Александр Cнегирёв: ложь – это тупик

№ 2011 / 18, 23.02.2015

Каждый писатель пишет свою правду. Александр Снегирёв плодотворно осыпает наш мир словами. Слова – это то, что есть у всех, только Александру они помогли вырваться вперёд и стать писателем.

Жить – значит сражаться


с троллями, обитающими в твоём


сердце и душе. Писать – значит


подвергать себя самого строгому суду.


Генрик Ибсен



Каждый писатель пишет свою правду. Александр Снегирёв плодотворно осыпает наш мир словами. Слова – это то, что есть у всех, только Александру они помогли вырваться вперёд и стать писателем. Большая часть его молодой жизни описана в «Америке», «Нефтяной Венере», «Тщеславии», большую часть нынешней он проводит в стараниях хорошо себя вести. Получается не часто, но он всё равно старается. Возможно, поэтому наш разговор с Александром начался с не вполне обычного вопроса.







Фото: Анна МЕЛИХОВА
Фото: Анна МЕЛИХОВА

– Напишешь ли ты когда-нибудь свою автобиографию?


– Одну только автобиографию я и пишу. Все мои сочинения строятся на моей собственной реальности. Литература для меня – это путешествие внутрь самого себя. Внутрь моей любви, моей боли, моей ненависти, моего страха. Ведь я – частица мира, точная уменьшенная копия мира, весь мир во мне. Имея перед глазами россыпи характеров, приключений, комедий и драм, не стоит высасывать из пальца некие «острые» темы и «интересные» сюжеты. Это всё равно, что жить с любимой женщиной, но зачем-то постоянно ходить налево. Зачем суетиться, любая попытка выдумать что-нибудь эдакое обычно оборачивается тривиальными мертворождёнными интеллектуальными упражнениями, не искусством. Выстраивать сюжет искусственно мне надоело, интересно жизнь наблюдать, у жизни есть сюжет, только он непостижим.


– Ты считаешь свою жизнь (допиши)…


– Моя жизнь – цепь странных, ярких, радостных и ужасных событий, совпадений, ударов и минут счастья. Моя жизнь – сюжет для бесконечного романа.


– Как можно искупить вину за прошлое?


– Вина – это совершённое зло или несовершённое добро. Не надо откладывать добро на потом. Раскаяние смывает вину. Раскаяние дороже безгрешности… С другой стороны, не стоит преувеличивать значение собственной вины, не всё в жизни от нас зависит.


– Как ты воспринимаешь нынешнее молодое поколение?


– Молодые все сидят ВКонтакте. Старички в ЖЖ, молодящиеся в Фейсбуке. Это основное отличие молодого поколения от других. Их детство не происходило на фоне слома эпохи, но аура СССР не даёт им покоя. Одни молодые бурно ностальгируют по незнакомому прошлому, другие страстно борются с его отголосками. Нормальное молодое поколение.


– Ты думаешь о смерти и что ты о ней думаешь?


– Смерть расставляет всё по местам. Смерть всегда не вовремя: или торопится, или запаздывает. А это значит, что она приходит именно тогда, когда надо. После смерти я окажусь в прекрасном саду среди близких, любимых людей, и я останусь там навсегда.


Смерть собственная волнует, смерть близких наносит страшный удар. Думаю, смерть надо воспринимать с благодарностью, иначе, увлёкшись страданиями, можно проворонить счастье.


– Ты веришь в ад или рай? Вообще, ты верующий человек и что для тебя быть верующим человеком?


– Я слишком хорошо отношусь к Богу, чтобы подозревать его в мстительности и склонности к наказанию. Каждый человек вполне способен сам устроить себе ад.


– Твои достаточно откровенные фото в гламурных журналах – это пиар-кампания?! Зачем тебе это трюкачество?


– К сожалению, пиар-кампанией меня пока никто не удостоил. Хотя вру, друзья помогли устроить презентацию «Тщеславия» в баре, после чего вышла одна заметка в Интернете. Раньше я был бы рад пиару, теперь испытываю неловкость. Фотографии в журналах – инициатива журналистов. К интервью требуются изображения автора, это нормально. Я воспитан в уважении к любым проявлениям творчества. Слово затасканное, неприличное, но иначе не скажешь, да и плевать. Я верю в творчество и созидание, как в самую важную жизненную силу, я слишком уважаю творчество, чтобы упускать возможности создать произведение, даже если мне предлагают роль молчаливого объекта. Искусство – это не только законсервированная под музейным стеклом картина, искусством может быть любая провокация.


