Без запасного аэродрома

№ 2007 / 7, 23.02.2015

Александр Скляр определил подход к своей группе электрическим. Те, кто в душе КСПшник, поют русский рок. А кто в душе Скляр, когда исполняет песни Вертинского, Козина?

– Скорее всего, это не рок-н-ролл, – говорит Александр Феликсович. – По крайней мере, по форме. Это эстрада высокой пробы. В любом случае, я себя вот так вдвоём с гитарой редко вижу. И довольно редко появляюсь. Даже если просят по каким-то случаям исполнить что-либо гитарно-бардовское, как было в июне на очередном концерте, посвящённом памяти Юрия Визбора. Когда я выбрал две песни, всё-таки пригласил баяниста Рушана Аюпова, чтобы это была не просто акустическая гитара, а чтобы гитара и баян. Крайне редко выступаю один с гитарой. Я не бардовский человек. Хотя среди бардовских исполнителей и бардовского репертуара есть отдельные шедевры, которые ничуть не хуже любой рок-н-ролльной композиции или высококачественной эстрады. Вертинский – это эстрада. Шансон, не наш российский шансон в узком приблатнённом понимании, который понятен русскому уху, а в европейском смысле, как очень качественная эстрада, высокой пробы.

– На концертах, исполняя песни Вертинского, вы читаете стихи любимых ваших поэтов. Как рождался этот сплав поэзии в чистом виде и песни? Как подбирались стихи в программу?

– Всё достаточно просто. Нужно глубже понять вкус самого Александра Николаевича. Он же сам из Cеребряного века. Соответственно, он брал этих поэтов довольно часто и использовал в творчестве. Он делал песни на стихи поэтов, которых я читаю. Так получилось, что они и мои любимые вне зависимости от репертуара Вертинского. Игорь Северянин, Николай Степанович Гумилёв, Тэффи – поэты, близкие Вертинскому. Всё очень близко по духу. Стихотворения особо не ищу, помню наизусть свои какие-то любимые произведения, а если в чём-то не уверен, всегда можно достать томик поэтов России. Если читаю стихотворения, то те, которые знаю наизусть.

– Вам по духу ближе Серебряный век?

– Да. Это мой любимый период поэзии. Я его называю последним настоящим периодом в мировой поэзии.

– Лещенко и Алёшу Димитриевича вы слушали задолго до «Ва-Банкъа». Вы знали наизусть свыше двухсот песен под гитару. И вдруг – альтернативный рок. Вы задвинули всё, что было главным в тот момент, и предались панку? Откуда появился этот новый путь?

– Потому что альтернативная музыка ближе к чему-то настоящему, она всё время в поиске, не берёт клише, а ищет новые, неизведанные пути и пытается их освоить. Она мне и до сих пор ближе. Я слушаю больше альтернативной музыки, где иногда можно услышать какие-то новые созвучия, идеи. В мейнстимовой музыке этого нет, она разрабатывает то, что найдено альтернативщиками. Это вечный путь. В своё время Моцарт был таким же альтернативщиком среди плеяды тех композиторов, которые творили в его время. Он был альтернативным музыкантом, композитором, который находил новые пути. А потом они становились мейнстримом. Это обычный путь. Мейнстрим поглощает альтернативу, альтернатива в свою очередь питает мейнстрим. Так же, как и Алёша Димитриевич, в своё время был для меня глотком чистого музыкального воздуха в потоке множества бардовских исполнителей, которые тогда существовали. За редчайшим исключением из этого потока – Визбор, Галич. Всё остальное было для меня, моего уха более усреднено. И вдруг в моё сознание ворвался Алёша Димитриевич. На тот момент он был таким же альтернативным для меня. И, конечно, он был альтернативным по отношению к бытовавшей тогда официальной эстраде, которая была единственно доступной для массового слушателя популярной формой музыки. Всё остальное нужно было искать. В том числе и Алёшу Димитриевича, Петра Константиновича Лещенко, записи Александра Вертинского. На тот момент это были альтернативные люди по отношению к официальной популярной музыке. То же альтернативная музыка на Западе – то, что нужно искать в огромном потоке мейнстримовой музыки.

– С уходом этой плеяды мы потеряли право эстрадного голоса в мировом масштабе. Кого сегодня можно поставить на уровень этих певцов в мире?

– Но не Диму же Билана! Нет фигуры на отечественной сцене такой, которую можно было бы поставить на мировой уровень. О Димитриевиче, который там жил и умер, не будем говорить. Раньше был Лещенко, Козин, Вертинский или даже Утёсов. Это были фигуры, которые вполне могли быть вписаны в мировой музыкальный песенный контекст. Скажем так: вы можете представить одновременно стоящими на сцене Фрэнка Синатру и Александра Вертинского? Первое отделение – Александр Вертинский, второе – Фрэнк Синатра.

– В их репертуарах есть созвучие.

