Время страшного сдвига

№ 2012 / 48, 23.02.2015

Ког­да мы про­ща­лись пе­ред отъ­ез­дом, Аня, Вы пе­ре­да­ли мне ви­зит­ку и так стыд­ли­во, об­ре­чён­но как-то ска­за­ли, мол, ес­ли бу­дет ка­кой-то от­клик по­сле пре­бы­ва­ния на Шук­шин­ских чте­ни­ях, то вот там есть эле­к­трон­ный ад­рес.

Владимир КАРПОВ

Когда мы прощались перед отъездом, Аня, Вы передали мне визитку и так стыдливо, обречённо как-то сказали, мол, если будет какой-то отклик после пребывания на Шукшинских чтениях, то вот там есть электронный адрес. Будто уж устав ждать, что этот отклик может у кого-то появиться. И я в неловкости взял визитку, пряча глаза, зная, что вряд ли что-то напишу. Что писать? Что люди вокруг были замечательные? Что природа красивая? Край жив: подлетаешь, а внизу земля как лоскутный половик – вся распахана, ровненькими разноцветными фигурами. И книги хорошие издаются, а уж Шукшинские чтения – известное в стране явление культуры. И сами Сростки, родина Василия Макаровича – не деревня, а памятник! Да и писал я об этом в статье «Исцеление Алтаем» (журналы «Москва» и «Мир Севера»). С губернатором А.Карлиным и актёром А.Булдаковым делали большую передачу на московском радио о современном Алтае. Созданы радиокомпозиции «Провидение Шукшина», «Герман Титов». И в моём недавно вышедшем романе «ФеРаМоН» есть глава «Испытание Алтаем» – и она об исцеляющей и испытывающей на человеческую надёжность силе алтайской природы и человеческих характеров. Хотя, конечно, удивительно: во время пребывания на Алтае никто не отмечал эти мои, полагаю, содержательные и колоритные работы, зато часто вспоминали то, что, казалось бы, пора забыть: опубликованный «Литературной Россией» ещё в двухтысячном году сатирический памфлет «Колонна с мигалкой», который я не повторял ни в каких изданиях. То ли так устроена человеческая природа – помнить «жареное», то ли просто читать стали меньше и даже толстые литературные журналы не находят спроса?

Словом, добавить к сказанному, вроде, было нечего. А говорить о том, что не легло на душу – да ну его к лешему!

И не стал бы ничего писать. Если бы ни раскрыл книгу, подаренную мне автором с Алтая Станиславом Вторушиным. Мир романа «Литерный на Голгофу» увёл меня в человеческую мистерию, которую в реальности пережила Россия и, увы, продолжает переживать.

Анне Самойловой о мистерии Станислава Вторушина

Станислав Вторушин написал книгу о времени страшного сдвига в народном сознании. Роман мощнейший по задумке: путь царской семьи из Тобольска в Екатеринбург, где уже готовится убийство. Это не историческое произведение в привычном понимании, где главное факты и жизнеописания. Это художественная литература, когда автор воспринимается участником или героем событий: с таким проникновением, знанием душевного лада и переживаний героев описываются события. Вот царь Николай Второй, воспитанный в одной среде и обладающий определёнными навыками, и вот представитель новой власти, суровый комиссар Яковлев, грабивший банки для партийных нужд и лично знавший вождя мирового пролетариата. Они в одном вагоне – и возникающий мир человеческого взаимопонимания находит в этих разных людях гораздо больше общего, чем враждебного. Рядом – дети, красавицы сёстры и царевич, страдающий гемофилией. Царевич Алексей – будто открытая рана самой России.

Читая роман, отчетливо понимаешь, почему во второй половине ХХ столетия именно Шукшин стал избранником народной любви.

Двадцатый век – череда отрицания всех вековых устоев России. Веры, культуры, уклада. И новый идеал – социализм с грядущим коммунизмом – к концу пятидесятых уже, по существу, был отправлен на свалку истории. Шестидесятые-семидесятые – путаница нахлынувших веяний, чаще всего подменных, подражательных. Наша стыдливость, совестливость, простота – «деревенскость» – стали предметом насмешек. Была такая песня: «Мы тоже люди, мы тоже любим…» – она была про негров, но русский человек, а с ним и всякий другой россиянин, также теряя своё этническое лицо, чувствовал себя именно так, как и негры себя где-то не чувствовали. Чужим своей культуре, всему родному, оторванным. И эту простую мысль – мы тоже люди! – стали осваивать и на свой лад доказывать писатели почвеннического склада, как их прозвали, «деревенщики». Какой он есть, русский человек, какие мы? Да и «городские» писатели занимались тем же: из сегодняшнего дня видно, что нет большой разницы, скажем, между Иваном Африкановичем Василия Белова и Монаховым Андрея Битова. Оба героя – милейшие, благодушные и удивительно инфантильные. В советские времена так называемая «производственная» литературная тематика была призвана создать художественный тип советского человека: ответственного, прямого, негнущегося. Но в настоящие типы попали как раз – беспечные, ничуть не заботящиеся о завтрашнем дне.

