Стараюсь высказываться по существу
№ 2011 / 31, 23.02.2015
Критики, анализируя композиционные модели книг Сергея Шаргунова, отмечают не только одухотворённость простоты, достоверность и точность в описаниях движений души – без всякой сентиментальности
Критики, анализируя композиционные модели книг Сергея Шаргунова, отмечают не только одухотворённость простоты, достоверность и точность в описаниях движений души – без всякой сентиментальности, но, прежде всего, продуманность стиля, органически связанную с материалом романов, с их нравственными и эмоциональными мотивами.
Шаргунов ведёт активную общественную жизнь. Наш разговор о политике, о России, о новых задумках и недавно вышедшей «Книге без фотографий».
![]() |
Сергей ШАРГУНОВ |
– Сергей, в своё время ты ударился в политику. Зачем тебе это было нужно?
– Это случилось во время монетизации льгот, которую я воспринял так: у нищего отбирают последнюю суму. Пошёл в политику, потому что возмущало многое, ненавижу несправедливость и враньё, хотел изменить положение дел в стране, да и решил вырваться из скучного литературного кружка. То, что я делал, создав движение «Ура!» (куда пришли литераторы, журналисты, музыканты, художники и т.д.), оказалось предельно успешно, но если политики нет, то пока и меня в ней нет.
– Каково быть писателем, ушедшим в политику?
– Это разные занятия – политика и литература, и когда я строил своё «Ура!», продолжал писать свободно, одиноко и безоглядно. Одно другому не мешало. Я наблюдал характеры, получал уникальные опыты. Кстати, в обществе (особенно сейчас) жутко не хватает, скажу высокопарно, творческого духа. Зато удушье – это пожалуйста.
– «Поэт в России больше, чем поэт». Перефразируем: «Писатель в России больше, чем писатель». Ты с этой фразой согласен или это уже анахронизм?
– Хоть это и трюизм, но согласен.
– Всегда ли писатель должен быть тесно связан с общественной жизнью?
– Никто никому ничего не должен. Но писателю настоящему от окружающей его реальности не деться, не отвертеться.
– Какими комплексами страдает современная Россия?
– Я слишком хорошо отношусь к своим соотечественникам, чтобы рассказать всю правду о наших комплексах. Но комплекс может быть и полезен. Такой трамплин для амбициозного прыжка. Недовольство собой – это хорошо и признак здоровья, сопротивления болезни. Хуже, когда страна расслабляется и тонет в дрёме, ведущей в смерть.
– Что ты думаешь о сегодняшней России?
– Думаю, что можно писать книги, играть с ребёнком, дружить и любить, как всегда. Но современная Россия полна противоречий. Чем дальше затягивается ситуация, при которой подавляют всякую инициативу, тем хуже. Возразят: а когда всё было хорошо? Но я сужу время, в которое живу. Видно же, как за несколько лет развеялись надежды даже самых лояльных людей. А что «элиты»? У них в ушах беруши и всё пофиг. Сынки элитариев сидят «на потоках», как и их папаши, и никто этого не стесняется, потому что недовольных подавляют безжалостно и наглядно.
– Говоря о правах человека, нельзя не отметить, что важнейшая их составная – это свобода слова и публикаций. Ты известный писатель, но ещё и публицист. Насколько широкой свободой в прессе ты пользуешься?
– Вполне широкой в той прессе, где я печатаюсь. ТВ я не смотрю, и ходить туда надоело – слишком много позорных передач. Свободен ли я? Ну, в конце концов, у меня есть блог в ЖЖ, но если я буду нервно реагировать на каждый раздражитель и спорить со всяким, кто даёт для того повод, я сам себя разрушу. Стараюсь высказываться по существу.
– Может ли литературное произведение что-то изменить в окружающем мире?
– Может. Уверен. Даже сейчас. Такое произведение, как правило, улавливает атмосферу времени.
Мне близки стихи Николая Гумилёва: «словом разрушали города». Слово может менять сознание. Даже без экранизации. Ведь литература накануне революции меняла мир и менялась под воздействием времени.
– На какой стадии находится работа над ЖЗЛ «Фадеев»?
– Собираю материалы. Бываю в архивах, читаю воспоминания его друзей и близких. Очень кстати пришлась выпущенная недавно увесистая книга «Между молотом и наковальней» о судьбах писателей тридцатых годов.
