Невербальная любовь, или с надеждой на загадочные силы

№ 2011 / 36, 23.02.2015

Анна Берсенева, а точнее – Татьяна Сотникова – писатель, сценарист, суммарный тираж её книг давно перевалил отметку в два миллиона, а многосерийные фильмы по её романам и сценариям

Анна Берсенева, а точнее – Татьяна Сотникова – писатель, сценарист, суммарный тираж её книг давно перевалил отметку в два миллиона, а многосерийные фильмы по её романам и сценариям показывают по центральным телеканалам – «Капитанские дети», «Слабости сильной женщины», «Ермоловы», «Гадание при свечах». Мы встретились с Татьяной Александровной в одной из многочисленных кафешек в центре Москвы и побеседовали – о художественных фильмах, литературных премиях, школьном образовании, о политике и о многом другом.

Анна БЕРСЕНЕВА

– Смотрю сейчас сериал «Ермоловы» по вашей трилогии. Вам самой нравится, что получилось?

– Как ни странно, нравится. Несмотря на все недостатки этого фильма, во время съёмок был такой творческий подъём у съёмочной группы, которая его делала, что, видимо, эта энергия воодушевления в нём осталась. Я была во всех экспедициях – в Крыму, в Италии, в Белоруссии, в Ярославле – и видела это своими глазами. Вся группа не зря говорила, что снимает не сериал, а многосерийный художественный фильм. Разница ведь ощутима даже в технике съёмки: разные камеры работают, по-разному строится кадр, не говоря уже о содержательной составляющей.

– Но по сравнению с книгами переделали многое?

– Фильм и должен отличаться от книги, потому что природа визуального воздействия иная, чем воздействия вербального, и литературная повествовательность в драматургии неприемлема. Но, к сожалению, режиссёр не всегда исходит из понимания сути замысла – часто вытворяет всё что хочет, исходя только из собственных представлений о прекрасном, которые часто не выдерживают никакой критики.

– Я вот что не поняла в фильме: почему когда Константин Ермолов – начальник Белорусской железной дороги – выполнил свою миссию и Христину отправили в лагерь, то драгоценности, из-за которых вся эта операция и затевалась, так легко подарили Ермолову?

– Охота шла не за одной брошкой. Клад Радзивиллов, крупнейших польских магнатов, это огромные сокровища, которые исчезли ещё во времена Наполеона. Там были, например, золотые скульптуры более метра высотой, то есть это было нечто весьма существенное. И поэтому, когда я писала сценарий, то позволила себе предположить, что одно женское украшение мог изъять из найденного клада чекист, чтобы с его помощью напомнить Константину Ермолову о его предательстве. В реальности же события, которые послужили основой для этой истории, связаны не с Радзивиллами, а с киевским миллионером Терещенко. Он эмигрировал после революции, но всё своё имущество вывезти не успел – какая-то часть осталась в Советской России. Об этом знал его управляющий, у которого была юная дочка. И чекисты привлекли к поискам «клада Терещенко» молодого московского инженера, который был известен тем, что перед ним не могла устоять ни одна женщина. Задание у него было: обольстить девушку, войти к ней в доверие и выведать, где спрятаны сокровища. Он так и сделал, причём совершенно хладнокровно – влюбил в себя девушку, женился на ней, тесть рассказал ему, где находится клад, после чего девушку и её отца расстреляли, а он, весёлый и довольный, вернулся домой и получил личную благодарность от Дзержинского. «Клад Терещенко» составил десятую часть бюджета страны 1918 года. А потомки гордятся, какой чудесный у них был предок. Когда я услышала – кстати, от одного из потомков – эту чудовищную историю, то она поразила меня чрезвычайно. И мне захотелось написать совсем другую историю – о том, как страшно платят потомки за подлость, совершённую их предком. Правда, Константин Ермолов сильно отличается от того бравого инженера: это не подонок без чести и совести, а порядочный человек, всего один раз в жизни уступивший обстоятельствам. Но потомки платят за ту его уступку, как в Библии сказано, до третьего и до четвёртого колена.