– А теперь попробуем провести такую линию сейчас. Возьмём какую-либо действующую фигуру западного артиста. Например, Тома Джонса. Кого из наших исполнителей мы сможем поставить вместе с ним в первое отделение? Согласитесь, никого. Тут всё просто. Были бы такие фигуры, они бы вошли туда. Происходит сознательное обезличивание нашей эстрады. Это случилось в последние тридцать-сорок лет. К этому всё привело. Мы перестали иметь ярко выраженные индивидуальности на сцене, которые при этом являются высокопрофессиональными артистами. Это произошло по множеству причин. Одна из них – общий культурный фон, в котором мы существуем. Имеется в виду Россия сейчас. Культура задвинута. Серьёзная культура по большому счёту никому не нужна. Она не востребована.

– Но Вертинский творил во время исторических перемен.

– Для творца время Вертинского оказалось более благодатным. Значит, творец должен быть голодным. Должен быть гонимым в каком-то смысле. Посмотрите на все эти фигуры: биографии Лещенко, Козина, Вертинского. Единственное исключение – Утёсов. И то я считаю, что внутренние течения его биографии носят на себя явный отпечаток трагичности. Он не мог делать в полном объёме то, что он реально хотел. А реально он хотел делать большой джаз. Биг бэнд джаз. Он хотел не патриотические песни петь на 90 процентов, а на 90 процентов петь лирику. И я в своём нынешнем творчестве, когда обращаюсь к Утёсову, беру те оставшиеся 10 процентов его лирики, которая не преходяща, которая оказывается востребована до настоящего времени. Я пытаюсь исполнять другие его песни за редчайшим исключением, типа «Мишки-одессита». Но это то самое редкое исключение, когда патриотическая песня сочетается с высокохудожественным произведением.

– Когда вы почувствовали, что можете уверенно говорить о музыке как музыкант? Что помогло вам им стать?

–Лет восемь назад. Начинающим профессионалом. Надо включать голову, чтобы им стать. На определённом моменте нужно переставать действовать на чистых эмоциях, на молодёжном задоре и включать голову, интеллект, понимать, чем ты занимаешься, и делать это очень осознанно. Вырабатывать свою манеру, выискивать себе репертуар, понимать, кто ты на сцене. И искать свою индивидуальность, которая не похожа ни на кого-то из твоих предшественников. Вот если ты осознанно начинаешь это делать, то через какое-то время начинаешь ощущать себя профессионалом. Но до настоящего профессионала ещё колоссальный путь. Кирпичик к кирпичику. Как говорил Вертинский: «Талант – это только пропуск в мир, где живут мастера». Он имел право это сказать. Он был мастером. – Чем больше лет, тем чаще включать необходимо самоиронию, чтобы не превратиться в самопародию. Но так ли это необходимо слушателям?

– Конечно, слушатель на самом деле – очень тонкий барометр. Мы говорим не о массовом слушателе, которому всё равно, который пережёвывает Петросяна одновременно с новостями по «ящику», не о безликой жующей массе, а о серьёзной аудитории, которая есть всё равно. Пусть её и немного в процентном отношении, в отличие от массы, жующей новости, события, элементы культуры и т.д., но у нас страна-то гигантская. Если немного в процентном отношении, получается много в количественном. Пять процентов от 120 миллионов – это больше, чем 50 процентов от трёх миллионов. Если мы берём серьёзную часть аудитории, то она является очень тонким барометром на твою иронию. И сумеет её понять.

– В артистической ипостаси вы определили себя элитарным человеком. Сегодня слово «элита» имеет массу оттенков.

– Отвратительное звучание нынешнего слова «элита»! Официально отказываюсь от своего определения. Я не хочу принадлежать к той элите, которая сегодня так себя называет. Лучше подумаю над каким-либо другим определением. Я – представитель серьёзного песенного искусства. Пусть это будет так.

– Выступая сольно, вы сильно изменили своё отношение к музыке на сцене. Какие трудности вам пришлось преодолевать в первую очередь? Что помогло с ними справиться?

– Пришлось как бы заново себя делать как артиста. Выступать сольно – совсем другое, чем быть в группе, в которой тебя все поддерживают. В сольном выступлении больше ответственности. Ты более оголён, зачастую должен выступать как певец чужого репертуара, который изначально не был для тебя написан. Если в группе «Ва-Банкъ» всегда поёшь то, что сам себе написал, то здесь совсем всё не так. Ты должен постепенно влезать в шкуру другого исполнителя, при этом оставаясь собой. Исполнить Вертинского так, чтобы это был Вертинский и в то же время чтобы это был Скляр, поющий Вертинского. А не псевдо-Вертинский, поющий Вертинского. Вот это самая большая сложность. Это другой уровень отношения к самому себе как к артисту. Более высокий уровень и более сложный. А преодолеть помогла любовь к тому, что ты делаешь. Безграничное уважение к репертуару, творчеству этих людей, артистов. Любовь к песне вообще. И желание не останавливаться и идти всё равно вперёд, раздвигать свои собственные горизонты. Ирония и самоирония, кстати, здесь очень помогают. Ирония помогает пережить все нелепости и абсурдности современной жизни.

