говорить нечего… Лишь лет через двадцать узнал я, что мальчика на гусе звали Нильс, что облетел он на гусе всё шведское королевство, и написала о нём шведская писательница Сельма Лагерлёф», – вспоминает В. Краснов на страницах своей книги.

То был явный знак-символ из будущего в житейской биографии Владислава Краснова (от Судьбы не уйдешь!) – в поисках «жажды правды» он, спустя десятилетия, добровольно эмигрировал именно в ту далёкую страну – Швецию…

Обретя свободомыслие, он, подобно сказочному персонажу Нильсу, мог бы сказать о своих чувствах и первых ощущениях на скандинавской земле:

«Как замечательно, как свежо, как свободно и легко здесь, в воздухе! Никогда, никогда он даже мечтать не мог, чтобы лететь так высоко над землёй. Как будто он улетал от всех горестей и хлопот. Любых горестей и любых хлопот, какие только можно себе представить».

Но в начале 1940-х годов в уральском городе Молотове думалось и мечталось о другом – нагрянувшая война внесла свои коррективы в духовную среду обитания пермского подростка.

Патриотический настрой военного времени подкреплялся и походами в кино и в театр. Первые впечатления от фильма «Чапаев» и балета «Лебединое озеро» расширяли кругозор юного пермяка, запомнившего на всю жизнь победоносный плакат тех лет: «Бьемся мы здорово, колем отчаянно – внуки Суворова, дети Чапаева».

Сама боевая атмосфера тылового фронта пермской земли, самоотверженный труд жителей родного города рождали душевный подъём.

Но вот война окончилась и всё отошло в прошлое – «тень вождей и детские рисунки – время, что войной опалено» (Р. Словацкий).

А бессмертие вождя, «отца всех народов», существовавшее, казалось, вопреки всем законам физики, химии и биологии – внезапно завершилось смертью тирана весной 1953 года, что «поставило под сомнение бессмертие самого коммунизма»…

Близкое знакомство взрослеющего юноши с трагедиями Шекспира об исторической «связи времён» и вписанные в заветно-тайную тетрадку шекспировские строки ещё более усугубили те сомнения:

Не умащайте душу лживой мазью,

Что это бред мой, а не ваш позор:

Она снаружи рану лишь затянет,

Меж тем как порча всё внутри разъест

Незримо…

Пройдя путь русского гамлетизма с его вечным вопросом о сути бытия, Краснов смотрит на историю сквозь призму шекспировской трагедии:

«Моё ощущение исторической трагедии России усугублялось осознанием параллели, что Кремлевские правители не только узурпировали законную власть, но и, как Клавдий Гертруду, мать Гамлета и вдову законного короля, соблазнили мою мать – родную Россию. Меня мучил вопрос: поддалась ли она на соблазн добровольно? Или взяли её силой? Конечно, речь шла не о конкретных личностях большевиков – будь то Ленин, Троцкий или Сталин, – а о метафизической гнили, поразившей Русский Дух в октябре 1917 года».

И далее очередное душевное смятение при чтении произведений мировой литературы от Шекспира до Пушкина, Гёте, Руставели. А ещё было романтическое увлечение ранним Горьким («Человек», «На дне») с его ницшеанскими проповедями (сверхчеловек или героический индивидуализм?..), революционной поэзией Маяковского…

Так постепенно вызревал «генезис инакомыслия» (в скобках замечу, что процесс этот не прерывается и поныне, в чём я убедился воочию, когда вместе с Владиславом Красновым посетил мемориальный музей-острог политзаключённых советских времён «Пермь-36», – к вопросу о соцлагере в виде общего барака). Отсюда, со временем, пришло убеждение, что «падут все железные занавесы, пропагандные кулисы и стены позора». Таково было предвидение Краснова-политолога задолго до падения Берлинской Стены, разделявшей две Германии – ФРГ и ГДР.

Автор последовательно ведёт читателя по ступеням-главам. Поднимаясь по ним постигаешь всю нашу общую неоднозначную жизнь, отражённую в названиях глав книги В. Краснова: «Как я родился», «Отец мой», «Мать», «Душа в душу», «Наш дом 13-а», «Наши соседи», «Первая книга», «Война началась», «Под знаком Победы», «Божья воля», «Вещий сон», «Смерть бессмертного» (о Сталине), «Сделка с совестью», «Даешь Москву!», «Дранг нах Вэстен».

Дальнейшая судьба автора книги была такова: отъезд из родного города от родителей в Москву, учёба в Историко-архивном институте и на историческом факультете Московского университета, работа редактором Госкомитета по радио и телевидению при Совете Министров СССР в отделе иностранной информации, потом в отделе вещания на Швецию.

Философия бытия молодого человека с его неутолённым чувством социальной несправедливости и желанием освободиться от духовного закрепощения (неистребим дух русского народничества и правдоискательства!) привели Владислава Краснова, в итоге, к добровольному изгнанию – сначала в Швецию, затем в Америку. Но перед этим у него были в Москве дни и часы идейного общения с давним университетским сотоварищем-фронтовиком, бывшим студентом физтеха Виктором Хромым, инвалидом, потерявшим ногу в бою под Берлином. В долгих диалогах-размышлениях о циклической повторяемости русской истории – от 1812 до 1945 года, – спасении Россией Европы от Наполеона и Гитлера, – сформулировалось понятие обратного политического смысла: от «Дранг нах Остен!» (Вперед на Восток!) к «Дранг нах Вэстен!» (Вперед на Запад!») – как реакция на многочисленные попытки соцлагерных беглецов бежать на Запад. Хотя в подтексте было давнее умонастроение ещё декабристов: «Мы тоже прошли по Европе – не пора ли и нам подумать о нововведениях в России». Разговоры по душам завершились тем, что Хромой побожился доскакать на оставшейся ноге – «и костыли прочь» – до самого Берлина, как только падёт пресловутая Стена раздора. Отсюда авторское убеждение в финале книги:

«Верю, доскачет русский солдат, Виктор Хромой, до сердца Европы; знаю, обрящет ищущий потерянную ногу – и вернётся в отчий край исцелённым, и станет Россия на Землю прочно, вековечно, двумя ногами!»

С верою в высшую справедливость человеку жить легче на этой земле, ибо, как сказано в Библии от лица Господа: «И всякий живущий и верующий в Меня не умрёт вовек».

Вчитываясь в послание В.Г. Краснова из далёких 50-х годов ХХ века, мы, его современники, возвращаемся и в свою молодость, полную своеобразия и личных понятийных мемов, также остро ощущая общий дух социального генезиса минувших десятилетий канувшего в небытие СССР…

 

Алексей КАЗАКОВ

 

г. ЧЕЛЯБИНСК