– А как вы относитесь к другим экранизациям своих книг?

– У меня не может быть плохого к ним отношения, потому что я участвую в экранизациях как автор сценария. Но, к сожалению, в современном отечественном кино слишком много непрофессионализма, который, в частности, сказывается в том, что не существует нормального голливудского понятия «стоп-сценарий», то есть сценарий окончательный, полностью и всеми обсуждённый и одобренный, от которого уже нельзя отступать и за который все несут полную ответственность, и сценарист в первую очередь. У нас слишком часто, прикрываясь высокими разговорами о художественном полёте, снимают то, что случайно взбредает в голову уже на съёмочной площадке или, в лучшем случае, накануне вечером. А ведь за время работы над сценарием – я уж не говорю о творческом усилии – делается миллион согласований с миллионом разных людей, выверяется каждое слово, треплются из-за этого нервы, тратится время, и если вдруг всё бездумно перечёркивается, то это страшно раздражает, чтобы не сказать крепче. Вообще-то я пишу сценарии не только по своим книгам. Например, сейчас для Первого канала снимается фильм «Личные обстоятельства», сценарий к которому написали мы с мужем Владимиром Сотниковым.

– Не пробовали писать сценарии для западных киностудий?

– Не пробовала. Но было бы интересно. А для начала интересно поучиться тому, как это на западных студиях делается. Есть такая замечательная структура «Cinemotion» – это и сценарное агентство, и образовательное учреждение, которое даёт практические навыки в кинематографе и в литературе. Я у них веду мастер-класс по литературному мастерству. У них скоро будет серьёзный курс Роберта Макки – это гуру сценарного искусства, его ученики не раз получали «Оскар». Обучить сценарному или литературному мастерству на теоретическом уровне невозможно, но когда ты уже занимаешься этим практически, то очень полезно послушать мастера. Так что я собираюсь посетить занятия Макки в дополнение – а вдруг и в противоречие? – всему, что уже читала по сценарному мастерству.

– Сейчас вы вошли в лонг-лист Бунинской литературной премии. Как вы вообще относитесь к премиям?

– Вообще-то мне лучше бы о премиях не высказываться, потому что у меня их нет, а значит, моё мнение сразу же воспринимается как проявление зависти. Но раз вы спросили… Когда премии только появились, мне казалось, что любой способ хорош, чтобы привлечь внимание людей к литературе. Но вскоре я поняла, что ситуация не так безобидна. Я много езжу, встречаюсь с читателями и вижу, как сильно премии их дезориентируют. Люди в провинции привыкли доверять тому, что там, в Москве, решили. Такая доверчивость выглядит наивно, но всё-таки это не те люди, которые читали один только журнал «Семь дней» и вдруг начали выносить суждения о литературе. Нет, это люди, которые читают всю жизнь, и всерьёз. И когда они видят, что премия даётся Михаилу Елизарову за роман «Библиотекарь», или Елене Колядиной за произведение про анальный секс, или за какие-нибудь «кирпичи» пафосного содержания, то оказываются в некотором недоумении. Но я-то не так доверчива, поэтому отношусь к премиям просто как к фактору литературной среды. И благодарна издательству, которое меня на премию выдвинуло.

– А каким вы находите современный литературный процесс?

– Современный литературный процесс в любые времена далёк от идеала. И очень наивно говорить о том, что когда-то было хорошо, а теперь вот стало плохо. Литературу делают живые люди со своими страстями, амбициями, заблуждениями. И, как в любом проявлении жизни, не всегда самым талантливым достаётся признание. Но ведь никто и не обещал, что в жизни всё будет справедливо. Мне кажется, что современная литературная ситуация, по крайней мере, реалистична, в отличие от советской – искусственной, сформированной на основе идеологических установок и кровавого месива, из которого выросло определённое количество официозных авторов, чьи книги издавались, потому что финансировались ЦК КПСС. Вот и всё.

– Можете кого-нибудь отметить из современных авторов, может, порекомендуете кого-то почитать?

