Мои импульсы – не от Фрейда, или Юрий Мамлеев отдыхает

№ 2009 / 12, 23.02.2015

Наталья Макеева – автор недавно вышедшей в петербургском издательстве «Геликон плюс» книги рассказов и эссе «Сияющий бес». Она ученица Юрия Мамлеева.

Наталья Макеева – автор недавно вышедшей в петербургском издательстве «Геликон плюс» книги рассказов и эссе «Сияющий бес». Она ученица Юрия Мамлеева. А вообще пишет с двенадцати лет. Началось, как водится, со стихов и мечты о карьере писателя-фантаста. С 1993 по 1996 год училась в Абрамцевском художественно-промышленном колледже имени Васнецова, однако стать резчиком по дереву, видимо, была не судьба – незадолго до окончания связалась с компьютерщиками. Первые «публикации» Макеевой состоялись в электронном хакерско-вирмейкерском журнале Infected Voice под псевдонимом, который до сих пор не может быть раскрыт. Мать троих детей и, по её собственному утверждению, останавливаться не собирается.

Наталья МАКЕЕВА

– Наталья, кажется, что считаться ученицей кого бы-то ни было больше обременяет, чем помогает…

– Не совсем так. Скорее заставляет «держать марку». Это не значит, что я ограничиваю себя в литературных экспериментах, но в целом, начиная текст, я порой задаю себе вопрос: «А не собралась ли я писать полную ерунду?»

– Вот Флобер пишет, что готов быть бедуином, только не гражданином. В этом утверждении, пожалуй, нет игры, ведь писатель редко позиционирует себя как политика, тут напрашивается скорее перпендикуляр… ну, или параллели.

– Во-первых – нет уверенности, что мы понимаем точку зрения Флобера правильно. Дело в том, что «гражданин» – это вполне конкретное понятие. Это довольно далёкий от своего народа, его традиций и верований человек. Это некий адепт, атом, винтик машины под названием «государство». А оно, надо сказать, было не всегда. Когда власть стала терять своё сакральное измерение, появилось государство. И в этом контексте действительно стоит задуматься – может быть, лучше быть свободным человеком в своей среде, в своей общине, а не атомом в окружении таких же бесконечно одиноких толп. То есть быть бедуином, а не гражданином. Во-вторых. Писатель и политика. Мне кажется, у нас совершенно зря прижился стереотип, суть которого состоит в том, что человек творчества не должен быть политизирован. Давайте проследим историю литературы, обратимся к биографиям великих русских классиков. Все они были людьми очень политизированными. Готовыми идти и на риск, и ехать в ссылку. У них были свои убеждения. Есть они и у современных авторов. И, поверьте, шила в мешке не утаишь. По акцентам, прилагательным, диалогам не так уж трудно определить политические симпатии писателя, даже если он их не озвучивает впрямую и не состоит ни в каких партиях или идеологических группах. А это, в свою очередь, означает, что честнее перестать кокетничать. Да, убеждения есть. У меня. У него. У неё. С чего бы этого, строго говоря, стесняться? Когда кто-то из творческой среды говорит «я вне политики!» он, безусловно, лукавит. Как правило, так высказываются господа либералы. И при необходимости они свои политические взгляды озвучивают довольно чётко. Есть стереотипы, расставаться с которыми давно пора.

– Я в одной из газет недавно прочитала блистательную статью Анатолия Уткина «Предостережения», посвящённую столетию «Вех». Меня в ней поразила цитата от Михаила Гершензона: «Между нами и нашим народом – иная рознь. Мы для него не грабители, как свой брат деревенский кулак; мы для него даже не просто чужие, как турок или француз… Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять, которая одна своими штыками и тюрьмами ещё нас ограждает от ярости народной».

– Элиты, даже такие мелкие, как разнопёрая писательская братия, действительно исторически далеки от народа. Ельцинская эпоха – народ ещё дышал воздухом советской эпохи, а власть смотрела на Запад. Сейчас власть аккуратно, крошечными, едва заметными шажочками разворачивает курс в патриотическую сторону. Пусть это либерал-патриотизм, но всё же лучше, чем было в 90-х. А население думает о «свалинге», о том, что за границей хорошо, и вообще. Между властью и обществом по-прежнему лежит, ну, пусть не пропасть, но канава довольно глубокая и заваленная неприятными предметами. Что же касается писателей, то не вижу ни оснований, ни признаков того, что они сами по себе вызывают какое-то раздражение в обществе. Уже не говоря о том, что писатель должен, это говорилось множество раз, по возможности поднимать читателя, а не потакать ему. Пусть это и вызовет, на определённых этапах, некоторое отторжение. А проще, конечно, и выгоднее, быть «ближе к народу» – рассказывать ему про бандитских жён и впаривать сто пятый римейк «санты-барбары». Но это плохой путь, очень плохой. Лучше рассказать, что Империя – это хорошо, ракеты – это красиво, а смерть – не самое страшное, что может случиться с человеком. А уж что происходит внутри каждого из нас – отдельная тема, и это гораздо круче слезливого кинематографического психологизма.

