КАЖДЫЙ ПРИ СВОЁМ

№ 2008 / 20, 16.05.2008, автор: Роман СЕНЧИН


Листая подшивки «Литературной России», я заметил, как часто происходили на её страницах дискуссии, споры, столкновения по проблемам современной литературы. Менялись сотрудники и главные редакторы, но эта традиция не прерывалась… В 1964 году, к примеру, возник разговор о жанре рассказа, который в то время был оттеснён на задворки прозы эпопеями, производственными романами, злободневными повестями. В том разговоре приняли участие Юлиан Семёнов, Виктор Астафьев, Лев Аннинский, Андрей Битов, Леонид Жуховицкий, Вадим Кожинов и многие другие писатели и критики, а итогом стала знаменитая статья Василия Шукшина «Как я понимаю рассказ».

Позже были крупные дискуссии о романе, о молодой прозе, о поэзии, но чаще всего, пожалуй, возникали они о литературной критике. Оказывается, и в оттепельные 60-е, и в застойные 70-е, и в перестроечные 80-е, и в смутные 90-е писателей всех жанров литературы и читателей очень волновало, какой должна быть критика, с каких позиций она должна судить о тех или иных произведениях. Споры эти не утихли и в 2000-х.

Лет пятнадцать назад, во времена «освобождения от коммунистической идеологии», часто приходилось встречать мнение, что писателям не нужны ни редактор (он-де только портит текст, изымает из него лучшее), ни критик (издевается над писателем, а то и доносит на него надзирающим органам). Доля справедливости в этом, конечно, была, и особенно те, кто входил в литературу в 1970-е – середине 1980-х, от редакторов-цензоров и критиков-церберов натерпелись немало, а многие и были ими раздавлены. Но то бесшабашное веселение, что случилось в 90-е, когда редактура стала лишней, а критика бессмысленной, практически ничего нам не оставило. Лишь похмелье пира после чумы да несколько воплей отчаянья вроде «Время ночь» Людмилы Петрушевской.

И оказалось, что налаживающемуся литературному процессу, но налаживающемуся уже в новых условиях, в новом мире, когда писать и публиковать можно всё (отсутствием кар и репрессий некоторые авторы уже тяготятся, а кое-кто их провоцирует), необходимо нечто такое, что… Кажется, Виссарион Белинский первым назвал критику самосознанием литературы; сейчас это выражение вспоминают всё чаще – и писатели, и критики всех поколений… Да, необходимо самосознание.

Последняя дискуссия, состоявшаяся на страницах «Литературной России», была посвящена современной критике и продолжалась более полугода. В основном молодые литераторы высказывали своё мнение, что такое критика сегодня, каковы её задачи, зачем она вообще нужна и кому. Интересно, что участвовали не только те, кто известен именно как критик (Алиса Ганиева, Дарья Маркова, Валерия Пустовая, Андрей Рудалёв, Сергей Беляков, Кирилл Анкудинов, Сергей Казначеев, Владимир Яранцев), но и прозаики – Захар Прилепин, Сергей Чередниченко, Наталья Рубанова, Александр Карасёв, Дмитрий Новиков, Сергей Шаргунов, Елена Степанова. Значит, им тоже небезынтересен этот вопрос, небезразлична критика как жанр литературы (а помнится, нас приучали к мысли, что писатели и критики – непримиримые враги, одни сочиняют произведения, а другие на них паразитируют; но сегодня мало какой молодой прозаик или поэт не отметился рецензиями, а то и большими критическими статьями), волнует то, что происходит в литературе вокруг них.

Узнать, что думают сами молодые критики о выбранной профессии, оказалось очень полезно, и я не могу не привести несколько цитат:
«По сути, его (критика. – Р.С.) дело – составление карты местности. Причём местности весьма причудливой, заставляющей каждого нового наблюдателя по-разному отмечать на своём варианте карты те же самые объекты: там, где один обозначит впадину, другой нарисует тёмный лес, а третий – горную вершину. Но если картограф – профессионал, он в отличие от обычного читателя должен заметить и так или иначе учесть эту точку вне зависимости от собственных пристрастий и предпочтений. Не любить, восхищаться, оставаться равнодушным – пожалуйста, но не игнорировать, не делать вид, что того или иного писателя или произведения не существует в природе» (Дарья Маркова).

