Занимательная зоософия

№ 2012 / 28, 23.02.2015

Игорь СИД (р. 1963) в литературном мире известен не только как поэт и эссеист, но и как основатель Боспорского форума в Крыму и Крымского геопоэтического клуба в Москве.

Игорь СИД (р. 1963) в литературном мире известен не только как поэт и эссеист, но и как основатель Боспорского форума в Крыму и Крымского геопоэтического клуба в Москве. А также, внимание: организатор первого российско-украинского фестиваля искусств «Южный Акцент», первого этно-регги-фестиваля «Афро Плюс», первого афро-украинского фестиваля «Ангола-Украина», первого фестиваля культурных проектов в Абхазии «Акуа-фест», международных конференций по геопоэтике и других пионерных арт-проектов…

Михаил Бойко побеседовал с неуловимым Сидом после «Кастинга новых тотемов для России», прошедшего в Московском зоопарке в рамках литературно-дискуссионного цикла «Зоософия».

– Игорь, есть геопоэтика в разных её формах, тропические экспедиции. Есть диспуты литераторов с представителями других профессий, ток-шоу, «круглые столы», аудио- и видеопоэзия; наконец, зоософия… Можно ли назвать какой-то общий знаменатель для этого пучка инициатив?

– Это долго было проблемой для меня самого. Я полагал, что мои разнонаправленные опыты могут лишь дополнять друг друга и я, возможно, понапрасну фрагментирую свою жизнь… К пониманию общности этих экспериментов, к внятной формулировке пришёл только в последние годы. Назовём это условным жанром «поиски новой антропологии».

Суть в том, что сегодняшнее знание о человеке, как и о мире вообще, является по своей природе глубоко нездоровым, шизофреническим. Мы доверяем непогрешимой силе науки, ибо наблюдаем воочию достижения технического прогресса. И в то же время верим в религиозные максимы, мистические теории, в предрассудки – поскольку все эти представления тоже регулярно подтверждаются… И при этом всерьёз считаем эти два подхода к реальности несовместимыми.

Новая антропология – это не «апгрейд» гуманитарных дисциплин, а вообще другое понимание человека. Вбирающее в себя не только логически непротиворечивые (научные) описания, но и описания противоречивые – «ложные» учения, литературно-художественные и иные «необязательные» конструкции, мистические догадки и заведомые предрассудки. Нужно совмещать несовместимое, противоположные точки зрения на человека. Невзирая на то, что часть этих ракурсов направлены на него из неких воображаемых сфер.

– Странный «набор портретов» может получиться…

– Да уж… Но итоговое объёмное, голографическое видение избавит нас от этой шизофрении.

Мне кажется, что главная задача сегодня – делать постоянные усилия, шаги в сторону целостного понимания человека. Идти хотя бы на полшага, на полмысли дальше, развивая важные идеи, которые уже высказаны.

Недавно мы отметили двадцатилетие выхода книги Фрэнсиса Фукуямы «The End of History and the Last Man». Считаю, что «конец истории», о котором пишет Фукуяма, заключается не только и не столько в разрушении/преображении причинно-следственных механизмов, формирующих человеческое существование, сколько в выходе на передний план этого существования пространственных аспектов.

Конец Истории означает начало Географии, необходимость подлинного освоения и осмысления человеком данного ему пространства, территорий и ландшафтов – от макромасштаба планеты до микромасштаба собственного жилища. Всё это и есть геопоэтика, один из ключевых аспектов «новой антропологии». Её интеллектуальный эпицентр вот уже четверть века перемещается по глобусу как циклон: зародившись в Париже, геопоэтика перекочёвывает в Крым, затем с Крымским клубом в Москву, затем последовательно в Ивано-Франковск, в Берлин, в Пермь…

Более 10 лет длится другой междисциплинарный диалог, связанный с зоософией: осмысление взаимодействия человека с витальным миром и с порождениями его фантазии…

А в последнее время для описания текущей фазы, в которой находится современная цивилизация, я использую термин «мифологическая революция». Сейчас, как никогда, вырос разрыв между объективной ценностью различных явлений и субъективной их оценкой со стороны адресата – или, если говорить на языке экономики, потребителя. Человек платит не столько за реальное качество товара, сколько за его бренд, а бренд – это и есть современная, «рыночная» форма мифа.