– Как-то наш мастер в Литинституте Руслан Киреев сказал, что Макеева идёт широким тралом, загребая всё в свои сети.

– Стараемся. Не противореча себе, исследовать разные жанры. Это, кстати, даёт некоторую творческую встряску, предотвращает застой. Нельзя бесконечно вариться в собственном соку.

Кстати, и те же наши классики не ограничивались исключительно литературой. Они писали письма, заметки, вели дневники. Многие не брезговали и написанием статей.

– Юрий Мамлеев в предисловии к твоей книге «Сияющий бес» сказал, что по уровню характера своего таланта Макеева не имеет аналогов в современной русской литературе. Приятно осознавать, что ты – штучная?

– Не считаю себя штучной. Вокруг очень много талантливых людей, аналогов творчеству которых нет, это очень разные тексты. Одинаково не имеющие аналогов… «Каждый мужчина и каждая женщина – звезда». Вообще считать себя «штучным человеком» очень опасно, это губит творчество, зацикливая писателя на его собственном эго. Однако мнение Юрия Витальевича для меня, безусловно, имеет огромное значение.

– Твои герои пьют кровь, из них делают колбасу, сверхчеловечиха Леночка шьёт себе саван, страшась смерти и одновременно желая её, кто-то заводит себе питомца с пятью рядами зубов, загрызающего пожарного инспектора… Мамлеев считает, что твой творческий импульс – не от Фрейда, идеи с вытесненными желаниями и мортидо здесь ни при чём. А что же при чём?

– Не знаю. Это совершенно иррациональная область. Это некие общие сны, пространство бессознательного, но не во фрейдистских символах, конечно. Фрейд забавен, но это больше область анекдотов, его невозможно воспринимать серьёзно.

– Иногда атмосфера твоих рассказов напоминает Петрушевскую. У неё, помню, была некрасивая героиня, которая после смерти превращается в красавицу. Ты себя, конечно же, к её адептам не причисляешь, раз говоришь, что твоя проза – это не пресловутая «чернуха», это сюр.

– Сюр – это очень огрублено, не в изначальном значении слова. Только в том смысле, что не «чернуха». Если бы я ставила задачу просто напугать и пошокировать читателя, я бы, наверное, писала что-то похожее на Масодова, который, кстати, по-своему очень обаятелен, но это – другое.

– Раз мы говорим о сюрреализме, то ты бы могла представить, что твою книгу иллюстрирует Сальвадор Дали?

– Я могла бы представить, что мою книгу иллюстрирует практически кто угодно. Но мне повезло – в качестве иллюстраций и для обложки была использована моя графика.

– Кстати, Дали опровергал мнение о невозможности создать в XX веке универсальное мифотворчество.

– Дали ещё тот авторитет. Хотя логика определённая в этом есть – в XX веке достиг своего апогея модерн, индустриальное общество, а мифы – это премодерн, общество традиционное, аграрное. Однако всё сложнее. Мифы – это то, что прорастает откуда угодно и, видимо, не перестанет прорастать никогда. Это и есть бессознательное не по Фрейду. Фашизм, коммунизм в различных своих версиях – разве это не мифология? А либерализм? Любая идеология, чего бы это ни касалось, – прежде всего миф, а потом уже политика, экономика и прочее. Сверхидея, сверхцель. Сейчас мы вошли в постмодерн. Постиндустриальное общество – это данность. Мифы в нём не только не исчезли, их стало больше. В некотором смысле миф лежит в основе всего – начиная от рекламы и заканчивая морально-этическими установками. Творчество – не какая-то особенная область. Здесь так же существует своя мифология, она порождает многочисленные жанры от нового издания реализма до имперского футуризма. И, несомненно, метафизического реализма. «Мамлеевщина» – сложившийся миф хотя бы уже потому, что его последователи есть не только среди писателей, но и среди музыкантов, художников, политиков. Миф – это наше всё, это те коллективные сны, из которых произрастает история.

Беседу вела Ва­ле­рия ОЛЮ­НИ­НА