Два нобелиата

№ 2011 / 44, 23.02.2015

Ио­сиф Брод­ский обо­жал Шве­цию. Преж­де все­го, она на­по­ми­на­ла ему его ро­ди­ну, его пи­тер­ские ме­с­та. Я бы­вал в Сток­голь­ме и ви­дел до­ма, где ос­та­нав­ли­вал­ся Брод­ский, бо­лее то­го, спе­ци­аль­но за­хо­дил в те по­ме­ще­ния, где он жил, и смо­т­рел в ок­на.

Иосиф Бродский обожал Швецию. Прежде всего, она напоминала ему его родину, его питерские места. Я бывал в Стокгольме и видел дома, где останавливался Бродский, более того, специально заходил в те помещения, где он жил, и смотрел в окна. Та же балтийская вода, те же дома, та же местность. Будто и не уезжал. Разве что чуть почище и понаряднее, поуютнее.

Ещё в 1972 году, сразу же после своего изгнания, Иосиф Бродский писал:

Слушай, дружина, враги и братие! Всё, что творил я, творил не ради я славы в эпоху кино и радио, но ради речи родной, словесности, за каковое речение-жречество чаши лишившись в пиру Отечества, нынче стою в незнакомой местности.

Ему предстояло посетить немало незнакомых местностей, но тянулся он всегда лишь к двум: к Венеции, где бывал каждый январь, и которая, кроме чарующей красоты и эстетства (что Бродский любил во всём), также напоминала ему родной Питер своими набережными. Впрочем, желающие могут прочитать мою статью о Бродском в Венеции.

Вторым родным местом была Швеция. Впрочем, и изумительную «Набережную неисцелимых», посвящённую Венеции, Бродский написал именно в Стокгольме, в гостинице «Рейзен», смотря в окно примерно на такую же набережную. Тут и Питер, тут и Венеция, всё сразу. Как он писал о Стокгольме: «…главное – водичка и всё остальное – знакомого цвета и пошиба. Весь город – сплошная Петроградская сторона. Пароходики шныряют в шхерах и тому подобное». По сути, он никогда, до своей смерти, не выезжал из своего Петербурга, хранил его в себе, и окружал себя питерскими приметами.

Ещё более подробно он высказался своему шведскому другу, журналисту Бенгту Янгфельду: «Последние два или три года я каждое лето приезжаю более или менее сюда, в Швецию, по соображениям главным образом экологическим, я полагаю. Это экологическая ниша, то есть ландшафт, начиная с облаков и кончая самым последним барвинком, не говоря про гранит, про эти валуны, про растительность, практически про всё – воздух и так далее, и так далее. Это то, с чем я вырос, это пейзаж детства, это та же самая широта, это та же самая фауна, та же самая флора. И диковатым некоторым образом я чувствую себя здесь абсолютно дома, может быть, более дома, чем где бы то ни было <…> Это просто, как бы сказать, естественная среда, самая известная среда, которая известна для меня физически».

Он и своё расписание жизни приспосабливал к питерской местности. На время занятий: в Америке, которая так и не стала ему родной, затем в январе в Венецию, потом опять занятия, и ближе к лету в Лондон и Швецию, можно сказать, к себе домой.

В 1975 году он написал своё первое шведское стихотворение «Шведская музыка», посвящённое писательнице Кароле Хансон. Впрочем, Швеция у него всегда была связана с музыкой. Первый раз в Швецию он приехал в 1974 году по частным делам, затем в 1978 году с чтением стихов. Тогда же познакомился с Янгфельдом. Уже с 1988 года по 1994 год Иосиф Бродский бывал в Швеции практически каждое лето. То в Стокгольме, то в окрестностях города, то на острове Торё. Я специально съездил на остров Торё, посмотреть места как бы глазами Иосифа Бродского, тем более, я и сам северный человек по рождению. Конечно, остров Торё – это наш Валаам, ему там легко дышалось и писалось. Ведь дело не только и не столько в «экологической нише», о которой часто пишут бродсковеды, дело в творческой свободе, творческом полёте. Не мог он свободно писать на жаре, в духоте, на тропическом юге, как какой-нибудь не менее великий Киплинг. У каждого поэта своя пространственная ниша.

