КРИТИК – ЭТО ПРАКТИК-СОЦИОЛОГ

№ 2008 / 4, 23.02.2015

Споры о критике не утихают. Страсти накаляются. Сегодня в разговор вступают молодые акулы пера Кирилл Анкудинов из Адыгеи и Марта Антоничева из Саратова.

На мой взгляд, современная русскоязычная литературная критика не выполняет свои функции.
Этому есть существенная причина.
Нынешнее российское общество децентрализовано и имеет мелкоячеистую структуру. Я бы сказал ещё точнее: оно имеет мелкомафиозную структуру, состоит из десятков тысяч маленьких «мафий», сражающихся между собой за место в своей социокультурной «нише» и равнодушных к тому, что творится за пределами «ниши». В каждой микромафии есть свои ритуалы и свои иерархии, свои вожаки («паханы») и свои подчинённые («шестёрки»), свои канонизированные «герои» и свои «отступники». Литература – часть общества, поэтому то, что называется «литературной ситуацией», – суть всё та же гнилая мелкоячеистая сеть. Некоторые микрокорпорации выбиваются в «высшую лигу» и образуют так называемую «высокую литературу», остальные – копошатся глубоко внизу и непрестанно разбираются между собой. Единого культурно-эстетического языка нынче нет, да он и не нужен никому. «Современный литературный процесс» – безостановочное расползание социокультурного поля в разные стороны.
Критика ориентирована исключительно на «имена». Это не беда: «имена» могут нести в себе социальное и культурное содержание, быть знаками, маркерами существенных и актуальных социокультурных явлений. Но, увы, «имена» для критики – совсем другие маркеры; они важны, потому что принадлежат к той или иной «команде». Литературные критики потрясающе близоруки: они всецело заняты вознёй «команд высшей лиги», им нет дела до всего остального. В соответствии с этим поле обзора критиков – непоправимо сдвинуто; самые важные явления – за пределами этого поля. Критики пишут про Анатолия Наймана (потому что он связан с Ахматовой и Бродским), но почти не пишут про Александру Маринину (хотя творчество Марининой неизмеримо богаче социальными смыслами, чем творчество Наймана) и совсем не пишут, скажем, про стихи «толкиенистов», «готов» и «эмо». Может быть, «толкиенисты» хуже Наймана (хотя мне неведомо, какие критерии определяют это «хуже» и «лучше»). Но ведь наше завтра будут делать «толкиенисты». В Майкопе не знают, кто такой Найман. А кто такой Толкиен – знают очень хорошо.
Что касается лично меня, то я пребываю (как бы) в совсем минусовом положении: Майкоп – город, который полностью оторван от «литературной высшей лиги». Майкопские литераторы (и майкопские читатели) говорят на ином социокультурном языке, нежели литераторы (и читатели), соотносящие себя с «высшей лигой». Как бы я ни был начитан, некоторые важные пароли «высшей лиги» мне недоступны, потому любое моё мнение об авторах «высшей лиги» будет воспринято как глупость. Однако всякий минус можно обратить в плюс. Я имею возможность наблюдать как за литературой «высшей лиги», так и за «среднестатистической российской литературой»; один мой глаз устремлён на Наймана, а другой – на «толкиенистов» и «рериховцев». Это позволяет мне получить стереоскопическую картинку, более-менее адекватно соответствующую действительности.
А если бы я жил в Москве, я бы издавал журнал, посвящённый «новому романтизму», ведь «новый романтизм» – явление, которое, на мой взгляд, занимает центральное место в современной социокультурной ситуации (хотя абсолютно не замечается и не опознаётся критиками). Это был бы журнал плюралистичный в отношении политико-идеологических акцентов, но при этом монистический в эстетическом смысле: на его страницах соседствовали бы отрывки из книги Дмитрия Быкова об Окуджаве, стихи Марины Струковой и очерки субкультуры «толкиенистов» и «байкеров». От начала и до конца журнал был бы посвящён современному романтизму и не был бы похож на существующие ныне литературные журналы. Дело в том, что я убеждён: формат «толстого литературного журнала» исчерпал свои преимущества (может быть, временно, а может быть, и навсегда). «Толстые литературные журналы» оказались в сильнейшем кризисе, потому что ориентируются на «имена», а не на социокультурные процессы. Это неизмеримо вредит даже журналам с самой гибкой и динамичной издательской политикой. Во все времена значимые российские литературные издания – и пушкинский «Современник», и некрасовский «Современник», и брюсовские «Весы», и «Новый мир» Твардовского – складывались на основе определённых социальных, культурных и эстетических явлений, а не на основе механического набора «имён» из разных «команд высшей лиги». Нынешние же литературные журналы – не более чем список «имён», потому они так похожи (ведь «имена» повсюду примерно одни и те же).