– Естественно, могу – я с интересом читаю многое из того, что издаётся. Во-первых, мой муж современный автор – Владимир Сотников, и я думаю, что его книги – это то немногое, что останется от нашего времени. Поэтому рекомендую его с чистой душой. Читаю Ирину Муравьёву, слежу за всем, что выходит у Людмилы Улицкой. Дину Рубину читаю, хотя одни её книги люблю, а другие вовсе нет. Мне всегда интересно, что пишет Акунин под любым из своих псевдонимов. С нетерпением жду нового романа Алексея Иванова. Я уж не говорю о тех авторах, книги которых сопровождали меня всю жизнь, и с которыми жизнь дала мне счастье общаться – Андрей Битов, Владимир Маканин. Они остаются любимыми современными писателями. Я очень люблю книги Михаила Левитина, писателя и режиссёра: он создаёт яркий, эксцентричный мир, в основе которого лежит сильнейшая культурная традиция.

– Как двум писателям удаётся жить под одной крышей?

– Замечательно. Если бы нам плохо жилось, мы бы давно уже не жили вместе.

– А конфронтация из-за общей профессии бывает?

– Никакой конфронтации не бывает. В основе семьи вообще лежит не профессия, а человеческие взаимоотношения. И если люди в одной семье устраивают соревнование, завидуют друг другу, относятся друг к другу не как к близкому человеку, а как к сопернику, то не обязательно при этом иметь одну профессию, чтобы расстаться.

– Вы родились в городе Грозный…

– Мои родители, окончив институт, получили распределение в город Грозный, отработали там два года, как тогда было положено, и вернулись в Белоруссию. Мне было тогда полгода, так что мои детство и юность прошли в Минске. Я окончила Белорусский университет, приехала в Москву, окончила аспирантуру Литинститута, и дальше вся моя жизнь связана с Москвой. Уже двадцать пять лет.

– Наверное, вы болезненно воспринимаете сейчас то, что творит в Белоруссии Лукашенко?

– Я хорошо знаю ситуацию в Белоруссии. Она трагична. Мне очень жаль людей, которые вынуждены в этом жить без всякой личной вины, но я очень рада, что сейчас если не совсем получают по заслугам, то хотя бы сталкиваются с бытовыми трудностями те, кто выбрал себе этого начальника, кто его поддерживает. Пусть посмотрят, что такое реальная советская власть, которой они так хотели. Вернее, нереальная, потому что советской экономики не бывает: это сочетание колючей проволоки и нефтяной подпитки, и без любого из этих факторов она самоуничтожается. Отсутствие каких бы то ни было свобод этих любителей Лукашенко, конечно, не угнетает, ну так пусть они хотя бы постоят в очередях за набором костей в мясном отделе, пусть поживут на пенсию в десять долларов. Но мне страшно жаль моих близких и тех людей, которые ни в чём не виноваты и оказались заложниками этой ситуации.

– У нас в стране тоже ещё те дела творятся…

– То, что происходит у нас в стране, у меня вызывает тоску. Ситуация, когда Россия превратилась в пустое место на карте мира, чудовищна. И привели её к этому наши нынешние правители, не без помощи большинства прошлых, конечно. Иногда складывается впечатление, что Россия отстала от мира навсегда и безнадёжно. Я своими ушами слышала на нескольких международных конференциях, как нам граждане стран третьего мира объясняли на пальцах, как надо нормально устраивать жизнь, чтобы люди чувствовали себя людьми, хозяевами своей жизни и собственной судьбы, влияли бы на управление своей страной. И, главное, совершенно правильно они всё это объясняли, и в толк не могли взять, как же это мы сами не понимаем элементарных вещей.

– И что, ничто не может спасти ситуацию?

– Разве что чудо. Реальных показателей того, что это падение может прекратиться, я не вижу. Эти люди вцепились во власть зубами, они её не отдадут.

– Наверняка в связи с этим можно понять людей, которые отсюда уезжают?