«Глаз предшествует перу, и я не дам второму лгать о перемещениях первого, – пишет Бродский в своём эссе о Венеции, «Набережной неисцелимых». – Поверхность – то есть первое, что замечает глаз, – часто красноречивее своего содержимого, которое временно по определению, не считая, разумеется, загробной жизни».

Шведские места напоминали ему Карельский перешеек с серым мшистым камнем, с серыми, под цвет воздуха, дачками. Его любимая, воспетая и реабилитированная им «серость» как самая природная северная среда. Он и другому своему приятелю Вайлю объясняет, как напоминает ему Швеция родное детство «в деталях, до мельчайших подробностей… Знаешь, с какой стороны должен подуть ветер или прилететь комар».

Потому и оказались шведские периоды у Иосифа Бродского не менее плодотворными, чем период северной архангельской ссылки. В 1990 году он задумал первое своё стихотворение, посвящённое другу, замечательному шведскому поэту Томасу Транстрёмеру, которого не раз сам же и выдвигал на Нобелевскую премию. Закончил его в 1993-м.

Томасу Транстрёмеру Вот я и снова под этим бесцветным небом, заваленным перистым, рыхлым, единым хлебом души. Немного накрапывает. Мышь-полёвка приветствует меня свистом. Прошло полвека. Барвинок и валун, заросший густой щетиной мха, не сдвинулись с места. И пахнет тиной блёклый, в простую полоску, отрез Гомеров, которому некуда деться из-за своих размеров. Первым это заметили, скорее всего, деревья, чья неподвижность тоже следствие недоверья к птицам с их мельтешеньем и отражает строгость взгляда на многорукость – если не одноногость. В здешнем бесстрастном, ровном, потустороннем свете разница между рыбой, идущей в сети, и мокнущей под дождем статуей алконавта заметна только привыкшим к идее деленья на два. И более двоеточье, чем частное от деленья голоса на бессрочье, исчадье оледененья, я припадаю к родной, ржавой, гранитной массе серой каплей зрачка, вернувшейся восвояси.

Томас Транстрёмер, нобелевский лауреат 2011 года

Обратите внимание на текст – «Вот я снова под этим бесцветным небом», то есть у себя в родных местах. Хотя и «прошло полвека…», но поэт с каким-то отчаянием и безграничной любовью вновь припадает к «родной, ржавой, гранитной массе» своей серой каплей зрачка, «вернувшейся восвояси». Хоть и посвящено это стихотворение другу поэта Томасу Транстрёмеру, но написано о России, о дикой любви к России. Кто способен опровергнуть эту любовь? Какие патриоты или демократы? Просто поэт Иосиф Бродский присоединил Швецию к своей поэтической русской империи.

Считается, что у поэта 1990 год был из самых удачливых. Ещё бы, в этом году он познакомился с Марией Соццани, своей будущей женой и матерью его Аннушки. Познакомились, правда, они в Париже, где Бродский читал лекцию, но позже поэт повёз свою подругу в любимую Швецию. Там и состоялась свадьба – 1 сентября 1990 года в Стокгольмской ратуше. Объясните мне, почему русскую дворянку с итальянской кровью поэт из Парижа повёз не в Америку, на место его жительства и работы, не в Италию, на родину жены, чего бы желала, наверное, сама Мария, а в Швецию?

Он хотел венчаться под балтийским небом. Других объяснений я не нахожу. Там же, в Швеции он задумал и своё любовное стихотворение «Tornfallet», начатое в 1990 году и законченное лишь в 1993-м, уже после свадьбы. К сожалению, поэт в тот период увлёкся англоязычными, не самыми удачными своими стихами, и любовная лирика прозвучала по-английски. Впрочем, есть и переводы на русский. Торфлет – это название прелестного местечка в глуши Швеции, где Иосиф счастливо проводил время со своей возлюбленной Марией. Он вновь, после многих лет напряжённых отношений с Мариной Басмановой, стал счастливым человеком. Вскоре у него родилась дочь Анна. Вот русский перевод этого стихотворения Кирилла Анкудинова:

