Цикл рассказов Александра Трапезникова, журнал «Москва», 2009, № 9

№ 2010 / 24, 23.02.2015

Слож­но, на­вер­ное, пред­ста­вить для со­вре­мен­но­го на­сто­я­ще­го ли­те­ра­то­ра бо­лее не­бла­го­дар­ную де­я­тель­ность, чем об­ра­ще­ние к жиз­ни сто­лич­ных жи­те­лей и сто­ли­цы в це­лом. По­рою ка­жет­ся, что в клас­си­че­с­кой ли­те­ра­ту­ре ещё с мо­мен­та вы­хо­да в свет ро­ма­нов И.А. Гон­ча­ро­ва все точ­ки над «i» в этой об­ла­с­ти рас­став­ле­ны на мно­го лет впе­рёд.

Сложно, наверное, представить для современного настоящего литератора более неблагодарную деятельность, чем обращение к жизни столичных жителей и столицы в целом. Порою кажется, что в классической литературе ещё с момента выхода в свет романов И.А. Гончарова все точки над «i» в этой области расставлены на много лет вперёд. Даже кино, искусство более зримое, нежели литература, осветило, казалось бы, все основные и незыблемые стороны столичной жизни. Так, давно и без труда заучена фраза, что «Москва слезам не верит», и каждый её, Москву, населяющий, каким бы горячим, амбициозным и жизнелюбивым характером ни обладал, обречён, в лучшем случае, на занимание и отстаивание собственной ниши в огромном и необъятном механизме мегаполиса. Так было двести лет назад, так остаётся и поныне. Литература же, в основной массе – беллетристика, вынуждена из года в год, по инерции, катиться по давно проложенным рельсам.

Несмотря на это, малая и крупная проза Александра Трапезникова, московского писателя хабаровского происхождения и общерусского масштаба, полностью либо отчасти посвящённая исторической Москве и её жителям – это тот редкий случай, когда читателю предоставляется возможность увидеть и воспринять что-то совершенно новое в таком привычном и знакомом старом.

С каждым очередным произведением писателя Москва приобретает дополнительные черты, постепенно становясь не просто местом пребывания художественных персонажей, но и живым соучастником основного действия. Значимой заслугой Трапезникова можно считать то, что в его обновляющемся творчестве столица современности преобразуется в столицу историческую, в часть исторической России.

На первый взгляд может показаться, что основной мотив его «московской» прозы – это ностальгия по созидательному прошлому, тоскующий взгляд из бесперспективного настоящего. В этом плане она созвучна одному из ранних стихотворений-предсказаний Марины Цветаевой «Домики старой Москвы» (ок. 1911–12 гг.): «Домики знаком породы, // C видом её сторожей, // Вас заменили уроды, – // Грузные, в шесть этажей…».

Ни один из рассказов «столичного» цикла Трапезникова не обходится без экскурса в старую первопрестольную. Светлая память о прошлом, о славных предках современных «среднестатистических» москвичей служит, казалось бы, исключительно для контраста с видами и нравами современности. Так, Сапожников, ведущий персонаж «Доходного дома и сундука с золотом», рассказывает семье и детям радужную «сказку» по поводу своего отсутствия, в основе которой лежит реальная история о его предке-меценате. В другом рассказе с отнюдь не радужным названием «Последний русский дворник» слышится прямой упрёк современным городским жителям: «Ленив стал народ разумом, омещанился, ему не столь важно, на чьей улице или площади жить, главное, чтоб «Копейка» рядом была, магазин какой-нибудь». О жизни обыкновенной москвички Иры Самсоновой, первой любви капитана Родионова («Серенада солнечной дубины»), вдруг сладостно пригрезившейся после тридцати лет супружеского быта, в контексте исторического описания одного из московских памятников с лёгкой иронией говорится следующее: «Не стала она графиней Разумовской, да и спортсменкой тоже…».

Главные герои «московской» прозы Трапезникова, как правило, люди с ограниченными возможностями, занятые, на первый взгляд, своей обычной ежедневной и жизненно необходимой рутиной, поглощающей почти всё их время.

Но для каждого своего «маленького героя», казалось бы, обречённого затеряться в многолюдной толпе таких же заурядных, как он, личностей, Трапезников в каждом произведении находит свой тон описания и повествования, даже какой-то собственный, особый в каждом случае, язык. Порой, увлёкшись чтением, забываешь о том, что рассказ ведётся не от первого лица. Так, героя «Серенады солнечной дубины», официально бывшего военного Родионова, писатель аттестует не иначе как «капитан запаса и крутого закваса». При описании однообразной деятельности Владимира Львовича («Последний русский дворник») Трапезников также находит жизнерадостные и жизнеутверждающие слова, словно бы произнесённые самим главным персонажем: «Друзья после застолий на следующий день головой маются, а дворник вышел на чистый воздух, провентилировал мозги и лёгкие в усердном труде – и порядок».

Люди с творческим складом ума, независимо от их профессии или рода деятельности, такие, как ведущие персонажи двух оставшихся рассказов «Доходный дом и сундук с золотом» и «Собака по кличке Улица Красной Сосны, Дом 24» – это особая тема для разговора в рамках творчества писателя. Пожалуй, именно к ним, вымышленным собратьям по перу, Трапезников предъявляет наибольшие запросы. Не сразу можно заметить эту особую требовательность, заретушированную задорным, порой слегка ёрническим повествованием, где авторская мысль порой почти сливается с высказанными и невысказанными фантазиями героев.

