РУССКИЙ ЯЗЫК: ПРОБЛЕМЫ МНИМЫЕ И НАСТОЯЩИЕ

№ 2007 / 21, 23.02.2015

Сразу хочу сказать о том, что я не разделяю пессимистических оценок и прогнозов относительно упадка русского языка, который якобы происходит по причине его засорения неологизмами и заимствованиями, утраты лучших традиций. Совсем наоборот, мне кажется, что русский язык настолько силён, многообразен и своеобычен, что уже ничто не может его принизить, а тем паче уничтожить.Сразу хочу сказать о том, что я не разделяю пессимистических оценок и прогнозов относительно упадка русского языка, который якобы происходит по причине его засорения неологизмами и заимствованиями, утраты лучших традиций. Совсем наоборот, мне кажется, что русский язык настолько силён, многообразен и своеобычен, что уже ничто не может его принизить, а тем паче уничтожить. Высказываемые в последнее время опасения относительно состояния русского языка сводятся, как правило, к двум главным тезисам. Первое – это забвение языка предков, утрата его лучших качеств. И второе – засорение русского языка иностранными словечками и понятиями. Я бы к этому добавил ещё одну напасть: вульгаризацию и опошление языка собственными, так сказать, народными силами, внедрение в активный оборот блатной фени, популяризация матерщины, примитивизация и идиотизация изначально богатой русской речи на манер всем известной Эллочки-людоедки из «Двенадцати стульев».
Чтобы противостоять какой угодно опасности, нужно уметь верно её оценить, точно знать – в чём именно кроется опасность, чтобы не уподобиться другому литературному герою, отчаянно боровшемуся с ветряными мельницами на потеху зевакам. Поэтому я позволю себе очень кратко рассмотреть вышеназванные тенденции и вынести суждение по каждой из них.
Итак, проблема номер один – забвение традиции, выхолащивание звучных слов, утрата национальной основы и т.п. Прежде всего позволю себе процитировать мною любимого А.Н. Радищева, жившего и творившего каких-нибудь два века назад. Вот отрывок из знаменитой оды «Вольность», которой восторгался А.С. Пушкин:
В средине злачные долины,
Среди тягчённых жатвой нив,
Где нежны процветают крины,
Средь мирных под сеньми олив,
Паросска мрамора белее,
Яснейша дня лучей светлее,
Стоит прозрачный всюду храм;
Там жертва лжива не курится,
Там надпись пламенная зрится:
«Конец невинности бедам»…
А вот из его же книги «Путешествие из Петербурга в Москву»: «Понеже добродетель есть вершина деяний человеческих, то исполнение её ничем не долженствует быть препинаемо. Небреги обычаев и нравов. Небреги закона гражданского и священного, столь святыя в обществе вещи, буде исполнение оных отлучает тебя от добродетели. Не дерзай николи нарушения её прикрывати робостию благоразумия. Благоденствен без неё будешь во внешности, но блажен николи».
Сразу скажу, что как проза, так и ода «Вольность» А.Н. Радищева являют собой образец высокой художественности и законченности формы. Какая сочная звукопись, какая музыкальность стиха, какая экспрессия, наконец! Для филолога и истинного ценителя языка это кладезь красоты и изысканности. Но если мы теперь, в 21-м веке, начнём изъясняться на подобном наречии – что у нас получится? И как так вышло, что без какой-либо реформы или внешней агрессии язык так удивительно изменился, что мы уже с трудом понимаем написанное чуть больше двух веков назад?
Налицо очевидный факт: язык меняется, и меняется он не по чьей-то доброй или недоброй воле, не по царскому указу, а меняется как бы сам по себе, в силу внутренней логики развития. А правильнее сказать, язык меняется вместе с жизнью, с бытом людей, их психологией, с развитием наук, с общественными преобразованиями и множеством других факторов и причин. Это естественный или даже стихийный процесс, так же как сам язык есть явление изначально стихийное, возникшее и созревшее в недрах племён и народов. Возникновение, становление и развитие языка происходит вместе со становлением и развитием социальных сообществ. Русский язык потому богат и гибок, что вобрал в себя языковые фонемы десятков и сотен больших и малых народностей, живших на огромной территории Евразии. Поэтому, предваряя рассмотрение второго вопроса этой статьи, можно лишь приветствовать неологизмы и заимствования, потому что они обогащают русский язык, снабжают его названиями таких предметов и явлений, которые уже существуют в природе и обществе, но для обозначения которых в русском языке слов пока ещё не было.