– Конечно. Если бы я не была так связана с Россией неназываемыми представлениями о счастье, о жизни, о своём месте в этой жизни, я бы уехала, безусловно. Но моя любовь к этой стране невербальна. Я не чувствую себя дома ни в одной стране мира, хотя и жила в разных странах. Проблем у меня там нет никаких. Но я понимаю, что если уеду, то в идеальном варианте, если всё прекрасно сложится, я буду жить в любой стране как на даче. Там где-то город, жизнь, общение, дела. А тут – мило, красиво, деревца шумят, я чудно себя чувствую, но я не вникаю в жизнь дачной местности, моя жизнь в другом месте. Мне не хотелось бы так жить в чужой стране.

– А откуда взялся ваш псевдоним?

– Из глупости он взялся. Дело в том, что, когда я начинала писать – это был 1994 год, – я не была уверена, что это занятие станет для меня существенным. Это не значит, что я писала первую книгу халтурно – я её писала с колоссальным восторгом, воодушевлением. Это была книга «Ядовитые цветы» – сначала она вышла под названием «Смятение чувств», но потом оказалось, что есть такой фильм, и название я поменяла. Я чувствую в этой книге такую прелесть первого дыхания! Сейчас я так не пишу. Да, я писала её с восторгом, но думала, что это будет мой единичный опыт. В 90-е годы все люди гуманитарных профессий так или иначе пробовали разные варианты своего дальнейшего существования, вот и я попробовала. А я тогда уже преподавала в Литинституте, муж уже печатался, я защищала кандидатскую и как-то чувствовала себя неловко, думала: а вдруг ничего не получится, а что студенты, что коллеги скажут? И мне издатели посоветовали придумать какой-нибудь благозвучный псевдоним. А когда я поняла, что вне зависимости от успеха или неуспеха, от реакции знакомых, это занятие стало для меня не просто случайным опытом, а огромной частью жизни, то избавиться от псевдонима уже не удалось: издатели были против, и я их понимаю. Но моё собственное имя тайной не является – оно всегда указано в выходных данных книги и на обложке, в биографии автора.

– Вы пишете не только художественные книги…

– Да, однажды по предложению издательства я написала научно-популярные книжки «Все диеты под одной обложкой», «Как зачать ребёнка» – об экстракорпоральном оплодотворении и «Ваш малыш до года». Я и сейчас переиздаю их все, кроме той, что про диеты. Вот её – очень жалею, что написала! Да, я все описанные в ней диеты попробовала на себе, они все действуют, но последствия сказались уже после того, как книга была издана. Диеты должен назначать врач и только врач, учитывая индивидуальные особенности пациента, а отнюдь не книжка. И придерживаться диет надо под медицинским наблюдением, потому что иначе это может закончиться очень плохо.

– Вас не тяготит популярность? На улицах не узнают?

– На улице не обязательно узнают даже Аллу Пугачёву. Да, бывает, что ко мне подходят, узнают, в метро, например. С патологическими проявлениями узнавания я пока не сталкивалась, но боюсь их – народ у нас не всегда адекватный, мало ли что. Но, в общем, я отношусь к известности, если она есть, спокойно. Она ко мне пришла уже в зрелом возрасте, крышу не снесло.

– Над чем сейчас работаете?

– Только что, буквально на днях, вышла книжка, которую я очень люблю, потому что героиня – это в огромной степени я в молодости, да и не в молодости тоже. В её жизни нет ни одного события, биографически со мной совпадающего, но она – очень я. Называется книга «Глашенька». А сейчас я начала писать новую трилогию о трёх подругах, которые живут здесь неподалёку, на углу Спиридоньевского переулка и Малой Бронной. Приблизительно говоря, это будут книги о том, как по-разному сложилась их жизнь.

– А остальные трилогии и романные циклы у вас закончены?

– Да. Пока я не чувствую, что какая-то история завершена полностью, я её не оставляю. И не продолжаю, когда ощущение завершённости появляется.

– А как происходит ваш творческий процесс: бывает ли отпуск перед написанием очередного романа?