Поражённый в правах романтизм мстит критикам, появляясь совсем не там, где ему место. Критики не обращают внимания на романтизм в текстах авторов, однако их установки – бессознательно романтичны: это установки «паладинов высокой культуры». Мне кажется, что критикам пора избавляться от глупого шляхетства. Литературный критик – отнюдь не шляхтич, окружённый быдлом; критик – это скромный «слесарь-наладчик». Критик – практический (и практикующий) социолог (точнее – социокультуролог). Главный предмет внимания критика – социокультурные процессы в России (и отчасти – за её пределами). Критик извлекает из анализируемых текстов авторские жесты и объясняет публике их социокультурный смысл. В семидесятые-восьмидесятые годы это блестяще умел делать трагически недооценённый Лев Аннинский, мой любимый критик, которого я считаю своим учителем (несмотря на то, что, находясь в Москве, ни разу не решился заговорить с ним). Великолепным социокультурологом является Игорь Манцов, но он – к сожалению, не литературный критик. Стало быть, поле литературной критики сейчас пусто (Аннинский устал и уже не может отслеживать современный контекст; Дмитрий Быков, которого я очень люблю и уважаю, – всё же слишком эгоцентричен и потому – не «слесарь-наладчик»; некоторые же из перспективных молодых критиков – такие, как Валерия Пустовая – пока не обладают достаточной степенью психологической зрелости). Возможно, времена критиков – впереди.
…Может ли критик влиять на литературную ситуацию? Иногда может. Показателен пример Виссариона Белинского, человека, который самолично изменил движение литературного потока эпохи. Не будь Белинского, русская литература XIX века была бы совсем иной, по крайней мере, реализм пришёл бы в неё позже на два-три десятилетия. Но Белинский уникален: он обладал нечеловеческой волей и трудоспособностью; люди подобного рода рождаются раз в двести лет. Что говорить о «критиках-демиургах», если сейчас налицо дефицит «критиков-наблюдателей», «критиков-исследователей»? Нет не то что «второго Белинского», нет даже «второго Дудышкина». Нынешние критики жалуются на издателей; вытоптали, мол, издатели их поляну, сплошь литературные брэнды, и не находится места для бескорыстной рефлексии над страницей книги. Мне такие жалобы кажутся странными. На то вы и критики, чтобы реагировать на всё – на брэнды, в том числе. Страна читает Акунина – штудируйте Акунина, страна переключилась на Минаева с Багировым – возьмитесь за Минаева с Багировым. Не уподобляйтесь незадачливому повару из рассказа Герберта Уэллса, вздумавшему на кухне заняться «искусством для искусства». Критика – не то поприще, на котором можно безнаказанно оставаться снобом. А уж явится ли в ближайшие времена «новый Белинский» – это зависит лишь от каприза Фортуны…
На мой взгляд, современная русскоязычная литературная критика не выполняет свои функции.
Этому есть существенная причина.
Нынешнее российское общество децентрализовано и имеет мелкоячеистую структуру. Я бы сказал ещё точнее: оно имеет мелкомафиозную структуру, состоит из десятков тысяч маленьких «мафий», сражающихся между собой за место в своей социокультурной «нише» и равнодушных к тому, что творится за пределами «ниши». В каждой микромафии есть свои ритуалы и свои иерархии, свои вожаки («паханы») и свои подчинённые («шестёрки»), свои канонизированные «герои» и свои «отступники». Литература – часть общества, поэтому то, что называется «литературной ситуацией», – суть всё та же гнилая мелкоячеистая сеть. Некоторые микрокорпорации выбиваются в «высшую лигу» и образуют так называемую «высокую литературу», остальные – копошатся глубоко внизу и непрестанно разбираются между собой. Единого культурно-эстетического языка нынче нет, да он и не нужен никому. «Современный литературный процесс» – безостановочное расползание социокультурного поля в разные стороны.
Критика ориентирована исключительно на «имена». Это не беда: «имена» могут нести в себе социальное и культурное содержание, быть знаками, маркерами существенных и актуальных социокультурных явлений. Но, увы, «имена» для критики – совсем другие маркеры; они важны, потому что принадлежат к той или иной «команде». Литературные критики потрясающе близоруки: они всецело заняты вознёй «команд высшей лиги», им нет дела до всего остального. В соответствии с этим поле обзора критиков – непоправимо сдвинуто; самые важные явления – за пределами этого поля. Критики пишут про Анатолия Наймана (потому что он связан с Ахматовой и Бродским), но почти не пишут про Александру Маринину (хотя творчество Марининой неизмеримо богаче социальными смыслами, чем творчество Наймана) и совсем не пишут, скажем, про стихи «толкиенистов», «готов» и «эмо». Может быть, «толкиенисты» хуже Наймана (хотя мне неведомо, какие критерии определяют это «хуже» и «лучше»). Но ведь наше завтра будут делать «толкиенисты». В Майкопе не знают, кто такой Найман. А кто такой Толкиен – знают очень хорошо.
