С ЮБИЛЕЕМ, ПОЭТ!

№ 2008 / 26, 23.02.2015


Работая над книгой о Кайсыне Кулиеве, вдохновившись его особенностью простыми словами говорить по-кавказски, прижавши руку к сердцу и лбу, я придумал, столь же естественно, эпиграф ко всей творческой судьбе поэта: «Он жил поэзией, которая могла наиболее полно выразить земное существование».
Эдуарду Балашову – 70 лет

Работая над книгой о Кайсыне Кулиеве, вдохновившись его особенностью простыми словами говорить по-кавказски, прижавши руку к сердцу и лбу, я придумал, столь же естественно, эпиграф ко всей творческой судьбе поэта: «Он жил поэзией, которая могла наиболее полно выразить земное существование». Вторая констатация вызвала упрёки: а как же, явленная нам, Благая Весть?.. Но разве Евангелие – не истинная поэзия, разве Его Слово дано нам не в поэтических образах?
Да, поэзия вспоминается нам, когда мы и сегодня, в рационально сухой на поэтический остаток век, остаёмся наедине с собой или сидим в хорошей компании с поэтами «старой гвардии». Молодые, не уверен, знают ли, что в поэзии есть и стихия, а есть и стишки.
Вот и недавно в утреннем разговоре на веранде старого переделкинского корпуса, вспомнив местного старожила Арсения Тарковского, Валентин Устинов вдруг прочитал по памяти такое его четверостишие, что все поражённо замолчали: да-а-а, золотое клеймо!..
А я, в свою очередь, вспомнил осенний вечер, который случился здесь лет сорок назад, когда в холле второго же этажа у той же бордовой мраморной колонны молодая красивая женщина, с остро откинутым назад из пуловера горлом, читала свои лучшие, написанные в казённой комнатушке на отшибе, стихи о дожде, который ходил за ней по пятам, о погибающей в Елабуге Марине Цветаевой, о Пастернаке… Это была Белла, и «по правилам московского жаргона» я ей посылаю привет. И это была её лучшая, неповторимая более, среди друзей-поэтов, читка. «Нас осыпало золото улыбок»… тогда осыпало везде.
Престранные они, особенно сегодня, люди, эти русские поэты! Нет им нигде места. Говорят о них, что они не от мира сего… Правильно. Это мы – от сего мира, а они – от того, которого мы не знаем, а они нам его дают, как целительную микстуру – по ложечке – детям.
Всё это я вспоминал, читая, откладывая книги, вновь читая, Эдуарда Владимировича Балашова. 25 июня ему исполнилось 70 лет, и он – прекрасный поэт.
Разгадать его и сегодня трудно, он и сам себя все эти годы разгадывает. Не мельтешит, не кается, не проклинает. От него исходит некая эманация серьёзности, которую он пронёс через судьбу достойно и в чём-то трогательно.
Родился он в Мариуполе – а какая там поэзия, под пыльными лопухами и шелухой семечек?! Затем – Ташкентское суворовское училище. После него вся его послевоенная судьба должна была покатиться по привычным рельсам – к офицерским погонам, далёким гарнизонам и, как итог, к полковничьей пенсии.
Но из хлебного города (только не для мальчишек-суворовцев) Эдуард вдруг совершает неожиданный рывок – в высшее военно-морское училище. От пехотной муштры – к романтике солёных брызг. Это уже было талантливо.
И вновь перестроение парадного расчёта судьбы: столичный бауманский институт, кузница инженерных кадров. Где здесь потерялся наш юный поэт? Пропало его перо под логарифмическими линейками и чертежами… Ещё можно понять Вознесенского, который в архитектурном бредил апостолом небесных ворот, или химика Кострова, колдовавшего над пробирками, как над словами, но от синусоид – и прямо к лирике?!
Но не всё так просто. Поэзия Балашова, позднее после МВТУ, с её коротким и ёмким стихом стала явственно сочетать в себе и дисциплину суворовского шага, и романтику дальних восточных гор, и алгебру гармонии, и российскую удаль с малороссийской настырностью.
Что же объединяет, казалось, несоединимое?.. Балашов буквально обожествил для себя Слово («Поэт – воплощённого слова заложник», – рьяно убеждает он). Где-то там, в душе ли его, в голове ли, не знаю, оно перекатывается, переливается, разбивается на молекулы-атомы, он им живёт и дышит, я думаю, даже видит его на цвет: одно слово для него – зелёное, изумрудное, другое – чёрное, аспидное. Ведь искусство – это талант невидимого, которое извлекается на свет Божий. Вся метафорика и изысканная стилистика Эдуарда Балашова о том вопиёт: «Аз дарую вам Слово». Он даже заикается своеобычно: волнуясь, выталкивает из себя повторно слово, и я заметил – всегда нелишнее.
Балашов и сам по этому поводу размышляет, да и как преподавать поэзию в Литинституте без своего личного опыта?! Но ведь прозрения поэта не вычислишь через квадратный корень. Ну, как, к примеру, можно было в 1987 году писать такие строки: Истёрт гремучий посох дней.
Уснул земной глагол.
Всё!.. В двух строчках – время. Схватил!.. Дальше можно и не продолжать. Так могут писать только «старые гвардейцы» Сталина и Брежнева. Без паники:Но впереди – иная высь,
Иное бытие.
Сверкнула молния – по ней
Ты бездну перешёл.
А молния – всего лишь мысль
Того, кто знает всё.
Балашов может чеканить миниатюры в четыре строки (сборник «Чаша», 1988), может издать книгу медитаций («Пловец», 2005) – своеобразных коротких афоризмов, частью на злобу дня (зря!), может выступить, как классический соавтор школы Рубцова и Передреева с учителем жизни Вадимом Кожиновым («Россия – радость», 2001 и «Цветы сновидений», 2006). И везде он, Эдуард Балашов, остаётся самим собой, таскает за собой и про себя репетирует тяжёлое и одновременно лёгкое своё Слово.
Но самовитостью русской речи в отечественной поэзии многие захлёбывались, как малоопытные пловцы в дайвинге. Кислорода не хватало: забывались, видя кругом прекрасные кораллы метафор и сравнений. В каркас слова ещё нужно вживить умную Мысль и подлинное Чувство. Можно и по отдельности. Эдуард Балашов соединяет и то, и другое.
Тогда я вижу в его тексте бесшабашный, но всё-таки отмеренный жест: Не замай, не трожь меня!
Ворожея, прочь!
Глазом тёмного огня
Сердце не сурочь!

Не держи за сироту,
Не толкай с ума,
Не дыши в мою пяту,
Ласковая тьма!
А вот сердечно рассудительная медитация:Доверься, – мысль зовёт в полёт, –
Оставь земную персть!
Летим. Ты слышишь – свет поёт!
Ты видишь – светит песнь!
Нет в современной русской поэзии другого такого поэта, который с упорством Атланта держит над собой сразу три капители, сегодня разрушаемых природной средой и срочно требующих реставрации, – это Слово, Мысль и Чувство.
И необходимо быть внешне спокойным (профессор Литературного института!), внутренне уверенным, математически точным и романтически возвышенным, чтобы из книги в книгу (а пять из них вышли с 90-х, вроде бы пустых на поэзию, лет), тянуть за собой линию связи от себя к читателям, зная, что с русской поэзией ничего плохого не случится. В крайнем случае, на наш с Эдуардом Владимировичем век её ещё хватит.Вадим ДЕМЕНТЬЕВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.