У Олега Воротникова из «Войны» на митинге менты отбирают ребёнка, Александр Бренер помечает дерьмом роскошные картинные галереи, я фотографируюсь голым. Воротников не случайно тащит на митинг своё дитя, через ребёнка проявляется бессердечность людей в форме, дерьмо Бренера обнажает трусливую жестокость художников, готовых лично избить его, испуг перед моей «голой» фоткой – результат представлений о писателе как о вазочке на трюмо. Люди не любят, когда их тревожат, предпочитают спать в обнимку с собственными представлениями. Хорошо, когда удаётся растолкать, разбудить людей, пробудить их нутро. Кто-то ударит ребёнка, кто-то пнёт нищего, а кто-то улыбнётся, заплачет и ощутит любовь. Вообще, если хочешь что-то разрушить, надо стать этим, довести до максимума, до абсурда.


Мне стали завидовать, меня стали сильнее ненавидеть, стали громче осуждать те, кто считает себя праведниками, стоящими на страже Прекрасного. Эти же праведники вопят «распни его», жгут на кострах ведьм, побивают камнями грешниц. Когда присоединяешься к мнению большинства, пусть даже самого праведного, можно не заметить, как твой крик превратится в блеяние.


В моём искусстве последствия часто важнее предмета.


– Ты себя считаешь серьёзным писателем?


– Я очень серьёзен в искусстве. Я часто выражаю серьёзность через юмор. Но это только подчёркивает серьёзность. Люди часто путают умников с умными, а серьёзность с раздуванием щёк.


– Слушая критику, ты не чувствуешь, что должен защитить себя от неё? Сергей Беляков назвал твою «Венеру» – графоманской. Он, конечно, переборщил. В литературе нет чёрного и белого, есть множество полутонов. У тебя есть возможность доказать Сергею Белякову, что ты не графоман.


– Критика бывает толковой, зачем защищаться, надо же объективно себя оценивать, видеть и исправлять недостатки. Бывает критика наивная, но смешная, человек в критике раскрывается не хуже, чем в прозе. Думаю, у меня не получится доказать ни Сергею Беляков, ни кому бы то ни было, что я не графоман. Также я не смогу доказать, что я не верблюд. Да и зачем доказывать.


– Для тебя важен сам процесс написание книги или окончательная точка в повествовании?





– Важен и процесс, и результат. Важно чувство удовлетворения от того, что сделал подходящую вещь. Поэтому я много правлю уже после выхода книг в свет. А самое важное – это когда посторонние люди врубаются в то, что ты хотел сказать. Это уже счастье.


– На сайте Википедии есть статья о тебе, есть статьи и о других молодых писателях, даже есть о тех, которые вообще ещё не сделали и полшага в литературу, но при этом – я был очень удивлён – нет статьи, к примеру, о Романе Сенчине. Что скажешь на это?


– Первую статью в Википедию я сам о себе написал. Дал ссылки на книги, на критические отзывы. Потом кто-то стал статью редактировать, и она зажила своей жизнью. А Сенчин пока не написал.


– Сенчин, видно, очень скромный и не может о себе писать, наверное, это сделаю я за него, потому что Сенчин яркий и самобытный писатель.


– Напиши.


– «Одиночество – это необходимое условие свободы». Ты с этим согласен?


– Если под свободой подразумевать право трахаться без обязательств, бухать без ограничений и не водить детей в школу, то одиночество, конечно, лучший вариант. Только для меня свобода означает отсутствие страха. Свобода – это когда нет страха перед утратой, страха перед любовью и страха перед ответственностью тоже нет. Лично мне до свободы далеко.


– Эльфрида Елинек в одном из интервью по поводу присуждения ей Нобелевской премии сказала: «Простым, реалистическим способом повествования точности не добьёшься, я вынуждаю язык обнаружить свой ложный идеологический характер, подвергаю язык порке, чтобы он, вопреки своему желанию, говорил правду». Замечательно и точно сказано. Как бы ты описал способ повествования, писательский стиль Александра Снегирёва?


– Мне не хочется никого выпороть, особенно собственное орудие труда. Есть в этом какая-то нездоровая сублимированная сексуальность. В искусстве метод не может быть целью, метод рождается из задачи. Пикассо поменял сто стилей, потому что его интересовал результат, а не соблюдение условных правил. Писательский результат – это ощущения, чувства, которые рождаются по прочтении текста. Когда пишешь от избытка любви, смеха, слёз и крови, о порке не думаешь. Хотя чего я на Эльфриду наезжаю, она же Нобелевский лауреат, а не я.