«В том, что писатели чаще всего «не согласны» с тем, как их толкуют, нет ничего удивительного и нового. По-моему, так было всегда. Дело не в дурной сущности критика, а в его субъективном эстетическом взгляде, не менее художественном, чем взгляд поэта или драматурга. Критик точно так же, пользуясь своими категориями, моделирует мир, ни у кого не спросясь. Для прозаика материалом является действительность, для критика этот самый прозаик. Получается своеобразная пищевая цепь. Речь идёт не о том, кто кого съест, а о том, посредством чего каждый выстроит свою мини-реальность» (Алиса Ганиева).

«Критика и критический процесс есть часть эволюции вида homo sapiens, часть русской истории, часть социальной истории при наличии самосознания критика и художника Естественно, это предполагает наличие у критика, как у В.Г. Белинского, теории общества, истории, модели генеза и развития русского литературного процесса, по отношению к которому во всемирном контексте смысла и анализируются произведения…» (А.А. Гагаев и П.А. Гагаев).

«Суть критики – рецепция и преломление авторских идей в самых разных, как правило, совершенно непредсказуемых точках и светоделениях, подобно «магическому кристаллу» из «Евгения Онегина». Этот образ тоже немаловажен, так как совмещает в себе элемент функциональности – отражение, и искусства – магию. Закономерно, что «магия» возникает именно в момент отражения: через опыт индивидуальной рецепции критик формирует всеобщую модель восприятия произведения, таким образом расширяя художественное пространство» (Марта Антоничева).

«Побеги новой жизни, пробивающиеся через хаотическую толщу разбалансированного общества, видимо и пытается ухватить критик, исследуя параллельно как современность, человека, так и литературу, имея в своём багаже знание об идеале, об ориентирах» (Андрей Рудалёв).

«Критика, как максимальное напряжение сознательности, предполагает усиление личностного начала. И критик в этом смысле не проводник, а диалогист. Или та среда, отклик которой на событие имеет смысл. Не простодушный сам, критик рассчитан и на не простодушного читателя. На того, которого заботит проблема смысла: зачем этот новый факт в свете целого? Целого его жизни, его времени, культуры как мира специфической человечности» (Валерия Пустовая).

«Может ли критика влиять на литературную ситуацию? Иногда может. Показателен пример Виссариона Белинского, человека, который самолично изменил движение литературного потока эпохи. Не будь Белинского, русская литература XIX века была бы совсем иной, по крайней мере, реализм пришёл бы в неё позже на два-три десятилетия. Но Белинский уникален: он обладал нечеловеческой волей и трудоспособностью; люди подобного рода рождаются раз в двести лет. Что говорить о «критиках-демиургах», если сейчас налицо дефицит «критиков-наблюдателей», «критиков-исследователей»?» (Кирилл Анкудинов).


Как видим, критики нового поколения настроены достаточно серьёзно. Голоса тех, кто ратует за критику исключительно оценочную, лишь констатирующую происходящее, в литературном мире почти не слышны (или такие критики попросту не приняли участие в дискуссии, находясь в неком ином литературном измерении). Правда, продолжает отстаивать свою позицию Наталья Рубанова: «Уж сколько раз твердили миру: важнейшая профессиональная (других не существует) обязанность критика – грамотная, вменяемая оценка качества текста, непозволительность «подножки», которую чуть ли не «принято» подставлять автору». Но сама Наталья Рубанова, пиша очень похожие на критические статьи эссе и довольно объёмные рецензии – «WC, или Опять про это: МЖ», «Килограмм букв в развес и в розлив», «Побочная партия», «Язык как главный герой», «Голая правда», – не ограничивается оценкой качества текста, её естественным образом увлекают эстетические, социальные, гендерные вопросы (и это прекрасно, в этом и ценность критических опытов Рубановой). А «подножкой» можно посчитать всё что угодно – литераторы, как известно, люди, по большей части, крайне ранимые, и даже добрые о своём произведении слова зачастую воспринимают как оскорбление, как предательскую подножку.