Так же по-своему требователен к собственному слову безымянный корректор, ведущий персонаж легковесного и проходного, на первый взгляд, рассказа «Собака по кличке Улица Красной Сосны, Дом 24». Ему не раз и «много приходилось выправлять всякой мутагенной мути», поэтому собственные, сокровенные стихи он публиковать боится. Лишь обретение неожиданного читателя-критика-цензора «в лице» обыкновенной дворняги, обладающей необыкновенным литературным чутьём, помогло ему написать, выверить и пустить в свет собственное сокровенное Слово, ожидающее дальнейших читательских откликов.

Леонид Иванович Бородин в автобиографическом повествовании «Без выбора» («Москва», 2003, №№ 8–10) справедливо подчёркивал, что любое государство перестаёт существовать, когда народ, разделившись в себе, превращается в население, где каждый занят проблемами собственными и разучился видеть радость и особенно беду, происходящую вокруг. О подавляющем большинстве героев прозы Трапезникова разных лет можно смело сказать следующее: они, как правило, далёкие от безусловного идеала, всё же сохраняют за собой право называться русскими, являться частью русского народа. Навскидку можно привести в качестве примера «взрослеющих» героев современности, написанных в разные, неоднородные, казалось бы, по содержанию времена: Алёши Барташова («И дам ему звезду утреннюю») и Коли Нефёдова («Царские врата»).

Вполне положительный, по общим меркам начала-середины 90-х, Алёша окончательно обретает истинную русскость не сразу. Его жизнь, поначалу ограниченная заботой о материальной самостоятельности и заботе о близких, дорогих лично ему (казалось бы, чего уж больше?), постепенно становится более полнокровной, выходит на совершенно иной духовно-нравственный уровень. В разное время преданный как раз не самыми безразличными для него людьми (первой девушкой и старшим братом), испугавшимися и уступившими насилию извне, он на определённом этапе духовного взросления проникается значимым православным принципом: «Насколько умеешь прощать ты, настолько простят и тебя». Настоящих соотечественников Алёша находит в «случайно» встретившихся ему обездоленных людях, чьи лишения и чья сокровенная боль «вдруг» становятся для него намного важней, чем собственная, висящая на волоске жизнь.

Схожие испытания чужой болью, порой непосильной ответственностью за близких и «далёких», а также наболевшим вопросом о подлинных путях молитвенной и деятельной христианской жизни проходит и православный неофит Коля Нефёдов, живущий другой, московской, жизнью и слепленный, казалось бы, из иного теста, нежели тверичанин Барташов. Наивная, порой безоглядная вера в людей иногда мешает ему вовремя отличить друзей от недругов, во многом способствует срыву, едва не повлёкшему необратимые последствия. Клиническая смерть Коли, с рождения страдающего пороком сердца, усиленная словами его антипода Мишани Заболотного: «Помнишь ли Колю Нефёдова? Умер», также свидетельствует о нравственном перерождении героя, о полной готовности следовать пути Спасителя, смертью смерть поправшего.

Подобную неизлечимую веру в ближнего несёт в себе и другой, взрослый ребёнок – Владимир Львович, герой рассказа «Последний русский дворник». Жалеющий всех, он порой становится жертвой своей мягкотелости и уступчивости. Несмотря на это, его жизнь нельзя назвать проходной, лишённой значимых поступков.

Робкая любовь-привязанность дворника с музыкальным образованием и смертельно больной Тани, встретивших друг друга тогда, когда уже и надежд на личное счастье давно не осталось, являет прекрасный пример жизни ради другого, воспетой ещё А.С. Пушкиным в «Сказке о царе Салтане…».

Эти отнюдь не идеализированные автором персонажи, объединившись, вносят свою лепту в укрепление исторической России, стремясь, по мере возможности, очистить память современников, стереть из неё лжегероев прошлого – переименовать ближайшую площадь, названную когда-то в честь одного из палачей русского народа.

Решающим испытанием для Владимира Львовича становится безуспешная борьба за жизнь Тани (чьё краткое описание соседствует с изображением бездушных явлений действительности – лечением человека ради получения денег со стороны врачей), а затем и смерть последней. И это испытание не проходит даром, оборачивается окончательным прозрением для героя. Потеряв самое дорогое, он не замкнулся в себе, но, придя в знакомый храм, сумел по-настоящему взглянуть не просто на «окрестности», но на «людей, на русскую (не только московскую. – В.П.) землю, осиротевшую на человека». Прозревшая душа героя смогла подняться над суетностью житейского быта, а затем – «услышав небесную музыку», устремиться вверх, в сторону горнего бытия.

Капитолина Кокшенёва, анализируя когда-то прошумевший роман Александра Проханова «Господин Гексоген», отмечала едва ли не единственные художественные достоинства романа в удачном изображении современной Москвы – «мегаполису могущества, силы, месту обитания властей и спецслужб, столицы для богатых» («Русская критика», 2007). Вряд ли кто будет спорить, что существует такая столица. Думается, что не спорит с этим и сам Трапезников, не раз изобразивший в своей прозе подобные живучие неприглядные стороны Москвы. Но непрерывный поиск истинных, не всегда заметных деятелей не пропал для него даром. Правда Москвы русской, потаённой до поры до времени от чужого глаза, всё слышнее звучит в его творчестве, как колокольный звон, как молитва о всеобщем становлении на истинный русский путь, помогающий править будущее.

Владимир ПЕДЧЕНКО
г. АРМАВИР