Торфлет Швеции посередине Лежу в луговине, Слежу краешком зренья Облачное круженье. Вдовушку манит север – Оборвала весь клевер: – Будет тебе веночек, Миленький мой дружочек. …Как нас венчали зори Там, в гранитном соборе, Свадебной лентой снежной, Сосен речью мятежной. Озера лик овальный, Зеркала блик хрустальный, Ты, и волны, и блеск опала – Трещина зазияла. Каждой полночью чёрной Огненно и упорно Рыжее солнце твоё светило – И прибавлялась сила. Голос твой глуше, тише. Слушаю и не слышу Звуки «Ласточки синей» За звуковой пустыней. Вечерние тени Крадут цвета, измеренья. Там, где цвело лугов убранство, – Ледяное пространство Умиранья и ночи. Вижу близкие очи Звёзд. Вот и Венера. А меж нами – безлюдная сфера.

Конечно, Кирилл Анкудинов – это не Бродский, хотя я очень ценю его критику. Но для того, чтобы читатель имел представление о сюжете стиха, о его замысле, я и публикую перевод, хотя бы приблизительно дающий впечатление о чувствах Бродского к Марии. Мне важно то, что свою новую любовь Иосиф Бродский максимально приближает на период свадьбы к своей родине, к балтийским просторам. Как же крепки национальные и пространственные корни у любого человека?! Об этой сущности говорит и его рисунок – автопортрет: кот, растянувшийся вдоль Балтийского моря. А внизу надпись «Внутренняя сущность Иосифа Бродского». Да, он обожал котов, он и сам был, как кот, который всегда гулял сам по себе, но не где-то в безбрежном пространстве, а в родной Балтике.

Приблизимся к другому нобелиату, шведскому поэту Томасу Транстрёмеру.

Томас Транстрёмер – один из крупнейших поэтов ХХ века, классик шведской литературы (на родине его ставят в один ряд со Стриндбергом и Ибсеном), чьи поэтические прозрения завораживают мистическим видением мира, впервые встретился с Бродским на поэтическом фестивале в Стокгольме в начале 70-х; их последняя встреча состоялась в 1993 году на «Гетеборгской книжной ярмарке».

Бенгт Янгфельд и Иосиф Бродский

Два нобелиата давно и близко дружили. Как вспоминает тот же Янгфельд: «Август 1990 года, на даче у поэта Томаса Транстрёмера. Среди прочих гостей – китайские поэты Бей Дао и Ли Ли. Погода замечательная, компания симпатичная, и Иосиф в прекрасном настроении. Только что было опубликовано стихотворение Транстрёмера «Траурная гондола», и Иосиф вдруг загорается идеей перевести его стихотворение. Оно начинается словами: «(«Два старика, тесть и зять…»). Мы садимся на двух стульях в саду. Он опережает меня: «Два старых хрена, да?» Я говорю, что обычный перевод – «два старика», но он настаивает на своём. Он был прав, «правильный» перевод был бы значительно хуже…»

Насколько я знаю, пока ещё перевод Бродского про этих двух хренов не опубликован. Знаю, что читал он этот перевод другому переводчику Транстрёмера Илье Кутику. Кутик стал переводить Транстрёмера ещё в 1990 году. Интересно, что там же, в Швеции, была сделана небольшая беседа с Иосифом Бродским, практически нигде не опубликованная, касающаяся шведской поэзии. Даю отрывки из этой беседы:

«Интервьюер: Как вам шведские верлибры?

Бродский: Ну, я по-шведски не читаю, я читаю только в переводах на русский и на английский язык. Просто стихотворение определяется не столько верлибром, сколько содержанием. То есть не тем, не манерой, в котором оно написано, а, в конечном счёте, в соответствии, в соотношении манеры и содержания, да?.. Ну есть шведские поэты, у которых содержания колоссально много, даже при всех верлибрах. Ну кто?.. Их масса, масса…

Ну, например, назвать одно. Самый замечательный, по-моему, шведский поэт. Один из крупнейших, по-моему, поэтов ХХ века. Это – Томас Транстрёмер.