 

Скептичен взгляд Ольги Рычковой – она, конечно, против той критики, что штампует «заказные рецензии-аннотации, расхваливающие очередное издание в жанре литературного фаст-фуда». Но и в действенность серьёзной критики она не верит: «Солидные обзоры и дискуссии в толстых журналах страшно далеки от народа: такую аналитику читают в основном коллеги-критики, филологи-литературоведы и поэты-прозаики (особенно те, о чьих произведениях идёт речь). Это, скорее, работа на будущее: благодаря ей потомки наши получат представление о литпроцессе конца XX – начала XХI века (если захотят, конечно). Выход Рычкова видит в «оптимальном сочетании «высокого» и «массового»» – которое проявляется в рецензиях, публикующихся в литературных газетах…

 

Рецензии, это, конечно, важно, это – основа критики, но что делать с большими статьями? Бросить обобщать и озирать литературный ландшафт? Мне кажется, что нет. И очень многое потерял наш литпроцесс, когда перестали появляться подробные обзоры литературных событий минувшего года (последний такой обзор, если не ошибаюсь, принадлежит Марии Ремизовой – «Опытное поле», журнал «Дружба народов», 2002, № 1). Собранные в книги рецензии и краткие обзоры толстожурнальных публикаций, по-моему, не имеют большого значения. Это – неосмысленная хронология.

 

«Высокой» критике нужно вырываться за пределы литературных изданий. Идти и в глянец, и в корпоративную прессу, и – не ёмкими рецензиями, а серьёзными по мысли, но, может быть, лёгкими, увлекательными по исполнению, статьями. Вспомним, как увлекательно-колюче, словно настоящий сатирик, умел писать Белинский – он знал на каком языке говорить и с мещанами, и с разночинцами, и с екатерининскими стариками, и со студентами. Сегодня же наша критика перекипает в своей тесной кастрюльке с плотно закрытой крышкой. (Правда, приходилось не так давно слышать утверждения, что настоящая критика находится в журнале «Афиша», а настоящая проза – в журнале «Саквояж». Не столь уж фантастические утверждения, кстати.)

 

…Немало материалов, составивших дискуссию, оказались посвящены статье Сергея Белякова «Новые Белинские и Гоголи на час», опубликованной в журнале «Вопросы литературы», 2007, № 4 (с реакции на неё, по сути, дискуссия и началась).

 

Напомню, в «Новых Белинских…» Беляков попытался доказать, что направление «новый реализм» оказалось мифом. Под новыми реалистами автор имел в виду не столько писателей («наши молодые писатели не создали пока что ничего действительно значительного»), сколько группу критиков, о новом реализме много писавших, превративших это словосочетание в бренд и с помощью него попытавшихся «управлять самим литературным процессом».

 

Некоторых эти утверждения Сергея Белякова крепко зацепили – Захар Прилепин, Роман Сенчин, Андрей Рудалёв, Владимир Яранцев ответили; проявились и сторонники Белякова – Сергей Чередниченко, например, постарался в очередной раз обосновать идею, что «новый реализм» – течение искусственное, без определённых признаков новизны, что новые реалисты подверглись ряду искушений (писать, как будто до них никого не было; стремление идти толпой; упрямые поиски положительного героя).

 

На мой взгляд, спорные обвинения. Во-первых, любое литературное направление, а тем более объединение писателей, ничего принципиально нового в литературу не приносит. Литература меняется медленно, иногда веками, очень редко – десятилетиями (скачок русской поэзии от Ломоносова к Пушкину можно считать уникальным). Также и новые реалисты не задавались целью перевернуть литературную вселенную, их появление было, конечно, реакцией на ситуацию конца 1990-х годов, довольно безрадостную, честно говоря. И не одни новые реалисты эту плачевность видели – недаром в то время возобновились различные совещания молодых писателей, появилась премия «Дебют» со своим институтом семинаров и книгоиздания, появился Форум молодых писателей с интернет-журналом «Пролог», альманахом «Новые писатели», книжной серией, вниманием к Форуму толстых журналов… То есть вливание новых сил в литературу началось одновременно со всех сторон.

