НЕ СУД, А ИСКУССТВО

№ 2007 / 48, 23.02.2015

Литературной критике упорно пришивается юридический инструментарий и судебная лексика: «приговор», «вердикт», «обвинение». Многие коннотации её – отрицательны, а предубеждение остальных литературных цехов – огромно.Литературной критике упорно пришивается юридический инструментарий и судебная лексика: «приговор», «вердикт», «обвинение». Многие коннотации её – отрицательны, а предубеждение остальных литературных цехов – огромно. Критиков мыслят эдакими вуайеристами и насильниками, заглядывающими художнику в самое личное, сокровенное, а затем искажающими увиденное донельзя. Вспоминают реальную критику с её радикальными приёмами домысливания немыслимого, передёргивают плечами…
На деле критика просто-напросто в гораздо большей степени завязана на рацио: статья не может быть подвешена в воздухе, не приложенная ни к какой идее, не концептуализированная, не причастная к теории. Так называемая «первичная» литература, хоть и способна к саморефлексии (в метапрозе повествование направлено само на себя, в метапоэзии скрещены предмет и взгляд на этот предмет и т.д.), не может самоотстраниться. Критика всегда устремлена вовне, на соседний предмет, это не просто журнальная наука об искусстве, но нечто более претенциозное, граничащее с философией, социологией, политикой. Поэтому в России под каждой рецензией подразумевалось убеждение: марксистское, гегельянское, народническое, шестидесятническое, апология «чистого искусства» или провозглашение «третьего пути».
Современный упор на газетную, полурекламную, констатационную критику, вызывающий всеобщий стон и сетования (в том числе в материалах последнего «круглого стола» «Вопросов литературы»), в общем-то, имманентен рыночной ситуации и поэтому органичен. Другое дело, что реплика, аннотация не должна собой замещать развёрнутый программный критический труд. Ущемления я, впрочем, и не вижу. Толстожурнальная критика развивается и молодеет, тезисы множатся, полемики (о которых плачутся) – тоже, извините, есть. Взять хотя бы тот же самый «новый реализм» – в центральных изданиях можно подсчитать более десяти больших, взаимооткликающихся статей на эту тему (не говоря уже об упомянутом «круглом столе», в котором разговор о статусе критики незаметно перешёл на больную тему).
В том, что писатели чаще всего «не согласны» с тем, как их толкуют, нет ничего удивительного и нового. По-моему, так было всегда. Дело не в дурной сущности критика, а в его субъективном эстетическом взгляде, не менее художественном, чем взгляд поэта или драматурга. Критик точно так же, пользуясь своими категориями, моделирует мир, ни у кого не спросясь. Для прозаика материалом является действительность, для критика этот самый прозаик. Получается своеобразная пищевая цепь. Речь идёт не о том, кто кого съест, а о том, посредством чего каждый выстроит свою мини-реальность.
Поэты на любой вопрос-упрёк откликнутся: «а я так вижу». Критик тоже вправе так ответить, но он обязан аргументировать. А аргументировать можно всё, что угодно. Любую позицию. И без всякого судебного аппарата. Главное – искренность и уверенность в собственной правоте, без которых критики не получится. Личной неподдельной заинтересованности мало как раз в газетной критике, где огромный книгопоток не даёт времени толком вчитаться и задуматься. Однако это не лишает её права на существование – просто там совершенно иные функции: не идеестроительные, а регистрационные. Произведение журнального критика-аналитика автономно, самоценно, газетная рецензия – второстепенна, зависима, придаточна. Мне кажется, сейчас в родном отечестве есть обе эти критики, в том числе пера молодых авторов, что бы там ни говорили пессимисты.
Алиса ГАНИЕВА