– Что лично у тебя связано с Фадеевым? Опиши своего Фадеева, поскольку то, что известно мне, отталкивает от бывшего генерального секретаря Союза писателей. Талантливый писатель погубил свой талант на партийной ниве. А потом оказался никому ненужным, время Сталина ушло, и спившийся писатель свёл счёты с жизнью выстрелом из револьвера. Кстати, Сергей, тебе не кажется, что Фадеев и Маяковский в какой-то мере близнецы-братья? Оба посвятили свой талант воспеванию тоталитаризма, потом оба оказались не у дел и решили свою проблему с помощью пистолета.
– Думаю, Фадеев (в отличие от Маяковского, который был в первую очередь художником-одиночкой) несбывшийся, не реализовавшийся автор. Очевидна его раздвоенность. Жажда творчества и администрирование, тоска по большой любви и неудачи в личной жизни, талантливые страницы и чудовищные постановления, президиум и канава, обличения «враждебных элементов» при свете дня и поддержка их под покровом ночи, ледяной тон и горячие слёзы – в этом и состояла полновесная целостность его личности. Почему Фадеев? Потому что, разглядев Фадеева, можно увидеть то время.
– Растёт ли твой творческий потенциал со временем?
– В чём-то – безусловно. Смею надеяться, в профессиональном отношении я расту. Да и, говоря языком надоев, работоспособность повысилась.
![]() |
– У меня сложилось странное впечатление, что мы живём в ситуации столкновения культур. Возможно, у меня шизофрения по этому поводу.
– Если ты о Востоке и Европе, об этом ещё Шпенглер пророчил. Мы живём во время несчётного множества конфликтов и конфликтиков, которых будет ещё больше по мере дальнейшей фрагментации социума.
– Альбер Камю сказал великолепную фразу: «Это не цель оправдывает средства, а средства служат для оправдания цели». Ты согласен с этой аксиомой или она тебя напрягает?
– Звучит забавно. Но, думаю, не обязательно и не всегда решавший масштабную задачу упивался, допустим, драконовскими методами её решения.
– На твой взгляд, писатель должен жить насыщенной жизнью? Или для писателя важна только насыщенная внутренняя жизнь?
– В моём случае внешние опыты важны. Они питают дух, дают впечатления. Об этом «Книга без фотографий» – о цепочке опытов, через которые ищешь себя самого.
Поездка на войну перевернула меня. Я был в отчаянье, изолирован по сути, вытеснен на задворки общества, поехал на войну – и испытал сильнейший стыд. Увидел тех, кто там. Я уезжал, пройдя по кромке, а они оставались – воюющие, мирные… Все, кто там.
– Я сам сейчас пишу первую свою книгу. В какой-то мере для меня это – убежать в другой, выдуманный, лучший мир. Для чего пишешь ты?
– Потому что мне нравится писать. Получаю от этого удовольствие.
– Когда тебе стало ясно, что ты хочешь писать?
– В самом раннем детстве. Уже говорил, но скажу опять: писать научился раньше, чем читать. Брал Жития святых у отца с полки и перерисовывал буквы. И каждое слово обводил почтительной и аккуратной рамочкой. Логоцентризм, согласись?
– Твоё первое настоящее воспоминание детства?
– Первые воспоминания – это как бы сон. Всё присыпано пеплом почему-то. Велосипедист – первое воспоминание. Мальчик едет на велосипеде. И лето, и клубника, но всё под пеплом.
– Был ли у тебя учитель, который побудил тебя к тому, чтобы писать?
– В детстве Анастасия Цветаева советовала писать и хвалила, когда я ей показывал первые рассказы и стихи.
– Насколько помню, Анастасия прожила долгую жизнь, умерла, когда ей было уже за девяносто. Расскажи об этой удивительной женщине подробнее. Я читал её воспоминания о сестре Марине.
– Анастасия Ивановна была очаровательным, лёгким и одновременно сильным человеком. На самом деле, её только укрепили лагеря. Она рассказывала мне, как стирала завшивленную одежду и про себя сочиняла стихи на английском языке. Однажды, ещё до моего рождения и до своей эмиграции, к нам домой Цветаеву сопровождал Лимонов. Недавно говорили с ним, он помнит ту дорогу: говорит, было дико жарко. Про Цветаеву я мог бы написать целую повесть! У меня дома хранится икона преподобного Сергия, который зеленоглаз. Сзади ручкой написано: «Милому Серёженьке, икона из дома моего прадеда, Талицкого священника». Каждый раз, когда я видел Анастасию Ивановну, мне казалось, что она доставлена прямиком из старины.
