Орлы коллективизации и галки застоя
№ 2011 / 38, 23.02.2015
Как и «Виктория Ерофеева» в «Русской красавице», «Василиса Афонина» в рассказе «Усть-Галка» – рассказчица. Сравнение это тем более забавно, что Ерофеев писал свой роман молодым дачником, в сарае, а Василий Афонин свой рассказ
Как и «Виктория Ерофеева» в «Русской красавице», «Василиса Афонина» в рассказе «Усть-Галка» – рассказчица. Сравнение это тем более забавно, что Ерофеев писал свой роман молодым дачником, в сарае, а Василий Афонин свой рассказ (размером и размахом больше похожий на повесть) – пожилым горожанином, в Северске. Но речь там о деревне. И хоть сам Василий Егорович не любит называть себя деревенщиком, поколенчески и идейно он им, безусловно, является. Усть-Галка – вымирающая деревня, откуда родом рассказчица Татьяна Васильевна Чайкова (давать героям своё отчество – старая традиция русской литературы), ныне горожанка. Полная, бесформенная, сама себя раздражающая внешне, но внутренне всё ещё богатая – и пытающаяся на рубеже 70–80-х прожить заново своё детство и молодость в воспоминаниях (вот и время действия совпадает с «Русской красавицей»). Таким образом перед нами простирается Сибирь от сталинских до брежневских пятилеток. От ссыльно-поселенческого расцвета до опустения деревень.
 |
| Дмитрий ЧЁРНЫЙ |
Пишет Афонин степенно и обстоятельно, в деревенский быт погружает не сразу, а только с пятого-шестого стакана коньяку, который его рассказчица-героиня принимает для того, чтоб вспоминалось богаче. И предстаёт перед нами семья сосланного крепкого хозяйственника, и, конечно же, внучка его мстит в мемуарах местами, мыслями хотя бы мстит. Увы, среди богатейшего, рельефного бытописания – суровой нитью проходит отчаянно бедное «идейное содержание». А куда ж от антисоветской миссии «деревенщины» деться? Союза нет давно – а всё добивают, коммунисты не у власти, а в оппозиции – а поддакивавшие Ельцину из деревни всё мстят… И не удивительно, что фальшь проступает именно здесь, в идеологии, куда б деревенщикам и не соваться. Вследствие этого у деревенской по рождению бабуси – поселяется на стене провинциальной квартиры портрет Сахарова. Вы такое в жизни-то встречали? Я уж дорисую образ (я бывал в домах бабусь): круглая высокобортая картонная пудреница, одеколон «Наташа» и… Сахаров с Солженицыным чуть выше. Новые русские бабки какие-то. А ведь это вовсе не фельетон – «Усть-Галка» трагическая вещь.
И трагедия её в том, что Чайкова (легче сделать бабой-дурой героиню, чем себя – и это разумно) в упор не видит причин опустения деревни, хотя высшее образование имеет. Заготзерно – тот экономический базис, который имели ссыльно-поселенцы, – переехало, и деревня опустела. Всё просто, как у Маркса и Энгельса, которого Василий Афонин штудировал пастухом. А вот главного не понял: что и ссылка в Сибирь кулаков была коллективизацией. Да, насильственной – но успешной, конструктивной. Объективной необходимостью. И забродило в экс-кулацких хозяйствах пивко, и строились новые срубы, и семейство Чайковых продолжилось – а если б генеральная линия была не социалистической, а кулацкой? Чего гадать: 91-й настал бы в 41-м, и войну распадающийся, приватизируемый СССР выиграть не имел бы шансов. Да, потом были и голодные годы, и гибель детей от голода – но и восстановление сверхдержавы в рекордные сроки, и всем поровну, как карточная система, а не богатым получше, а бедным похуже. Кстати, этот вопрос беспокоит Афонина в эпиграфе («Для чего же ты богатеешь, а тот пребывает в бедности?» – фактически вопрос, брошенный раскулачивавшими деда Чайкова), однако часто встречающегося ответа на него в изобилии подробностей жизни в Усть-Галке автор не видит. А ведь даже дед Татьяны нашёл своё плотницкое место в Заготзерне.
И тут меня осенило: да ведь Чайков – это дед Чухляв из «Брусков» Панфёрова! Вот уж кого нынче деревенщики и не вспомнят – а он им всем такую фору дал в двадцатых… Только он-то без моветонов вроде сахаровского портрета (ни одного портрета в избах «Брусков» вполне оправданно нет, иконы и тараканы только) показывает деревню и глубинный, революционный конфликт артельщиков и кулаков. Само собой, Афонину сегодня, когда село довымирает в режиме фермерской показухи, легко говорить устами кулака мудрые фразы в адрес «оборванцев»:
– Одного ты, Иван, понять не можешь, что сколько бы ни развёл крестьянин скота, все это только на пользу Державе, любая будь власть, потому как не в Японию повезёт крестьянин продавать скот, а в своём государстве продаст, населению своему.