У Шукшина герои бьются в лишённом почвы и корней настоящем, но заботят их – только вопросы вечного бытия. В фильме режиссёра нашего времени (или безвременья) Егор Прокудин вышел бы из тюрьмы и занят был бы тем, чтобы отомстить какому-нибудь врагу и с мешком денег успешно миновать кордон. А Шукшинский Прокудин ищет на земле своё Божье предназначение, которое оказывается осуществимым только в соразмерности национальной жизни

Василий Шукшин – не только великий писатель, яркий актёр, выдающийся режиссёр.

Шукшин – национальный герой

Через явление национального героя переходит из поколения в поколение духовная энергия народа. Было время военных притязаний других государств – и в национальные герои вышел Александр Суворов, наступает время сумятицы в науке – и народ определяет спасителем Михаила Ломоносова.

В череде духовного самоотрицания, переживаемого народом, потребовался герой, просто и ясно объяснивший, какие мы, какими должны быть. Мы, оказалось, такие, какие есть, пусть неловкие, простодушные, но интересные и талантливые!

Василий Макарович неспроста работал ещё и в кино, пытаясь по всему фронту восполнить собою вытравляемое пространство национального духа.

«Позволь мне стать рядом с тобой. Я ещё никого не убивал, а так хочется» – как сама святая невинность говорит в романе «Литерный на Голгофу» некто Медведев, русский человек. Главный по исполнению казни Яков Юровский тоже, в общем-то, не злой человек, просто он ответственно исполняет поставленную революцией задачу: продумывает до мелочей детали расстрела, а потом всё исполняет. Не всё идёт по плану, но он это тоже предусматривает. Он, как и почти все видные революционеры, выявляет себя этаким режиссёром, который планомерно устраивает историческое представление. С выразительными деталями, с подавляющим возможного исторического зрителя ритмом. Всё это очень точно и, я бы даже сказал – музыкально, описал Вторушин.

Непосредственные исполнители убийства могли не читать Достоевского и ничего не слышать о слезе ребёнка, которой не стоят никакие самые светлые прожекты человечества. Но те, кто отдавал приказания, – люди в пенсне, с клинышками одинаковых (как отмечает Вторушин) то ли профессорских, то ли дьявольских бород – должны бы читать. Но они – создатели более прогрессивного общества – они всегда знают за других, как им жить.

Меняется немногое. В наше гуманное время, когда даже бродячих собак не убивают, а сдают в специальные питомники, где они теряют всякие собачьи навыки, можно не расстреливать. А завлекать, скажем, бесконечным шоу. Шоу всё – горе, беда, веселье или торжества. И всё с песнями и плясками. С наваждением юмористов, которых развелось, как насекомых в запаршивевшей квартире. Всё это удивительно предвидел Василий Шукшин. В повести до «Третьих петухов» черти поют в Храме, а медведь страдает запоями. «Демагог» – заметьте – появляется в родной деревне, наслушавшись и нахватавшись всякой чепухи. Он, демагог, никуда не уезжая, по существу, родину покинул. Для духовного и нравственного перемещения в современных условиях вовсе не нужно куда-то уезжать – перемещение «принесут» на дом.

Шоу – как упаковка в торговле. Упакованный продукт для упакованного сознания. Перед ним, шоу, наседающим на всю нашу жизнь, режиссированным, как деяния революции, мы уже пасуем, как перед новым образом светлого будущего. Оно завоёвывает нас, и если прежде искусство отображало жизнь, то теперь жизнь начинает отображать представление.

Анечка! Я думаю, вы ещё захватите то время, когда на Алтае, где-нибудь на зареченских лугах г. Бийска, будут вечера моего творчества. И муж Ваш, водитель микроавтобуса с лицом научного сотрудника, будет рядом. Мне бы хотелось, чтобы на моём вечере звучала музыка того ансамбля, который пел в этом году на горе Пикет во время торжественной церемонии, посвящённой дню рождения В.М. Шукшина. Квинтет – солист, внешне напоминающий Поворотти, два молодых человека и две девушки с чистыми сильными голосами (в современных представлениях, так или иначе несущих стиль ток-шоу, не выходит у меня уловить имена). Ансамбль – с осмысленным, приращённым к национальному образу звучанием.

Шоу для разумных созданий станет невыносимым, и как берёза выстреливает из каменной скалы, люди потянутся к живому слову. Тогда-то, видимо, и придёт пора, когда можно будет всерьёз поразмышлять о романе Вторушина «Литерный на Голгофу» – о глубочайшем погружении автора в национальную трагедию. Ах, как бы Шукшину это было интересно, как важно послушать! Как бы он, потерявший в этой рубке отца, понял Вторушина!

Владимир КАРПОВ