Законченный циник, но дьявольски талантлив: Валентин Катаев

№ 2014 / 6, 23.02.2015

Летом 1949 года Катаев напечатал в «Новом мире» роман «За власть Советов». Это сочинение в журнале доводил до ума бывший белоэмигрант Александр Дроздов

Летом 1949 года Катаев напечатал в «Новом мире» роман «За власть Советов». Это сочинение в журнале доводил до ума бывший белоэмигрант Александр Дроздов, а санкцию на публикацию давал лично Константин Симонов. Писатель уже готовился получить за него Сталинскую премию, рассчитывая на первую степень (вторую ему дали в 1946 году за повесть «Сын полка»). Однако выход журнальных номеров совпал с началом гонений на Симонова.

Когда-то Симонов мечтал руками либералов потеснить Фадеева и, опираясь на помощь руководителя Агитпропа ЦК Дмитрия Шепилова, поменять власть в Союзе писателей. Но его опередила поддерживаемая Михаилом Сусловым группа Николая Грибачёва и Анатолия Софронова. Столкновение двух литературных группировок отчасти спровоцировало дела о безродных космополитах. Сам Симонов вовремя успел переориентироваться и уцелел, хотя его позиции во власти на какое-то время значительно ослабли. Но зато очень сильно досталось многим другим писателям, которые так или иначе были связаны с Симоновым.

Шарж Н. Лисогорского

Желая угодить начальству, первым в атаку на Катаева обрушился главный редактор «Литгазеты» Владимир Ермилов. Но по линии борьбы с космополитизмом он ничего в романе писателя не выявил. Ну не было у Катаева низкопоклонства перед Западом. И в анкете никаких крамольных сведений не содержалось. Катаев везде писал, что он – русский, из духовной среды. Так что космополитизм ему ну никак нельзя было пришить. Но Ермилов выявил другие изъяны – идейную незрелость. «Из романа, – заявил он в «Литгазете», – выпало главное: формирование сознания, характера, психологии людей партии большевиков» («Литгазета», 1949, 8 октября). Ермилов обвинил Катаева в искажении облика партийного работника.

В общем, отчасти повторилась ситуация конца сорок седьмого года, когда партийная верхушка неожиданно набросилась на уже удостоенный Сталинской премии правоверный роман Фадеева «Молодая гвардия». Тогда тоже Фадеева обвинили в искажении роли коммунистов во время войны на Украине и вынудили писателя переделать роман. Разница была лишь в том, что статьи, осуждавшие первую редакцию «Молодой гвардии», появились лишь после того, как книгу и снятый по ней фильм осудил лично Сталин, а до вмешательства вождя везде печатались только хвалебные отклики.

Для Катаева всё осложнялось тем, что в конце 1948 года власть запретила только что переизданные 70-тысячным тиражом два романа Ильфа и его родного брата – Петрова: «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок». Больше того, Союз писателей назвал эти книги «клеветой на советское общество».

Катаев пытался прощупать, что произошло на этот раз, от кого исходила команда – от Сталина или это перестарался Ермилов, планировавший убийственной статьёй о Катаеве потопить совсем другую мишень, а именно Симонова. Кроме того, он надеялся на то, что «Литгазету» одёрнет «Правда». Напомню, что «Правду» тогда возглавлял Михаил Суслов, который одновременно являлся секретарём ЦК ВКП(б) и, если верить критику Александру Байгушеву, отвечал также за стратегическую партийную разведку. А Суслов уже в то время всячески опекал Катаева. Почему?

По одной из версий, их объединяло общее происхождение. Мало кто знал, что Суслов в реальности вышел не из крестьян, а, как и Катаев, из духовного сословия, и, оставаясь на словах атеистом, он уже в безбожное хрущёвское время нередко через своих доверенных людей информировал второго человека в Московской патриархии – митрополита Питирима о планах своего шефа по снесению старинных храмов и, более того, поощрял публичные протесты против этих варварских проектов (взяв в своё время под защиту, в частности, Дмитрия Балашова, спасшего в начале 60-х годов от разрушения десятки церквей в Карелии). Но я не думаю, что всё упиралось в происхождение. У нас были десятки талантливых поповичей, но что-то Суслов не спешил им всем помогать. Поэтому вторая версия более предпочтительна. Скорее Катаева передали Суслову предыдущие руководители стратегической партийной разведки, но не столько за прежние заслуги, а с расчётом на будущее.

Однако пока Суслов думал о том, как поддержать Катаева, его опередил писатель Михаил Бубеннов. Бубеннов ведь тоже, как и Катаев, входил при Симонове в редколлегию «Нового мира». И он не был уверен в том, что если бы сверху поступила команда окончательно валить Симонова, то кто-нибудь в пылу борьбы с Симоновым не подверстал бы и его самого. А значит, думал Бубеннов, следовало нанести упреждающий удар, и он в жертву решил принести Катаева, в котором уже давно видел своего конкурента.