Но пока что вернёмся к первому вопросу. Забвение старинных слов и понятий, их замена и совершенствование – это хорошо или плохо? Понеже, долженствует, препинаемо, небреги, святыя, буде, оных, николи, прикрывати, робостию, благоденствен, николи – двенадцать архаизмов в шести строчках. И что очень важно – эти слова не просто вышли из употребления, но были заменены другими словами – более точными и благозвучными. Опять же: почему одни слова устаревают, а другие – нет? Позволю предположить, что у каждого человека есть некое чувство – чутьё на слова, их точность, уместность, благозвучие.
И тут, как и везде в природе, работает жёсткий отбор и конкуренция. Не очень удачные слова вытесняются и заменяются на более удачные и подходящие. Тут уже действует, если угодно, народная интуиция – стихийное словотворчество, которым так восторгаются учёные. Но когда это же творчество работает в обратную сторону – в сторону прополки сорняков и слов паразитов, в направлении замены не очень удачных или даже хороших слов на лучшие – это, почему-то, воспринимается с недоверием и чуть ли не ужасом. Исключение из лексикона устаревших понятий приравнивается некоторыми ревнителями языковой чистоты чуть ли не к предательству родовой памяти и краху национальной культуры.
На это я могу привести один-единственный пример, который с удивительной ясностью демонстрирует нам то, как сам язык сопротивляется искусственным попыткам обеднения и оскопления, как хранит себя каким-то непостижимым и почти сверхъестественным образом, несмотря на прямой запрет и гонения. Я говорю о всем известной букве «ё». Откройте любую книгу (да хоть бы академические издания Гоголя или Достоевского) – и вы почти не найдёте там буквы «ё». Всё потому, что техника книгопечатания ещё совсем недавно не могла осилить эту зловредную буковку (то есть могла, но не очень-то хотела, для облегчения дела переведя её в разряд необязательных). И вот – несколько десятилетий всем миром эту несчастную букву гнобили и гнали взашей – и что же? Буква как ни в чём не бывало живёт, она сохранилась во всех словах, в которых ей положено быть, и позиций своих совершенно не утратила. Чего нам тогда бояться и печалиться? Язык живёт по своим законам, он не подчиняется ни царским указам, ни революционным декретам, ни умствованиям записных филологов. То, что жизнеспособно, само пробьёт себе дорогу. Чему суждено кануть в Лету – неизбежно канет, держи его, не держи.

Давайте заглянем в русско-английский словарь и одновременно перейдём ко второму вопросу статьи – к вопросу о заимствованиях. Я наугад открываю словарь на 84-й странице и читаю сверху вниз: «деликатный, дельфин, демобилизация, демократический, демонстрировать, департамент, депо, депутат, десерт, деспотический, деталь, дефективный, дефилировать, диабет, диагноз, диагональный, диаграмма, диалект…» – и так далее, и так далее, и так далее. Всё это слова заимствованные, изначально иностранные! И если поднапрячься и припомнить все заимствования из греческого, латинского, итальянского и множества других языков – то что, собственно, останется от великого и могучего русского языка? И не стал ли он великим и могучим только потому, что как губка впитывал в себя эти и тысячи других слов и терминов? И следует ли бояться этого неизбежного явления, противиться ему? Конечно же, нет, не стоит. Да это и невозможно. По одной простой причине: чем лучше народы понимают друг друга, тем легче им договориться и тем проще решаются взаимные проблемы, а энергия направляется не на войны и разборки, а на совместное созидание, на борьбу с опасностями, которые грозят всем независимо от национальности и вероисповедания.
Государства и цивилизации по мере развития и роста неизбежно соприкасаются друг с другом и делятся своими интеллектуальными богатствами и культурными достижениями. (Даже и во время прямого захвата и порабощения, как это было, например, с Индией и Великобританией.) И что делать, если, допустим, в русском языке нет того, что японцы и китайцы обозначают словом «чакры»? Нужно ли нам придумывать новое слово, или лучше целиком принять всю глубочайшую философию Востока с сохранением всех её понятий и терминов? Точно так же было принято во всём мире полвека назад русское слово «Спутник», хотя есть же для этого в английском языке своё слово – «satellite». И, кстати говоря, ещё сто лет назад в русском языке прижилось слово «сателлиты» – применительно к военным союзникам пресловутой Антанты. Так вот незаметно переплетаются языки, и я не вижу в этом ничего плохого, а напротив, много хорошего и даже обнадёживающего. Конечно, случаются и передержки, это когда идёшь по улице, и сплошь и рядом – плакаты и вывески на иностранном языке. Но этого совершенно не стоит бояться: язык сам разберётся, что ему нужно, а что – нет. Какие-то слова оставит в активном употреблении, а какие-то отбросит. Потому что в недрах народа, повторяю, живёт некое художественное чутьё, которое позволяет народу созидать величественные песни и сказания, и образовывать действительно прекрасные слова и поэтические образы (как это мы видим на примере «Слова о полку Игореве»).