Может, это моя, как бы сказать, ну, ортодоксальность некоторых взглядов, – ну, не знаю! – но… молодых людей довольно мало – в России их гораздо больше…

И качество выше, на мой взгляд…

Интервьюер: Кого вы можете назвать?

Бродский: …Назвать кого бы то ни было – это назвать в ущерб остальным.

Ну, например, мне просто в голову приходит кто-нибудь: ну, Алексей Парщиков, например, или там, я не знаю, Тимур Кибиров, да?.. Или, ну, это несколько иначе, не знаю, Гандлевского, например… Ну, это просто несколько имён, хотя их там действительно мириады.

Я получаю стихи из самых разных мест из России, то есть со всей страны.

И это нечто феноменальное.

Интервьюер: Можно ли как-то сформулировать то, что происходит сейчас в изящной словесности?

Бродский: Происходит совершенно небывалый взлёт. Взлёт качества. Качество, прежде всего, феноменальное. И разнообразие. Ахматова говорила о Золотом веке, о Серебряном веке русской поэзии… О Золотом веке она говорила, вот когда мы познакомились, когда возникла эта группа, к которой я принадлежал, что начинается Золотой век, и так далее, и так далее.

Я думаю вообще, что Золотой век – именно сейчас, потому что, действительно, много золота!.. Очень высокий процент…»

Томас Транстрёмер был известен в России и до Иосифа Бродского. Сам шведский поэт давно и страстно увлекается Россией и обожает великую русскую культуру. Не раз бывал в Москве, где встречался с нашим поэтом-авангардистом Геннадием Айги. Писал стихи на русскую тему. Вот одно из них, в переводе Ильи Кутика, посвящённое композитору Балакиреву.

Чёрный рояль, глянцево-чёрный паук, дрожит в паутине, сплетаемой тут же. Звук в зал долетает из некой дали, где камни не тяжелее росы. А в зале Балакирев спит под музыку. И снится Милию сон про царские дрожки. Миля за милею по мостовой булыжной их тащат кони в нечто чёрное, каркающее по-вороньи. Он в них сидит и встречается взглядом с собой же, бегущим с коляской рядом. Он-то знает, что путь был долгим. Его часы показывают годы, а не часы…

Вообще, биография поэта не похожа на современную западную безмятежную судьбу. 80-летний шведский поэт Томас Транстрёмер почти всю жизнь, около 35 лет, провёл в небольшом шведском городе Вастерас. На мостовой в этом городе выбиты стихи поэта.

Транстрёмера – самого популярного шведского поэта – в течение многих лет называли одним из кандидатов на получение Нобелевской премии. Родившийся в Стокгольме в 1931 году, Томас Транстрёмер получил образование психолога, много лет работал в тюрьмах для несовершеннолетних преступников. Он начал писать подростком, а свой первый сборник поэзии опубликовал в 23 года. Он автор 12 книг стихов и прозы, которые были переведены на 50 языков. То есть, он знает тяжёлую жизнь совершенно не понаслышке, он даже писал свои хайку на тюремные темы.

И всё же вернемся к нашим двум нобелиатам и их многолетней дружбе. Бродский не был авангардистом, и их дружба с Транстрёмером была основана на близости духовной, в конце концов, на любви к России и к балтийской природе. Не случайно и свой 70-летний юбилей шведский поэт приехал отмечать в Россию. Не один раз встречались они в уютных ресторанчиках Швеции, не один раз выпивали любимую водку Иосифа Бродского «Горькие капли». Я специально привёз из Швеции несколько бутылок, это не «Абсолют», нигде, кроме Швеции не продаётся. А Бродскому она была полезна не только как водка, но и как настойка для сердца, нечто вроде валериановых капель, такая же крепкая и горькая. Он вроде бы не пил, а лечился. Вечная мужская отговорка.