– Для мужчины вы назвали четыре пути: земледельца, торговца, воина, художника. Откуда подобное высказывание?

– Это средневековая японская мысль. Восточное определение. Но они самые общие. Это алгоритм путей. У них есть множество подразделений. Это было высказано великим практиком и мастером восточных единоборств Миямото Мусаси в его книге «Пять колец». В главе «Путь стратегии» есть конкретное определение: «Существуют четыре Пути, по которым мужчины идут в своей жизни. Первый из них – Путь Земледельца… Второй Путь – Путь Торговца… Он живет, продавая плоды своего труда и получая выгоду. Третьим Путем идёт благородный воин, несущий своё вооружение. Четвёртый Путь – Путь Художника, или Путь Архитектора». Так сказал Миямото Мусаси. Он тоже ничего не придумывал, повторил то, что восточный тип мышления подразумевал и понимал давно. Всё это было высказано в Средние века.

– Миямото Мусаси и «Книга пустоты». Но можно ли прислушиваться к откровениям убийцы-одиночки? Ведь до того, как он стал так называемым «Богом меча», он убил, а не победил 60 человек! Не сотворил что-то, а уничтожил. В чём для вас притяжение этого человека?

– Вы неплохо знаете его биографию на начальном этапе. Но это же был первый период его жизни. Когда он был тем самым оголтелым юнцом, который бросался в бой с тем, чтобы проверить свои силы, чтобы получить новый опыт. Тогда это было абсолютно нормальным явлением. Если ты выбирал путь воина, тебе нужно было сражаться, в том числе и на честных поединках. И он не виноват, что выиграл все 60. Это редчайший случай в истории, но тем не менее это так. Но нельзя забывать о втором этапе его пути. Наиболее важном для него. Когда в возрасте примерно 26 – 27 лет он отказался от поединков, победив самого невероятного воина в первой части своего жизненного пути. Причём победив его деревянным мечом. Отказавшись от поединков, дальше он в течение долгих лет, 24 – 25 лет, до 50-летнего возраста искал внутренний путь, внутреннюю суть пути меча. И то, что из себя представляет Миямото Мусаси, это в первую очередь не первый его этап – 60 поединков насмерть, а второй этап, когда он стал Художником, большим мыслителем, отшельником, когда он познал внутренний путь меча. А это произошло в возрасте 50 лет. После 26 лет его больше никто не вызывал на поединки, потому что он официально во всей Японии получил негласную кличку «Бог меча». Это в то время, когда было огромное количество великолепных фехтовальщиков. Никто не вызывал, потому что понимали – это бесполезно. А он тем временем искал внутренний путь меча. То, что из себя представляет Миямото Мусаси – итог второй части его пути. А третья часть пути – это уже закономерное развитие второй части, когда он был внутренним великим воином и ему не надо было доказывать, что он клинок номер один в Японии. Да никто уже в этом не сомневался! Умер же он отшельником. Нельзя останавливаться на первом пути Мусаси, на эмоциях. Первой части пути артиста. Эмоция, молодость, задор, желание быть первым, победить своих соперников, желание нравиться девочкам, быть на сцене, блистать. Всё, через что обязательно проходит начинающий артист. А дальше вступает в силу то, о чём говорил Вертинский. Талант – пропуск… Мир, где живут мастера, – вторая часть пути Миямото Мусаси. А третья часть – то, до чего доходят в жизни очень немногие. Это третья часть пути Миямото Мусаси, когда он уже жил как Мастер. До этого, без сомнения, дошёл Александр Вертинский. Думаю, как мастер он жил, наверное, последние пять-семь лет своей жизни. Но это тот самый редкий случай. Дойти при жизни до уровня Мастера и в этом состоянии ещё что-то сделать – мало кому дано. Обычно на вторую часть пути уходит вся жизнь.

– Вы сказали, что не хотите загнуться на ниве искусства, но дали слово себе зарабатывать только музыкой.

– Это опять надо обращаться к мемуарам Вертинского. Он говорил, что обычно судьба русского артиста – загнуться от безденежья, потому что они не думают о завтрашнем дне. Трудно сказать. Я себе никаких дополнительных аэродромов не оборудую. Хочется остаться востребованным артистом и жить на своё искусство. Это очень сложная задача. Каждый сам пытается что-то делать и как-то выруливаться. Я хотел бы вырулиться в творчество. Хотелось бы, чтобы это оставалось до конца. Не заниматься бизнесом, не заняться бензоколонками. Не оставаться во внешнем плане художником, при этом поддерживая себя ещё бизнесом. Я хочу остаться чистым художником. Пока мне это удаётся.

 

Беседу вёл Евгений ГАВРИЛОВ