Мы жили тогда на планете другой
№ 2009 / 47, 23.02.2015
Стихи я начал писать рано. Уже в двенадцать лет предпринял попытку напечататься: послал в «Пионерскую правду» стихи на смерть Максима Горького. Не удалось. А начал печататься уже в двадцать лет на фронте
 |
| Владимир БУШИН |
Стихи я начал писать рано. Уже в двенадцать лет предпринял попытку напечататься: послал в «Пионерскую правду» стихи на смерть Максима Горького. Не удалось. А начал печататься уже в двадцать лет на фронте – в армейских и фронтовых газетах. Первый раз послав стихи в газету «Разгромим врага» (50-я армия), сразу был заподозрен в плагиате. Мне это, конечно, польстило. Я знал это мудрёное иностранное словцо: плагиатор! Похоже на авиатор. Пришлось оправдываться. Потом газета печатала меня довольно часто. Сергею Александровичу Швецову, состоявшему в должности «армейского поэта» (после войны он был главным редактором «Крокодила»), стихи мои нравились. Из Кёнигсберга, где наша армия закончила войну против Германии, нас перебросили на Дальний Восток. Война с Японией. Там печатался в газете, название которой не помню. Но помню, что из газеты приезжал познакомиться со мной, «молодым талантом», поэт Степан Смоляков. Какое внимание к начинающим! Там же, на ДВК, я получил первый в жизни гонорар. Вернее, премию – сколько-то денег за успешное участие в литературном конкурсе. Этих денег хватило, чтобы купить ведро молока, которое с друзьями по взводу мы радостно употребили.
И в Литературный институт в 1946 году я поступал со стихами. Сперва получил отказ. Но сообразил тут же послать письмо и стихи директору института Фёдору Васильевичу Гладкову. Получаю телеграмму: «Вы допущены к экзаменам. Явитесь такого-то…» Явился, сдавал экзамены, был принят. Но в институте стараниями таких бурных поэтических гениев, как покойный Григорий Поженян и благополучно здравствующий Александр Рекемчук, я как стихотворец был умерщвлён, вернее, как оказалось, на несколько лет меня погрузили в поэтическо-летаргический сон.
Но однажды весной, уже будучи членом Союза писателей, я жил в Малеевке – на втором этаже главного корпуса в роскошной комнате № 1. Это – обращённая в сторону пруда огромная сплошь застеклённая терраса, которую обступают прекрасные столетние липы. А рядом в небольшой комнатке жила молодая девушка Таня, артистка ансамбля «Берёзка». Она была мила. А в Доме творчества, естественно, хватало тех, по Блоку,
Кто золотом каждой прохожей косы Пленялись со знанием дела… |
Впрочем, косы у неё не было. Но всё равно пленялись, хотя знали, что её регулярно навещает из Москвы писатель И.В. Среди пленников оказался и я. Каждое утро, проходя мимо, я подсовывал ей под дверь полушутливый-полусерьёзный, но неизменно восторженный мадригал, как и требует жанр. Они не сохранились. Но дело не в этом, а в том, что когда Таня уехала, то словно забыла закрыть калитку или шлюзы, через которые из меня попёрли стихи, уже не имеющие к милой соседке никакого отношения. Особенно бурно это происходило в дни, когда жил в Коктебеле или в той же Малеевке, где к этому всё располагало, а жил я там и там часто. Стал активно печататься, вышла книга…
В сентябре этого года в Пензе издали книгу моих стихов «В прекрасном и яростном мире». Там под многими стихотворениями стоят две даты – написания и публикации. Я не спешил: и нередко дистанция между датами достигает двадцати лет. И предлагаемые ныне вниманию читателя лирические стихи тоже написаны давно, когда я был примерно таким, как здесь на фотографии. Они родились в дни сильного сердечного влечения. Я позволил себе лишь отдельные стихотворения несколько поправить и «модернизировать».
Кто-то, может быть, сочтёт стихи старомодными («уста», «ланиты» и т.п.), кто-то слишком вольными. Но я думаю, такую «старомодность», при которой любимая женщина представляется автору едва ли не сошедшей с горних высей, а встреча с ней – чудом, – такую «старомодность» следует ныне противопоставить разнузданности и убожеству чувств, доходящих до… Спросите у артиста Джигурды, до чего. А что касается вольности, то к удивлению тех, кто неизвестно над чем похохатывает: «В СССР не было секса!», можно вспомнить, что у нас бессчётно издавались и переиздавались такие вещи, как и «Нет, я не дорожу…» Пушкина, и «Сашка» Лермонтова, и многое другое в этом роде. Да что там! А цикл Константина Симонова «С тобой и без тебя»! Поэт он отнюдь не фаллический, как некоторые считают, допустим, Мандельштама, однако же… Правда, был слух, что Сталин сказал: «Это надо было издать в двух экземплярах – для автора и его возлюбленной». Но ведь напечатали в журнале «Знамя», считавшемся военным. И когда дело-то было? В 1942 году – в разгар войны. А там же такие, допустим, строки:
Нет, я не каюсь, что руками, Губами, телом встречи ждал. И пусть в меня тот бросит камень, Кто так, как я, не тосковал
О нежной и прохладной коже, И о лице с горящим ртом, О ярости… |
Я не решаюсь закончить цитату. Боюсь, она убьёт хохмачей, твердящих об отсутствии в Советском Союзе секса. Взглянули бы хотя бы на прекрасную картину «После кросса» А.Н. Самохвалова, написанную в 1935 году. У нас не было той грязи и голого скотства, что ныне, но вольность, чувственность, эротика всегда были и в классической, и в советской литературе.
***
Вы очень смешливы и тем хороши. Иной не могли вы быть складом души. И я с вами вместе порой хохочу Совсем не из лести, А просто – хочу.
Любовь лишь да смех Могут скуку убить. И значит, не грех Хохотать и любить. |
***
Последний раз я видел вас
так близко…
Александр Вертинский
Так ласковы последний раз вы были, Так милостивы, так щедры со мной, Что целовать мне руки разрешили, Не пряча их, как прежде, за спиной.
А уходя, приблизили ланиты, К ним троекратно приложился я. Зелёными глазами Аэлиты Вы улыбнулись, нежность не тая.
Но так нежданно сразу столько света, Что в после вас наставшей тишине Я в страхе прошептал: «А вдруг всё это Вы в знак прощанья подарили мне?» |
***
Неужели чувство притупило Слуха остроту и зоркость глаз? – Всё мне, что вы делаете – мило, Всё, что вы ни скажете – как раз.
Если так, то это, право, грустно, И слова мои, выходит, лесть? Нет, меня не ослепило чувство. Просто вот такая вы и есть!
Но на вольность сердца нет управы: Мне ведь мил у вас любой пустяк, Даже когда вы совсем не правы Или вдруг сморозите. Да как!.. |
Добавить комментарий