Ну а теперь, быть может в чём-то противореча самому себе, скажу следующее: в определённом смысле язык требует охранительных мер и средств регуляции. Эти меры и средства не могут решительно повлиять на статус и развитие языка. Но они помогут избежать локальных тупиков и с меньшими потерями выйти из тех или иных затруднений. Таким образом, я перехожу к третьему пункту своих рассуждений. А именно – к вопросу о внутренней червоточине, изъязвляющей здоровое тело. Блатная феня, густо усыпанная затейливой матерщиной, – вот что по-настоящему страшно и с чем нужно бороться. Строго говоря, это проблема не столько языковая, сколько проблема культуры в самом широком смысле этого понятия, проблема нравственности (вернее, её отсутствия). В основе своей это кризис самых основ нашей жизни – снижение психологической устойчивости и размягчение нравственного базиса.
Прежде всего установим истоки этого уродства. Вся эта гадость хлынула к нам из лагерей и тюрем с их страшным бытом, волчьими законами, предельным цинизмом и отрицанием элементарных человеческих ценностей. Блатной язык страшен не сам по себе, а страшен той психологией, которая за ним скрывается и которую он неизбежно несёт с собой в массы. Когда человек начинает материться или изъясняться на блатном наречии, то это неизбежно влечёт за собой соответствующие поступки и стиль поведения данного субъекта – стиль, не сулящий нам ничего хорошего. Я могу ещё понять и отчасти извинить закоренелого уголовника, который не способен связать трёх слов без матерного слова. Но когда та же брань несётся из уст миловидной студентки – меня берёт оторопь. Понимают ли все эти симпатичные девушки и юноши, что они говорят не своим языком и пытаются копировать ту самую модель поведения, которая их же размажет по стенке (дай ей волю)?
Странно, что такой стиль общения перенимают публичные люди и даже бравируют этим. Гламурная Ксения Собчак не чурается матюгнуться с телеэкрана, по-видимому, находя в этом особый шик. Это притом, что, как утверждают, она знает несколько иностранных языков. Но и в советское время в среде литераторов и эмансипированных дам была мода на самый отъявленный мат. Что об этом сказать? Всё это пошло и вульгарно. И всё это – не от ума. Со всем этим нужно бороться, как борются с сорняками на грядках.
Русский язык достаточно богат для того, чтобы обходиться без всех этих гнусностей. Паустовский для обозначения разных степеней и разновидностей обычного дождя называл несколько десятков различных слов и эпитетов! Все эти слова естественно вызревают и рождаются среди народа и природных явлений. Происходит, я бы так выразился, синонимизация языка. Что такое синонимизация? Очень просто: это процесс заполнения терминами пространства между двумя родственными понятиями. К примеру, два таких понятия: дождь и ливень. Казалось бы: чего ещё? Однако между ними существует множество эпитетов для обозначения переходных степеней и нюансов. Так и во всём, начиная с обычных предметов и заканчивая тончайшими движениями души. Этих движений и чувствований на самом деле целая бездна. И ныне существующий язык выражает едва ли тысячную их часть. В этом смысле впереди у нас ещё много удивительных находок и прозрений. И полная свобода для словотворчества.
В нашей жизни будут появляться новые предметы, возникать новые процессы, строиться новые отношения – для всего этого потребуются те или иные обозначения и понятия. Жизнь не стоит на месте, и жизнь стремительно ускоряется. Язык неизбежно приспосабливается к этому стремительному развитию, как внешнему, так и внутреннему. И все, какие ни есть языки и какие ещё возникнут, неизбежно будут стремиться к взаимопроникновению, взаимному обогащению и выработке в не такой уж далёкой перспективе универсального средства общения – суперязыка, который бы сохранил всё языковое многообразие и своеобычность и в то же время вобрал в себя всё лучшее, эстетическое, правильное и совершенное.
В тринадцатом номере «Литературной России» опубликована очень интересная статья Марии Малькиной «Найти дорогу от языка к языку», в которой она среди прочего написала следующее: «Человечество… заговорило на разных языках, согласно легенде, мифу о Вавилонском столпотворении. Мне кажется, человечество сегодня идёт к неминуемому повторению этой легенды… Видимо… современной нашей цивилизации предшествовала другая цивилизация, уровень которой был настолько высок, что человечество дерзнуло заняться божьим промыслом. И заметьте: высокий уровень цивилизации непременно связан с единоязычием, владением общим для всего человечества языком».
И здесь я полностью согласен с автором статьи. Именно в этом направлении мне видится магистральный путь развития не только языка, но всей человеческой цивилизации.

Александр ЛАПТЕВ
г. ИРКУТСК