Вот только что-то «огородевший» деревенщик Афонин не продолжает мысль – за сколько продаст-то? А ведь вопрос весь в цене – и недаром продразвёрстку ещё Керенский ввёл. Бедняки-колхозники сущими дураками в этом диалоге выглядят, само собой. Да ещё рвутся, черти (так говорит Чухляв-Чайков), руководить кулацким хозяйством, согнав его коров в колхоз – вот что так бесит крепкого хозяйственника. Ну, объяснения богатения тут банальны со времён перестройки: никаких батраков, только трудом своих рук, день и ночь оные не покладая, наживали добрые кулаки добро на благо Державы, а тут явились злющие большевики, лентяи-оборванцы, и всё разорили, кулаков переселили, а сами засели в кабинетах – дальше разорять Расею-матушку. Увы, не сходятся показания с реальностью – даже в Усть-Галке не сходятся. Заготзерно, почти как моторно-тракторные станции, преобразило жизнь крестьян, взяло их на работу, задало социалистический вектор – и никакой кулацкой демагогией этого факта (а я только из текста Афонина их беру) не скрыть. Да и перестал быть кулаком в душе дед Чухляв-Чайков, перевоспитался.
 |
И прочие поутихли – ещё бы. Бабки в Усть-Галке только за пивом Сталина называли «государь усатый», ворчали, что сослал – но мирно ворчали, ибо жаловаться в пятидесятые уже не на что было, жили вольготно, а тут ещё Хрущёв вернул права (оправданно отобранные – не хотели работать коллективом, так работайте себе с нуля, на себя – не выходит, мрёте? Ну так – вот вам Заготзерно, орудия труда в руки, только на этот раз они будут не ваши, а государственные, той самой «Державы» – ага?).
Ведь снова базисным является на селе вопрос не усердия (лопатой против плуга не попрёшь), а вопрос о собственности на наиболее совершенные, современные орудия труда и вопрос земли. На себе и на тощих лошадках, а зачастую и на коровах начинали вспахивать советскую землю артельщики – для общего лучшего будущего. Ну а кулачки хотели только для себя получше: Эйзенштейн в «Генеральной линии» избыточно показал кулацкий скепсис, щурившийся на прототипы колхозов, на артели. Терпеть это было невозможно: либо назад в капитализм за этими пузато-бородатыми, либо вперёд в социализм, за сепаратором. Сепаратор и в обществе сработал, спасая его как целое, отселяя козлищ. Вот откуда раскулачивание, спецпоселенцы и всё то, что неоднократно и однообразно в «Усть-Галке» ставит в вину советской власти «сахарница» Чайкова. И молодчина Фёдор Панфёров через толщу века с опережением отвечает словами коммуниста Степана Огнева кулаку Чайкову, о земле и о «движках», тех самых орудиях:
– А потом земличку – ну что ж, и её можно! А потом скажут: мужик, шея у тебя зажила, а у нас сиделки соскучились по твоей шее, – давай мы тебе её малость натрём. Тёрли ведь столько лет – зря ты нас стряхнул!.. Такой декреции нет! – вдруг резанул Огнев. – Нет такой декреции, чтоб «движки» назад, да ещё шапку перед ними прочь – извините, мол, оплошку такую допустили: вас, господ, в разор разорили! Такой декреции нет!
Увы, теперь такая декреция имеется: и бывшие колхозники фермеры (один на сотню), и бывшие дехкане гастарбайтеры (миллионы) есть. Потому вымерла и Усть-Галка, в частности – тогда начала, а сейчас закончила. Кому работать и зачем? Самопрокорм только, но и то не везде, так что неси свою шею туда, где господа, в города.
Надо сказать, по уровню передачи сельского колорита в речи (а разговорная речь в «Брусках» становится и внутренней как бы) Афонину до Панфёрова далеко – примерно как нынешнему сельскому хозяйству сырьевой империи до колхозов и совхозов тех самых заплёванных 70–80-х, хотя бы, когда даже в родном моём подмосковном Калистово комбайны «Нива» бороздили колосистые нивы, и «Заготзерно» было в каждом почти населённом пункте. Что ж, каждому по его представлениям. Одно приятно: нет у Афонина богоискательства, столь присущего прочим деревенщикам (хотя сборник рассказов и называется «Прощёное воскресенье») – всё-таки советская урбанизация и его сделала куда рациональнее его героев и героинь. И беззубое ворчание на Брежнева пополам с прославлением диссидентов – дань времени, не более, а оно течёт, как река Бакчар. И, заглушая это течение, звучит нынче не антисоветская хула, а пророческие слова Абрама Кузьмича из «Брусков», как бы ответ Огневу, совпавший с нашей реальностью:
– Тронулись… Больно тронулись… Вид такой – буржуи всё себе заберут… у власти они останутся – эти советчики, а в самом деле буржуи всё вертеть будут.
Воспоминания Чайковой – плавные, правдивые, такого количества фамилий не выдумаешь, это мемуары самого Афонина, конечно, как Гоголь, писавший «Ревизора», переодевшегося в женский наряд. Но вот событий маловато по сравнению с «Брусками» – не дышит сюжет, хотя мемуар и втягивает. Рядом с формационным конфликтом поколений у Панфёрова, когда сын Чухлява Яшка женится вопреки его воле на дочери коммуниста Огнева Стешке, и это крепче его держит в артели – и первая пугливая любовь Татьяны на студенческих каникулах, и внешние эпизоды любовей законтрактовавшихся усть-галкинцев невнятны. Но других деревенщиков нынче нет – посему я с большим интересом читаю и это, всё же правдивое, но какое-то медленное, а в диалогах местами натянутое бытописание. Возьмите «Большую любовь» дворянки Александры Коллонтай и любую страницу деревенского Фёдора Панфёрова – это же потрясающе авангардный и простой одновременно, краткофразный язык, народное в нём бьётся пульсом! В нём ощущается обновление, жизнь, созидание, весна. Проза же Афонина ближе к реконструкции, местами неудачной, это красивый, но распад: осень, как он и сам характеризует свой нынешний стиль…
Василий Афонин. Прощёное воскресенье. – Томск: Красное знамя, 2009.
Дмитрий ЧЁРНЫЙ
Добавить комментарий