Но одновременно идёт и реактуализация мифа классического! В последней трети прошлого столетия человечество бешено увлеклось ролевыми играми с мистериальным и волшебным антуражем, а в начале XXI века – компьютерными играми с тем же обязательным магическим контентом. И если взрослые пользователи ещё способны отделить законы реального мира от правил виртуального, то для наших детей это почти тождество… Бешеная популярность, скажем, «Гарри Поттера» свидетельствует: наши наследники живут уже наполовину в оккультном мире…

– Критик Ольга Балла утверждает, что ваша задача, функция в современной культуре – нащупывать в ней «точки роста, места, где та более всего мягка и пластична, менее всего сложилась»… Согласны ли вы с таким определением?

– Определение кажется мне почётным, но несколько преждевременным. Поиск скрытых активных узлов реальности – участков, продуцирующих Новое, – действительно необходим. Тем более, что Новое становится зачастую всё более пугающим…

Хотя я выразился бы скромнее – не «точки роста», а скорее точки сборки. Возникающее Новое не является новым тотально: иначе мы его просто не увидим, у нас с ним не будет семантических пересечений. Скорее, это просто оказавшееся жизнеспособным новое сочетание старых, возможно, даже архаичных элементов. Или даже архетипических элементов.

Поэтому так люблю сталкивать в своих проектах кажущиеся не связанными между собой проблемы. Скажем, цикл «ТравмоТекст» – диалоги писателей и художников с медиками – это попытка понять границы между нормой и опасностью в человеческих ситуациях и состояниях. У философа Вадима Руднева есть работа «Смысл как травма». Это одна из возможных граней «травмотекста» – со стороны психоанализа. Мы же приближаемся к предмету дискуссии с другой стороны, отталкиваясь от концепции «травма как смысл».

Вам, Михаил, мне кажется, должен быть близок этот подход как автору концепции «алгософии», концепции познания через боль.

– Вернёмся к зоософии. Никогда не мог понять изречение Анатоля Франса: «Отнюдь не реальные, но скорее созданные в воображении существа оказывают наиболее глубокое и длительное влияние…»

– Цитата, если не ошибаюсь, из «Восстания ангелов»? Мне эта мысль кажется правильной. Можно перефразировать её и так: метафизическое всегда сильнее, чем физическое…

Зоософию придумал 120 лет назад и оставил нам на разработку Герберт Спенсер, изобретатель в том числе социального дарвинизма. У него это гипотетический раздел философии, исследующий бытие живой материи, – либо просто философская сторона биологии. Для нас это прежде всего осмысление образов животных, живых существ в литературе и искусстве, в мировой культуре в целом. Включая, в том числе, и существ сугубо фантастических.

– В чём суть зоософии? Зачем исследовать, например, анатомию вымышленных существ?..

– Слаженная работа, синергия и гармония частей тела и органов живого организма, выполняющих определённые задачи, – это, в сущности, зримая философия, наглядное пособие по теории причинно-следственных связей, если смотреть с материалистических позиций. Или – доктрины о божественной целесообразности, если с позиций теологических… А анатомия человека – наука по определению сакральная, и она должна быть, простите за дерзость, базисом христианской теологии. Ведь всё-таки – «по образу и подобию»…

А анатомия существ вымышленных – это, по сути, визуальная метафора, проекция возможных новых философских теорий. А также проекция в наш мир виртуальных миров.

И не в последнюю очередь это модель потенциальных результатов генетической модификации. Химеры, возникающие в мифологии, в фольклоре и в современном искусстве, – это такие же ГМО, только полученные не путём эксперимента in vivo или in vitro, а непосредственно в воображении авторов…

– Сегодня состоялась ваша акция «Кастинг новых тотемов для России». Тотемизм, если он сохранился в современной культуре, – очевидно, тоже предмет исследования зоософии?

– Совершенно точно. Такой «кастинг», при достаточно репрезентативной выборке мнений, обладает прогностическими функциями, проявляя новые тренды в развитии общества, присутствующие пока только в коллективном подсознательном. Сегодняшняя победа Единорога (голосовал представительный состав писателей и учёных) внушает определённые надежды. Это существо символизирует целомудрие или шире, нравственную чистоту – то, чего так не хватает сейчас нашей стране…

Первые такие «выборы» нового животного символа для России мы провели пять лет назад. Результат был скорее обескураживающим. Победила Белка, обойдя в финальном раунде Росомаху… Оба этих лидера – существа довольно поверхностные, но активные. Но я был рад, что проиграла Росомаха, с её агрессивностью и коварством. А Белка – существо безобидное и хозяйственное, её примитивные добродетели воспеты ещё Пушкиным.