Что касается лично меня, то я пребываю (как бы) в совсем минусовом положении: Майкоп – город, который полностью оторван от «литературной высшей лиги». Майкопские литераторы (и майкопские читатели) говорят на ином социокультурном языке, нежели литераторы (и читатели), соотносящие себя с «высшей лигой». Как бы я ни был начитан, некоторые важные пароли «высшей лиги» мне недоступны, потому любое моё мнение об авторах «высшей лиги» будет воспринято как глупость. Однако всякий минус можно обратить в плюс. Я имею возможность наблюдать как за литературой «высшей лиги», так и за «среднестатистической российской литературой»; один мой глаз устремлён на Наймана, а другой – на «толкиенистов» и «рериховцев». Это позволяет мне получить стереоскопическую картинку, более-менее адекватно соответствующую действительности.
А если бы я жил в Москве, я бы издавал журнал, посвящённый «новому романтизму», ведь «новый романтизм» – явление, которое, на мой взгляд, занимает центральное место в современной социокультурной ситуации (хотя абсолютно не замечается и не опознаётся критиками). Это был бы журнал плюралистичный в отношении политико-идеологических акцентов, но при этом монистический в эстетическом смысле: на его страницах соседствовали бы отрывки из книги Дмитрия Быкова об Окуджаве, стихи Марины Струковой и очерки субкультуры «толкиенистов» и «байкеров». От начала и до конца журнал был бы посвящён современному романтизму и не был бы похож на существующие ныне литературные журналы. Дело в том, что я убеждён: формат «толстого литературного журнала» исчерпал свои преимущества (может быть, временно, а может быть, и навсегда). «Толстые литературные журналы» оказались в сильнейшем кризисе, потому что ориентируются на «имена», а не на социокультурные процессы. Это неизмеримо вредит даже журналам с самой гибкой и динамичной издательской политикой. Во все времена значимые российские литературные издания – и пушкинский «Современник», и некрасовский «Современник», и брюсовские «Весы», и «Новый мир» Твардовского – складывались на основе определённых социальных, культурных и эстетических явлений, а не на основе механического набора «имён» из разных «команд высшей лиги». Нынешние же литературные журналы – не более чем список «имён», потому они так похожи (ведь «имена» повсюду примерно одни и те же).
Поражённый в правах романтизм мстит критикам, появляясь совсем не там, где ему место. Критики не обращают внимания на романтизм в текстах авторов, однако их установки – бессознательно романтичны: это установки «паладинов высокой культуры». Мне кажется, что критикам пора избавляться от глупого шляхетства. Литературный критик – отнюдь не шляхтич, окружённый быдлом; критик – это скромный «слесарь-наладчик». Критик – практический (и практикующий) социолог (точнее – социокультуролог). Главный предмет внимания критика – социокультурные процессы в России (и отчасти – за её пределами). Критик извлекает из анализируемых текстов авторские жесты и объясняет публике их социокультурный смысл. В семидесятые-восьмидесятые годы это блестяще умел делать трагически недооценённый Лев Аннинский, мой любимый критик, которого я считаю своим учителем (несмотря на то, что, находясь в Москве, ни разу не решился заговорить с ним). Великолепным социокультурологом является Игорь Манцов, но он – к сожалению, не литературный критик. Стало быть, поле литературной критики сейчас пусто (Аннинский устал и уже не может отслеживать современный контекст; Дмитрий Быков, которого я очень люблю и уважаю, – всё же слишком эгоцентричен и потому – не «слесарь-наладчик»; некоторые же из перспективных молодых критиков – такие, как Валерия Пустовая – пока не обладают достаточной степенью психологической зрелости). Возможно, времена критиков – впереди.
…Может ли критик влиять на литературную ситуацию? Иногда может. Показателен пример Виссариона Белинского, человека, который самолично изменил движение литературного потока эпохи. Не будь Белинского, русская литература XIX века была бы совсем иной, по крайней мере, реализм пришёл бы в неё позже на два-три десятилетия. Но Белинский уникален: он обладал нечеловеческой волей и трудоспособностью; люди подобного рода рождаются раз в двести лет. Что говорить о «критиках-демиургах», если сейчас налицо дефицит «критиков-наблюдателей», «критиков-исследователей»? Нет не то что «второго Белинского», нет даже «второго Дудышкина». Нынешние критики жалуются на издателей; вытоптали, мол, издатели их поляну, сплошь литературные брэнды, и не находится места для бескорыстной рефлексии над страницей книги. Мне такие жалобы кажутся странными. На то вы и критики, чтобы реагировать на всё – на брэнды, в том числе. Страна читает Акунина – штудируйте Акунина, страна переключилась на Минаева с Багировым – возьмитесь за Минаева с Багировым. Не уподобляйтесь незадачливому повару из рассказа Герберта Уэллса, вздумавшему на кухне заняться «искусством для искусства». Критика – не то поприще, на котором можно безнаказанно оставаться снобом. А уж явится ли в ближайшие времена «новый Белинский» – это зависит лишь от каприза Фортуны…
Кирилл АНКУДИНОВ
г. МАЙКОП