Своё обвинение Бубеннов, как и Ермилов, построил на якобы идейных просчётах Катаева. Он тоже уличил Катаева в политической близорукости: мол, писатель не раскрыл тему одесского подполья. Но Суслов попробовал разгромную статью притормозить. Однако секретарь ЦК и редактор «Правды» не знал, что Бубеннов имел выходы прямо на Сталина. Поэтому исход дела решил всего один телефонный звонок. Сталин, видимо, так и не простил Катаеву вмешательство в довоенную историю с Авдеенко и распорядился дать статью Бубеннова в двух номерах. Естественно, Суслов не осмелился возразить. (В скобках замечу, что не стоит преувеличивать масштаб влияния Суслова в конце 40-х – начале 50-х годов прошлого столетия. Да, он многое мог, но не всё. Кроме того, его самого контролировали и пытались держать на поводке. Известно, что ещё летом 1947 года Берия стал сильно копать под Суслова, ради этого арестовав под надуманными предлогами верного его сотрудника – заместителя одного из отделов в Агитпропе ЦК Бориса Сучкова.)

Спустя годы Анатолий Рыбаков подтвердил в своих мемуарах, что публикацию разгромной статьи Бубеннова в «Правде» санкционировал именно Сталин. Якобы вождю не понравилось, что Катаев своим героем сделал какого-то Гаврика. «Гаврик по-русски – это мелкий жулик, мелкий мошенник, – приводил Рыбаков в своих мемуарах слова Сталина. – Встаёт вопрос – случайно ли такое имя, Гаврик, товарищ Катаев дал партийному руководителю» (А.Рыбаков. Роман-воспоминание. М., 1997).

Любопытная деталь. Сразу после выхода «Литгазеты» со статьёй Ермилова, упрекавшей Катаева в искажении облика коммунистов, новая заведующая отделом критики журнала «Знамя» Людмила Скорино очень благосклонно отнеслась к идее выпускника филфака МГУ Лазаря Шинделя, позднее взявшего псевдоним Лазарев, по-другому взглянуть на обруганный роман, проанализировать его с иных, не социальных, а художественных позиций и отчасти защитить несправедливо обиженного писателя. А надо знать, что Скорино в журнале просто так ничего не пробивала. Влюблённая с молодости в западную классику, она уже давно поняла, что восхвалять французскую литературу – дело опасное, и стала вымучивать из себя пафосные статьи о бездарной прозе очередного литературного генерала Аркадия Первенцева. Шинделя же Скорино приветила только потому, что за него поручилась влиятельный литературовед Евгения Ковальчик, одно время работавшая в аппарате ЦК ВКП(б) и прекрасно осведомлённая о раскладе сил в партийных и литературных кругах. Ну и, конечно, Скорино идею Шинделя успела согласовать со своим непосредственным начальником – Вадимом Кожевниковым.

Однако, когда Шиндель сдал в редакцию свой материал, Скорино начала вилять. Молодой филолог не мог понять, в чём дело. Спустя годы он вспоминал: «Но мне казалось, что у меня сложилось верное представление о том, что в этом романе [«За власть Советов». – В.О.] получилось, и в чём его слабости – эксплуатация манеры и героев повести «Белеет парус одинокий», и мне хотелось об этом написать. Рецензия моя в редакции восторга не вызвала, но не была отвергнута. Мне объяснили, что она требует серьёзной дополнительной работы. «Вы сами должны понимать, что речь идёт о значительном произведении одного из самых крупных советских писателей, лауреата Сталинской премии. Критические замечания у вас раздуты, их надо существенно сократить». Я с почтительным вниманием выслушал эти указания – они-то лучше меня знают, что и как надо писать, и обещал переделать рецензию. Мне всё-таки казалось, что рецензия у меня получилась, мне хотелось её напечатать. Я попытался её переделать в духе полученных указаний, но ничего у меня не вышло, мои критические замечания становились бездоказательными, рецензия рассыпалась. И я махнул на неё рукой, решив в «Знамени» не появляться. Прошёл, кажется, месяц (могу ошибиться, может быть, чуть больше или чуть меньше), как вдруг позвонили из «Знамени» и попросили меня срочно зайти в редакцию. Точно помню, что это было через день или два после публикации в двух номерах «Правды» разгромной статьи М.Бубеннова, в которой роман Катаева уничтожался. Статья эта, построенная на подтасовках и передержках, полная демагогических политических ярлыков – автор исказил картину героической борьбы советских людей на оккупированной территории, принизил роль в этой борьбе коммунистов-руководителей и т.д. и т.п. – из серии бывших тогда в ходу типовых обвинительных заключений, вызвала у меня чувство отвращения. Я был не очень искушён в политико-литературных делах, но обратил внимание на странную сноску: «Редакция «Правды» полностью согласна с оценкой романа Валентина Катаева «За власть Советов», данной в публикуемой сегодня статье тов. М.Бубеннова». Удивительно это было: редакция «Правды», центрального органа партии, почему-то считает необходимым заявить «полное согласие» с публикуемой статьёй, автора её называют, как в партийных постановлениях, «тов. М.Бубеннов», похоже, что воспроизводится какая-то резолюция, начертанная где-то на очень высоких этажах власти. В «Знамени» мне сказали», что хотят, чтобы я доработал свою рецензию, переведя эстетическую критику слабостей романа в план содержательный, идеологический, ориентируясь на опубликованную в «Правде» статью. «Вы сами должны понимать, что эта статья установочная». Я сказал, что, конечно, понимаю, но выполнить их просьбу вряд ли сумею, с такой ответственной задачей мне не справиться» (Л.Лазарев. Записки пожилого человека. М., 2005).