– Да, но в русской культуре у слова «белка» есть и негативные коннотации…

– Сколько-нибудь заметного усиления в обществе проблем, связанных с алкоголем, я с тех пор не заметил. Однако вскоре в московской литературной среде появились слухи об одноимённой поэтической группировке, сложившейся во время какого-то выездного фестиваля. Якобы авторов туда принимают через жуткое испытание водкой, такая новая гусарщина… Точнее, ордалия. И прошли этот трудный экзамен, в том числе, довольно известные стихотворцы. А об объективности данного социокультурного факта говорит то, что в том первом кастинге никто из них не участвовал и вряд ли о нём слышал.

Такая вот прикладная зоософия… Она может быть напрямую применима и к литературной жизни, и к литературному быту. Например, любопытно было бы исследовать «кроличье-заячью» персональную и групповую мифологию, которую уже много лет развивает в своём кругу издатель и куратор Дмитрий Кузьмин. Этот образ настолько устоялся, что один украинский поэт, впервые приехав в Москву, заявил Дмитрию: «Я узнал вас по юзерпику!» Притом что единственный аватар в ЖЖ у Кузьмина – это заяц (или кролик) с торчащим во рту толстым карандашом.

В отношении же собственно текстов с животными и монстрами, я полагаю, следует употреблять термин «зоопоэтика». Он, кстати, давно уже используется на Западе – начиная, по меньшей мере, с конца 90-х годов. Имею в виду, прежде всего, мало известную русскому читателю работу Жака Дерриды «L’animal que donc je suis».

Деррида утверждал, что «животное вообще» существует только как человеческое понятие, поскольку разница между некоторыми животными не меньше, чем между ними и человеком. Эту мысль следует продолжить: дистанция между некоторыми реальными животными может быть много больше, нежели между животными вымышленными и реальными. Желтопузик гораздо сильнее отличается от лошади, чем, скажем, лошадь от того же единорога…

Поэтому для зоософии (зоопоэтики) тот нюанс, существует ли исследуемое животное, имеет лишь второстепенное значение.

– Помню бурный успех в прошлом году вашего доклада о зоософии фантастики на фестивале «Карпатская Мантикора». Чем, по-вашему, он зацепил аудиторию?

– Мне показалось, что слушателям пришлась по душе сама идея раскрытия живого организма как «временной шкалы освоения реальности» – хронологической канвы взаимодействия животного с пищей как наиболее важной для него частью окружающей реальности. Идущую сквозь тело кривую пищеварительного канала – «от носа к хвосту» – логично упростить до прямой, которая будет символизировать стадии присвоения, обработки, усвоения и элиминации пищи: рот, желудок, кишечник, анус…

Перед попаданием в организм пища – это, так сказать, наше «будущее», его встречают во всеоружии передние конечности, обоняние и вкус, зубы и т.д. После выхода из организма она становится нашим «прошлым». (Помимо прочего, я поделился давним наблюдением, как моя кошка веселилась и прыгала всякий раз после туалета, и провёл аналогию с известной фразой Маркса: «человечество смеясь расстаётся со своим прошлым».)

– Вы что-то рассказывали про хронологическую инверсию…

– Здесь есть один кардинально важный нюанс… Он давно известен профессиональным биологам, но замалчивается в средствах массовой информации – по вполне понятным причинам.

У всех высших животных, включая нас с вами, в эмбриональном периоде наступает момент, когда так называемый первичный рот, первоначальный вход для пищи в организм, перемещается в заднюю часть тела и превращается в клоаку, а впоследствии в анус – то есть, наоборот, в выход. А с обратной стороны возникает новое входное отверстие – вторичный рот, называемый нами просто ртом.

Получается, что незадолго перед рождением каждый из нас испытывает радикальную хронологическую инверсию, разворачивающую движение времени, в нашем соприкосновении с реальностью, прямо в противоположную сторону – «от хвоста к носу»! Без этого экзистенциального переворота, деконструкции механизма восприятия, скорее всего, были бы невозможны и условные рефлексы у животных, и – в конечном счёте – интеллектуальная рефлексия у человека.

Пока движение реальности вокруг нас, поток причинно-следственных связей совпадал с направлением нашего внутреннего времени, мы были погружены, как влитые, в этот свой физический контекст, совпадали с ним. Но шок от смены вектора времени, эта главная пренатальная травма, создаёт вокруг нас тончайшую новую, метафизическую прослойку реальности, обдающую нас своим головокружительным обратным, встречным потоком…

Осмысливать этот феномен трудно – ещё и потому, что анальная проблематика в современном обществе табуирована.

– Вернёмся к существам фантастическим. Наверное, им, как и животным настоящим, тоже свойственна эволюция?