В Швеции обычно Янгфельд арендовал для Бродского автомобиль, так что было на чём поездить по родным балтийским просторам, заехать к тому же Томасу Транстрёмеру. Тем более, что у Транстрёмера в начале 90-х годов случился сильнейший инсульт, после которого он оказался прикован к инвалидной коляске, отнялась рука, почти исчез голос. А ведь он не только стихи писал, но и был неплохим музыкантом. Он уходил в себя, в свою вселенную. Потеряв внешний мир, он сохранил внутренний. Он и стихи свои, ту же «Траурную гондолу», посвящал музыке. Кстати, известный цикл стихов «Траурная гондола» возник после поездки Транстрёмера в Венецию по настойчивому предложению Иосифа Бродского.

После инсульта поэт едва двигал левой рукой. Но сила воли была такова, что он заставил себя разработать руку, и играл левой рукой на рояле. Шведские композиторы специально пишут музыку для его левой руки. Иосиф Бродский был поражён, увидев, как Томас Транстрёмер, почти парализованный, играет на рояле. Так возникло сильнейшее стихотворение Иосифа Бродского:

Томас Транстрёмер за роялем Городок, лежащий в полях как надстройка почвы. Монарх, замордованный штемпелем местной почты. Колокол в полдень. Из местной десятилетки малолетки высыпавшие, как таблетки от невнятного будущего. Воспитанницы Линнея, автомашины ржавеют под вязами, зеленея, и листва, тоже исподволь, хоть из другого теста, набирается в смысле уменья сорваться с места. Ни души. Разрастающаяся незаметно с каждым шагом площадь для монумента здесь прописанному постоянно. И рука, приделанная к фортепиано, постепенно отделывается от тела, точно под занавес овладела состоянием более крупным или безразличным, чем то, что в мозгу скопили клетки; и пальцы, точно они боятся растерять приснившееся богатство, лихорадочно мечутся по пещере, сокровищами затыкая щели. 1993 ВАСТЕРЕС

Это стихотворение о шведском поэте и музыканте… за роялем. В момент такого исполнения и застал Иосиф Бродский своего друга. Вот поэтому его рука, «приделанная к фортепиано, постепенно отделывается от тела…». Поэтому музыка стиха и музыка фортепиано как бы отделяются от немеющего тела, и пальцы, пишущие стихи, играющие мелодию, «лихорадочно мечутся по пещере, сокровищами затыкая щели». По сути, очень трагическое стихотворение.

Конечно, фантазии Транстрёмера отличаются от метафизической конкретики Бродского, Томас Транстрёмер ближе к сюрреализму, к Бретону, Бродский ближе в России к державинской линии, в мировой литературе к Одену. Как бы неоклассик. Соединяет их любимая балтийская природа, любимая музыка и любимая Россия.

В своём стихотворении Бродский творит не образ больного поэта, а образ музыки, слышимой им. Это шведская медитация Иосифа Бродского. Всё в начале стиха оторвано друг от друга: какой-то городок, лежащий в полях как надстройка почвы. (Хотя между прочим создаётся вернейший образ любого города – надстройка земельной, крестьянской почвы). Какой-то замордованный штемпелем почты монарх, похожий на марку, приклеенную к очередному письму, дошедшему до Бродского с изображением того или иного государя. Дальше пустой городок, колокол церковный, машины, воспитанницы Линнея, листва и ни души.

Вся площадь как бы готовится к тому, чтобы стать фундаментом для монумента проживающего в этом уютном городке Вастерасе великого поэта. Это как бы начало памятника Томасу Транстрёмеру. И далее уже он сам, расползающийся по своей жизни и своей болезни. Где там клетки мозга, где пальцы, где рука, всё движется самостоятельно, и всё-таки приводят в движение дряхлеющий организм, извлекающий и звуки из фортепиано, и стихи на бумаге.

Вряд ли кто мог подумать, что 80-летний поэт Транстрёмер доживёт до своего триумфа. Впрочем, и самому поэту премия уже не так интересна. Интересно всё происшедшее. Интересно творчески случившееся.

Вот так и встретились два будущих нобелиата сначала в начале 70-х годов на поэтическом фестивале в Стокгольме, потом не раз у Томаса дома, и последний раз, уже после инсульта в 1993 году на книжной ярмарке в Гетеборге. Остаётся встреча на небесах. И там они будут вспоминать всё ту же дорогую им балтийскую природу.

Владимир БОНДАРЕНКО