 

Новые реалисты не написали своего манифеста. Точнее, манифестов было несколько – «Отрицание траура» Сергея Шаргунова, «Манифест новой жизни» Валерии Пустовой, «Обретение нового» Андрея Рудалёва. И хорошо, что новый реализм все трактуют по-разному: Сергей Казначеев так, Сергей Шаргунов этак, Валерия Пустовая по-своему. Отлично, что о новом реализме пишут, ругаются, отрицают его. Это очень плодотворный процесс: например, из литературоведа и степенного рецензёра-констататора Сергея Белякова новые реалисты сделали пылкого критика, и первая большая статья Дарьи Марковой оказалась посвящена доказыванию того, что новый реализм – не новый реализм. И так далее.

 

О стремлении молодых прозаиков и критиков писать так, словно до них ничего не было, а то и о невежественности, непрофессионализме говорили многие участники дискуссии. Сергей Чередниченко вспомнил статью Максима Свириденкова «Ура, нас переехал бульдозер!», где новые писатели сравниваются с варварами на пепелище Рима. Сергей Казначеев называет произведения и суждения многих молодых «письмами тёмных людей», Александр Карасёв вспоминает высказывание Михаила Булгакова: «После Толстого нельзя работать в литературе так, словно не было никакого Толстого».

 

Лично я не встречал молодых критиков, не знающих историю литературы, порой их багаж поражает. Писатели, которые или призывают быть варварами, или работают в манере «наскального письма», на самом деле люди начитанные, может быть, даже слишком. Но дело в том, что человек, приходя в литературу, должен быть уверен, что он первый и единственный, что ни до него, ни после никто ничего не писал, и только у него есть то, что необходимо рассказать другим. Иначе и не стоит приходить.

 

Для вошедших в литературу в самом начале 2000-х это оказалось особенно важно. Процитирую все того же Максима Свириденкова: «…если даже я уже не могу с удовольствием читать Толстого, то моему среднестатистическому сверстнику вообще наплевать, что «напридумывали эти придурки в прошлые века «Ты офигенный писатель. Мы обкурились и так ржали, читая твою вещь», – комплимент сомнительный. И всё-таки молодым нужно рассчитывать и на таких читателей. В этом феномен новой литературы».
Уважение к прошлому – дело, конечно, хорошее. Но всё время оглядываться назад, всё время держать в уме, что Пушкин, Толстой, Достоевский – самые великие, нельзя, пытаться следовать за ними, вредно. «Свобода от контекста и генеалогии? – возмущённо спрашивает Сергей Чередниченко. – Но она невозможна в принципе, даже древний человек, не имевший истории и культуры, возводил свой род к тотему. А писать на языке, созданном Пушкиным, и при этом отрицать и принципиально не читать Пушкина – это путь к еще большей девальвации литературы и её значения в обществе».

 

Что читать, а что не читать человеку, даже пишущему, это всё-таки его дело. Если он хочет стать посмешищем, он может вообще ничего не читать, включая себя самого. А отрицать… Ещё Белинский время от времени пытался доказать, что Пушкин не наше всё, что литература движется дальше, развивается; он часто проводил ревизию литературного архива и почти всё признавал устаревшим, непригодным для чтения. А было в то время нашей литературе, по утверждению Белинского, всего лишь сто лет (к сожалению, не было известно ему «Житие» протопопа Аввакума).

 

Думаю, Пушкина можно сбрасывать с парохода современности – Пушкину это не вредит, а литературе даёт внушительный толчок для развития. Любимые Сергеем Беляковым 1920-е, когда Пушкин был сброшен, а социальная революция ещё не остыла, дали нам плеяду не только прекрасных писателей, но и новый язык прозы, который, правда, уже к середине 1930-х был уничтожен, а его носители, как, например, Михаил Шолохов (вспомним ранние рассказы, первые тома «Тихого Дона»), спешно переучивались, чтобы остаться в литературе, Другие же становились изгоями. Что дали нам 1930-е – 1950-е в официальной литературе, общеизвестно. А ведь тогда Пушкин как никогда был нашим всем… В 1960-е Пушкина на какое-то время заслонил Маяковский, и – новый скачок, новое поколение, новый язык. Повеяло революцией, пусть и не социальной, но культурной (после Китая это словосочетание, конечно, может восприниматься только негативно, а зря). И опять писателей стали загонять под портрет Пушкина, его именем призывая становиться безликой серостью… А потом обрушились 1990-е.