– Скорее это «эволюция в кавычках»: термин аллегорический. Обнаруживается любопытная закономерность «исторического развития» монстров, аналогичная принципу биологической эволюции «от простого к сложному». Но здесь иной принцип – «от страшного к смешному». И аналогия между двумя этими типами эволюции работает: ведь смех всегда сложнее по внутреннему устройству, чем страх…

Примитивное сознание («сон разума»), как известно, порождает чудовищ. Но по мере роста человеческой рефлексии и преодоления первобытных страхов эти монстры приобретают всё больше артистических и комических черт. «Де-монстрируются», так сказать. Опять же, «человечество расстаётся смеясь…».

На «Карпатской Мантикоре» я сравнивал этимологию имён появлявшихся в тамошних горах чудовищ, средневековых и нынешних. Мантикора на персидском значит «Людоед», а Чупакабра по-испански – буквально «Козосос» (козий вампир), – по сути, карикатура на Мантикору… Готовая иллюстрация к этим размышлениям.

Схема зоософический эволюции чудовищ очень проста. Сперва Кинг-Конг, а потом, рано или поздно – «нано-Кинг-Конг» (как обзывают обезьянку в недавнем голливудском мультике).

– Однако, наверно, и реальные животные могут вступать между собой в зоософические отношения?

– Сплошь и рядом! Скажем, сейчас в московских школах, почему-то только в элитных, признали массовое заболевание детей педикулёзом. Практически эпидемия. Гниды наступают. И вот, вспомним анатомию вшей двух видов – головной и лобковой. У лобковой вши концы лапок заломлены в форме зажимов-треугольников, это позволяет ей цепляться за волосы промежности, имеющие треугольное сечение. А на волосах головы она удержаться не может – они в сечении круглые… Возникает подозрение: не отсюда ли возник анекдот-загадка: «Почему у слонов ноги круглые? – А чтобы не проваливаться в треугольные ямки!».

(Ещё всплывают, правда, стихи Александра Ерёменко о бездомной девочке: «Ей очень трудно нагибаться./ Она к болту на 28/ подносит ключ на 18,/ хотя её никто не просит».)

– Образ мелкого насекомого, переосмысленного как гигантское хоботное, – не пример ли это той самой «эволюции в кавычках»?..

– Можно сказать и так. (Смеётся) Откуда-то ведь взялась, скажем, идиома «делать из мухи слона»… Вообще, взаимные превращения образов одних животных в другие – малоизученная тема. Тут действуют множество факторов, начиная с простейших лингвистических, фонетических. Известны превращения (в языке, а не в природе, конечно) одних афроазиатских четвероногих в других, им не родственных – разумеется, в тех странах, где они не водятся. Каждый из этих случаев хрестоматиен, но когда их сопоставляешь в единый ряд, голова начинает кружиться…

Вот смотрите. Русский «слон», ставший для нас едва ли не национальным тотемом, возник при попадании в наше этномифологическое поле азиатского образа льва (тюркское «arslan», «aslan»). А греческий «elephantos» (родительный падеж от «elephas») перешёл в древнегерманский язык как «ulbandus» и оттуда попал к нам уже в виде «вельбанда», который неудержимо превратился в русского «верблюда»…

Как будто действительно существуют некие надъязыковые и надприродные законы, обусловливающие такие диковинные мифологические превращения. Заметим, важнейшим фактором здесь является отсутствие видов-«оборотней» в биоценозе тех стран, по которым кочуют их названия. Метаморфозы случаются именно с тварями заморскими… Так опосредованно связаны между собой миры животных реальных и фантастических.

– Всё большее распространение в мире получают различные творческие психологические тесты. Особенно популярны тесты с задачей придумать и нарисовать несуществующее животное, описать его способ питания, размножения, придумать естественный для него природный контекст. Чем можно объяснить этот факт?

– Той самой, уже упомянутой «мифологической революцией». Эксперты, оцениватели способностей, профессионализма и прочих объективных качеств тестируемого, постепенно понимают, что между миром фантастическим (включая области невозможного) и миром реальным может быть больше общего, чем между отдельными точками реального мира. Так вымышленное, виртуальное, невозможное встраивается в наш реальный мир и действует в нём – например, в этих тестах. Становясь метафорой, рабочей моделью, чем угодно – участвует в реальных семантических структурах, помогает решать проблемы мира реального.

Ведь если вдуматься, задачка изобразить несуществующее животное, предлагаемая сегодня кому-то экзаменатором, в точности описывается лозунгом парижской весны 1968 года, приписываемым Че Геваре: «Будьте реалистами – требуйте невозможного!».

Беседу вёл Михаил БОЙКО
Фото Екатерины ДАЙС