– Обратная сторона того, что ты не ходишь на работу в офис, не сидишь там с девяти до шести, это то, что у тебя практически не бывает отпусков – никогда. У меня бывает только смена деятельности. Я заканчиваю книгу и не позже чем через неделю, поскольку сейчас довольно много занимаюсь кино, начинаю писать сценарий. Оказалось, что это хотя и тяжело, но благотворно: у меня не появляется ощущения, будто я постоянно занимаюсь одним и тем же. Вообще-то это совершенно естественное чувство, из-за которого некоторые писатели, пишущие, например, увлекательные детективы, вдруг решают написать философский роман. В результате получается нечто, что в руки нельзя взять. У меня нет потребности просто написать «хоть что-нибудь другое», потому что каждый раз, возвращаясь из киношно-сценарного мира, полного компромиссов, в мир книжный, в котором для меня никаких компромиссов не существует, я испытываю радость необыкновенную!

– Вы продолжаете преподавать в Литинституте?

– Да.

– И какими находите современных студентов?

– Очень хорошими. Я их люблю. Получаю море удовольствия от общения с ними.

– Они отличаются от тех, которые учились десять лет назад?

– Конечно. Они свободнее, раскованнее. Поверхностнее, как правило, потому что мало читают. Для них не существует многих основополагающих культурных понятий, потому что эти понятия не летают в воздухе. По этой же причине какие-то культурные ключи, которые отпирают многие дверцы, молодыми людьми утрачены. Но потребность добывать эти ключи у них есть, и я стараюсь им в этом помочь по мере своих возможностей.

– В этом наверняка виновата современная система школьного образования.

– Из большинства школ выходят абсолютные неучи. Имитация образовательного процесса точно такая же, как имитация политического процесса, имитация экономики. Всё это в одной лодке.

– Но ведь есть хорошие учителя…

– Учителя есть очень хорошие, но если им не повезло попасть в резервации хороших школ, то они либо чувствуют себя белыми воронами, либо бьются как рыбы об лёд, чтобы хоть чему-то детей научить. Сама же наша нынешняя система образования, как я уже сказала, имитационна, и истинный интерес её организаторов состоит в делёжке бюджетных денег. Целью этой системы не является получение детьми образования. А раз этой цели нет, то идёт лихорадочный процесс «спасайся кто может!» – и спасаются те, кому повезло с родителями. Почему в этом году перед каждой более-менее приличной школой в Москве ночами родители костры жгли, чтобы записать туда своего ребёнка? Потому что все поняли, что иначе, просто по факту прихода в школу, ребёнок не получит нормального школьного образования.

– А последняя реформа, после которой в школе должны остаться только три обязательных предмета?

– Ну, пока ещё не совсем три, всё-таки, но направление задаётся примерно такое. Не нужны стране образованные люди. Образование даёт самостоятельность мышления. А кому из наших правителей нужно, чтобы люди мыслили самостоятельно?

– Так, может, у детей появится больше свободного времени, и родители смогут заниматься с ними тем, к чему их дети предрасположены?

– Нет. Кто из родителей занимался с детьми, тот и будет заниматься, для этого не обязательно снижать уровень школьных программ. А с кем родители не будут заниматься, те просто будут болтаться на улице или в Сети. А многие родители вообще не понимают, что им делать с ребёнком. Вот оно, чадо, родилось, понятно, что его нужно накормить, одеть. И всё. Потому это было благо и счастье, что в школе профессиональные люди обязаны были что-то с детьми делать, грамотно помогать им развиваться. Если этого не будет, начнётся очередное воспроизводство быдла. Это ужасно! Нам жить в этой стране, нашим детям жить в этой стране. Что же нам, радоваться тому, что уж мы-то как-нибудь своих детей выучим? А чему радоваться? Они же не будут всю жизнь дома сидеть – на улицу выйдут… Если можно на что-то надеяться, то только на загадочные силы нашего народа. Вспомните советскую власть – что свидетельствовало о том, что грянут перемены? Казалось, что уже затянуто всё в болото навсегда, что неоткуда взяться людям, которые способны организовать другую жизнь – их вогнали в Колыму так, что следов не найти. И вдруг появилось что-то яркое, живое… Сейчас ситуация очень схожая – по безнадёжности. Может быть, что-то произойдёт в небесных сферах?

Беседу вела Любовь ГОРДЕЕВА