– Посещаешь ли ты книжные магазины с намерением приобрести что-либо из современной литературы? Зарубежной, современной, философской?
– Да, посещаю. И покупаю. Все актуальные новинки. Потому что на радио стараюсь добросовестно рассказывать о них. И просто то, что интересно, тоже беру.
– Тебе интересны писатели нового поколения?
– И те, кто старше и те, кто моложе. Из, так сказать, новых писателей – Захар Прилепин, Роман Сенчин, Герман Садулаев, Михаил Елизаров, Ильдар Абузяров, Денис Гуцко, Алиса Ганиева, Арслан Хасавов, Валера Айрапетян.
– Ты принимаешь во внимание отзывы критики?
– Читаю. И, честное слово, – могу ценить талант критика, даже если он по мне проедется асфальтовым катком.
– К мнению каких критиков ты прислушиваешься, доверяешь их вкусу, интуиции?
– Из новых критиков я бы выделил – Пустовую, Белякова, Рудалёва, Анкудинова, Погорелую. Старших критиков читаю всех.
– Какой из своих книг ты больше всего гордишься?
– «Малыш наказан». Она мне кажется самой живой. Хотя «Книга без фотографий» – возможно, самая полноценная из написанных.
– Есть ли какая-нибудь книга из написанных тобой, которую ты хотел бы исправить или даже желал бы, чтобы она исчезла?
– Нет.
– Вычитал в какой-то статье: «Шаргунов – писатель молодёжный!» Ты согласен с этим?
– Просто я рано начал. В девятнадцать лет печатался в «Новом мире». Старею, уже не называют молодёжным.
– Американский писатель Том Вольф как-то сказал: «Писатели сочиняют романы и рассказы ради славы. Хорошо, когда есть деньги, но слава приятнее». Для чего лично пишешь ты?
– Не знаю. Чтобы какую-то честность выплеснуть. Признание у читателей – это приятно. О деньгах не думаю, хотя и зарабатываю вполне прилично литературным делом – книжные рецензии на радио, эссе и рассказы в журналах плюс гонорары за книги. Главное – выплеснуть честность. Инстинкт.
Когда пишу, представляю какого-нибудь хорошего знакомого, как будто мы с ним сидим в кафе (почему-то – осенью), выпиваем, и я ему, иногда за плечо тряся, рассказываю историю.
– Каковы твои читательские вкусы? Представляешь ли картину современной литературы?
– Представляю, поскольку читаю всё. Люблю перечитывать Трифонова и Искандера (привет Наталье Ивановой!), Катаева, Распутина, Олешу, Юрия Казакова. Из современных прозаиков люблю Александра Терехова. Понравилось «Чёртово колесо» Михаила Гиголашвили.
– Как относишься к творчеству Пауло Коэльо?
– Кажется, он – это всё же poshlost, как латиницей писал Набоков. Близко мне мнение Дуни Смирновой, сравнившей Коэльо с раскрашенной по-восточному чародейшей из газетного объявления.
– Твои любимые философы? Лично я сейчас восторгаюсь Шопенгауэром.
– «Мир как воля и представление» – одна из близких книг. Люблю Николу Кузанского с его диалектикой. Он был раньше Гегеля. Кузанский – чистый, ясный, природный, что ли. Солнце и луна. Мужики и бабы. Читайте Николу Кузанского. И экзистенциальную философию знаю и чувствую – французскую.
– Твоя новая «Книга без фотографий» вошла в шорт-лист Нацбеста? Проанонсируй кратко для читателя свою книгу.
– Это книга, объединённая тревожным сквозняком – метафорой утраты снимков. Последовательный рассказ о себе и, надеюсь, о всех о нас, в первую очередь тех, чьё взросление пришлось на последние двадцать лет. Хотел сбросить груз вроде бы небольшого количества лет, но груз всё равно тяжёлый почему-то. И сбросил. Здесь – детство в семье священника на фоне позднесоветского заката, девяностые, нулевые, жалость к «простым людям», близким и далёким, желание участвовать в истории, бунт и поражение, поездки в Чечню, на войну в Осетию, в революционную Киргизию, рождение сына, русская деревня и «последний крестьянин», чьи слова, странно ободряющие, становятся финалом.
Артур АКМИНЛАУС
Добавить комментарий