Мой дед после штыковой атаки летом сорок первого года был контужен и попал в плен. Четыре года провёл в немецких лагерях. После очередной попытки побега его засунули в безнадёжную даже по лагерным меркам дыру. Доходяги-лагерники просто лежали, как попало, не в силах пошевелиться, и мёрли, как мухи. Каждое утро мой дед заставлял себя ползти к бочке с водой и умываться. Когда вода замерзала, он процарапывал лёд и умывался. И он выжил. Искусство – это не рисование изящных картинок, не сочинение поучительных историй, это когда каждое утро, вопреки всему, ползёшь к бочке и умываешься. И веришь, что однажды увидишь свободу.


– Давно хотел поинтересоваться, почему ты взял литературный псевдоним?


– В момент, когда я отправлял рассказы на «Дебют», я посмотрел в окно, увидел старое осеннее дерево и подумал, что меня зовут Александр Снегирёв. А потом было уже поздно давать задний ход.


– Ты лауреат нескольких премий, ещё на несколько номинировался. Как вообще влияет литературная премия на карьеру писателя?


– Много мы о премиях рассуждаем. Литературная премия даёт писателю долю уверенности, ведь писатели ужасно в себе не уверены. Доля сомнений в своих силах помогает трезво себя оценивать. Если сомнения через край, это мешает работать. Отсутствие сомнений означает художественную и духовную смерть.


Премия – повод для того, чтобы на текст обратили внимание журналисты, а за журналистами и читатели. Впрочем, в России прессе не очень доверяют, да и премиям тоже. Мнение о том, что всё куплено, настолько сильно, что наличие премии или хорошей прессы вовсе не гарантирует увеличение тиража. Премия может стать гвоздём в гробе писателя, ядром, привязанным к ногам утопленника.


– Говорят, цель писателя – сделать мир лучше. В каком мире хотел бы жить ты сам? Какой мир ты пытаешься создать?


– Мир и так достаточно ярок, ужасен и хорош. Я люблю мир и ненавижу. Пытаться сделать его лучше – всё равно что затеять восстановление римского Колизея. Типа он сильно порушен, состояние коммуникаций неудовлетворительное, внешний вид уродует лицо Вечного Города. Во все времена мир делают лучше такие люди, как Ленин, Гитлер и известный мэр, предпочитающий всем головным уборам меховую кепку. Мир часто теряет гармонию, мир перекашивает иногда довольно сильно, но не надо его улучшать. Пусть художники просто помогают миру сохранить гармонию. Когда мир гармоничен, он абсолютно прекрасен. Любое произведение искусства – это ещё один противовес против катастрофы.


Само желание улучшить мир кажется мне довольно высокомерным. Хотя… я вот думаю о собственных высказываниях и сам себе кажусь довольно высокомерным. Так что не мне судить.


– Я читал всё, что ты публиковал. Очень понравилась короткая проза, от души хохотал над «Америкой», потому что сам был в твоей шкуре. Приезжал в Америку подзаработать и также могу рассказать массу забавных и курьёзных случаев. Спорная «Венера», но это был твой первый серьёзный роман. Последняя твоя книга «Тщеславие». На мой взгляд, не самая лучшая, и я откровенно об этом писал, и ты пенял мне в ЖЖ, что я неправильно написал фамилию твоего главного героя. Каюсь, допустил ошибку, но скажи для начала – ты тщеславный писатель? И в чём это выражается?


– Так это был ты… Ты писал под псевдонимом, который мне никто не раскрыл. Поздравляю, самая забавная оценка моего, извини за выражение, творчества. Я тщеславный. Люблю отвечать на вопросы интервью. Но тщеславия во мне как-то всё меньше.


– Ты член Большого жюри Нацбеста. Для начала как ты туда попал, неужели лично дядька Балтимор тебя пригласил?


– Меня пригласили кураторы Нацбеста Вадим Левенталь и Виктор Топоров.


– Есть что-то стоящее в этом сезоне? На кого бы ты посоветовал обратить внимание?


– Мне попалось несколько отличных текстов. Кое-что я мечтал бы написать сам. Александр Бренер и Варвара Паника с «Римскими откровениями», на мой взгляд, представили книгу, которая останется в истории. Пепперштейн запустил очень интересное размышление. Былинский описал сотни страниц глубочайших метаний души. Шаргунов представил мастерский, не отпускающий текст. Следите за сайтом Нацбеста, там разместят рецензии.


– Ты следишь за тем, что творится и говорится в обществе?


– Слежу, но стараюсь не погружаться в пучину социальных катаклизмов. От борьбы с режимом лично у меня остаётся ощущение потерянного времени, будто шляешься с приятелями по барам, а самому хочется просто быть с семьёй.


– Для политика ложь – это шанс спрятать правду, а для писателя?


– Ложь – это тупик. И для политика, и для писателя.


На этом и закончим наш разговор.

Артур АКМИНЛАУС

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.