 

Помню празднование в Москве двухсотлетия Александра Сергеевича. Точнее, череду праздничных мероприятий. Казённые речи о значении Пушкина, его величии, эти его портретики на всех ларьках. Вспомнилось пугавшее ещё в детстве – когда год рождения великого человека соединяют тире с годом юбилейным. Также получилось и с Пушкиным – 1799 – 1999. Жуткое долгожительство… И, наверное, неспроста вскоре после этого пышно-казённого празднования и заявила о себе новая литература.
Критика Валерию Пустовую разбудила повесть Шаргунова «Ура!» (статья «Манифест новой жизни»), Алису Ганиеву – сознание исчерпанности постмодернизма («Хождение на ушах»), Андрея Рудалёва – рассказы Александра Карасёва («Обретение нового»). Они пришли со своими принципами, своим видением задач литературы, со своими требованиями к писателям, своими идеалами. И это хорошо. Хорошо, что не сбылось утверждение Сергея Чупринина: «…критика позиционируется ныне исключительно как род журналистики, занятый не столько исследованием и стимулированием литературного процесса, сколько обслуживанием и, соответственно, стимулированием книжного рынка» («Знамя», 2003, № 5). Тот же Сергей Чупринин время от времени выступает с сердитыми, почти отчаянными статьями, призывая литераторов ожить, писать понятно, по-человечески – например, статья «Высокая (ли) болезнь» мне очень близка, и когда-то прочитав её, я был очень рад тому, что нашим непоколебимым поэтическим мэтрам сказали, что они делают что-то не то. Тем более, сказал человек одного с ними литературного лагеря… Те же прорывы в реальную критику, отложив академический инструментарий, предпринимали и предпринимают Наталья Иванова, Капитолина Кокшенёва, Ирина Роднянская, Евгений Ермолин, Мария Ремизова, Олег Павлов, даже Андрей Немзер, когда очень его припечёт…

 

Дискуссия в «Литературной России», конечно, не открыла нам некую истину, каждый из участников, похоже, остался при своём мнении. Очевидно, насколько по-разному понимают задачи литературной критики и свои задачи даже люди одного поколения. «…видно, как на самом-то деле у нас неплохо обстоит дело с критикой, если можно критиковать критику», – отметил Владимир Яранцев. Это правда. И как-то странно читать в одной из завершающих дискуссию статей (петербуржца Дмитрия Колесникова) такое: «В заключение я хотел бы подчеркнуть ещё одну крайне важную проблему современной литературы, а именно отсутствие новых, молодых имён в литературной критике». Да нет, Дмитрий, молодых имён предостаточно, но чтобы открыть их, нужно приложить немного труда. Найти в интернете «Журнальный зал», например, или посетить библиотеку, снять со стеллажа толстые журналы, или – вам, как нашему постоянному автору, это, наверное, проще всего, – полистать «Литературную Россию» хотя бы за последние полгода. Многие из молодых ещё в самом начале пути, некоторые сбиваются на кратенькие рецензии-аннотации, но панорама уже видна, плоды уже есть.

 

Проблема в другом. Процитирую Марту Антоничеву: «Единственное, чего лишена теперь зарождающаяся, или вырастающая из пепла прошлых веков «реальная критика», так это социально-политической наполненности. Того, что, по сути, составляло одну из главных её особенностей: желание «образовывать умы», развивать читателя, менять историю… Как же быть тогда с «больной совестью» (определение Б. Егорова) – уникальной особенностью, присущей русской интеллигенции? Поэтому современная критика и выглядит так наивно-бессмысленно на фоне деятельности того же Добролюбова или Писарева». Да, это верно. Перед тем как называться груздем, нужно подумать о последствиях. А уход некоторых, ярко начавших критиков в газетные рецензии или взявших обет молчания может расцениваться как поражение, разочарование в своих идеалах, толкнувших в критику. Не хотелось бы этого. Лучше та излишняя торопливость, что очень не нравится в молодых писателях Сергею Чередниченко.

 


Роман СЕНЧИН

 


Разговор о критике на этом не окончен – будем рады новым статьям, новым мнениям, новым взглядам.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.