Из этих мемуаров можно сделать вывод, будто все были трусами, а один Лазарев-Шиндель повёл себя по-геройски. Но всё было несколько иначе. И обо всём надо судить в контексте не только сегодняшнего, но и того времени. Вспомним, какой год тогда стоял на дворе. В стране велась охота на ведьм, и всюду выискивали скрытых космополитов. Так, Ковальчик стала жертвой доноса несостоявшейся актрисы Бегичевой. Ей припомнили и мужа И.Н. Сухова, осуждённого в 1938 году к высшей мере наказания якобы за контрреволюционную троцкистскую деятельность, и зажим в газете «Известия» статей реставратора Грабаря и драматурга Бориса Ромашова, и поддержку Бояджиева, и дружбу с литературоведом и партработником Борисом Сучковым, от которого Берия пытался выбить компромат на Суслова. Спасая себя, она потом в «Литгазете» напечатала позорнейшую статью «Безродные космополиты». В таком же ключе повёл себя и другой влиятельный критик – Александр Макаров. Нашлись уязвимые места и у Скорино. Её второй муж – писатель Виктор Важдаев не устраивал кадровиков по пресловутому пятому пункту. Не всё чисто было даже у Кожевникова. Поэтому понятно, что в той ситуации ни одно издание выступать против линии «Правды» не стало бы. И Лазарев это прекрасно сознавал. Более того, когда он вспоминал Константина Симонова, то того всегда оправдывал – и за угодничество перед Сталиным, и за вынужденное участие в кампании по осуждению космополитов, да и за различные закулисные дела.

Валентин Катаев и Александр Фадеев. 1947 г.

Катаев же очень боялся, как бы после статей Ермилова и Бубеннова в инстанциях не вспомнили бы про его жену, чей отец когда-то числился в бундовцах. Не поэтому ли он поспешил покаяться и по примеру Фадеева немедленно взялся за переделку романа?

Новая редакция была готова к лету 1951 года. Корней Чуковский 20 июня 1951 года в своём дневнике рассказал: «Видел Катаева. Он кончил роман. Три раза переделывал его. Роман обсуждался в издательстве, потом редактором, потом его читал Фадеев,– сейчас послали в ЦК. «Я выбросил начало, вставил его в середину, у меня начинается прямо: «они давно хотели поехать в Одессу – отец и сын – и теперь их мечта осуществилась». Конец у меня теперь – они вернулись в Москву, вышли из метро – и только что кончился салют. Только две звёздочки – синяя и розовая. А в самолёте с ними генерал медиц. службы, – не правда ли, здорово? И в метро они только перемигнулись. Это напомнило им штреки – в подземелье». Сам он гладкий, здоровый, весёлый. У него в гостях подружка его юности Загороженко».

Эта изворотливость Катаева и его умение выйти сухим из любого скандала вызывала у некоторых современников удивление и осуждение. «Не доверяю ему, – подчеркнул 23 мая 1951 года в своём дневнике Кирпотин, – а были друзьями. Предаст, обманет во имя карьеры».

Окончательно Катаева из-под удара вывели, кажется, летом 1951 года. Косвенно это подтвердил Корней Чуковский. 26 августа 1951 года он рассказал в своём дневнике: «Работаю в малиннике. Подходит Катаев. «Какая чепуха у меня с моим «Белеет парус», то бишь – с «За власть Советов». Книга на рассмотрении в ЦК. Приходит ко мне 3-го дня Саша Фадеев. – Где твоя книга? Отвечаю: – в ЦК. – Почему же они так долго рассматривают? – Не знаю. – Саша поехал в ЦК, спрашивает, где книга. Отвечают: у нас нет. Стали разыскивать. Нашли у тов. Иванова. Тот говорит: книга у меня (она уже свёрстана). Но я не знаю, зачем её прислали. Ведь её в Детгизе уже рассматривали, уже есть о ней две рецензии, зачем же вмешивать в это дело ЦК? И постановили – вернуть рукопись Константину Федотычу. И теперь милейшему Федотычу ещё нагорит. Значит, книга моя через месяц может выйти. Вот здорово. Расплачусь с долгами. Я одному Литфонду должен 30 000. Попросил у Саши. Он весь побагровел. «30 000». Сделаю ремонт в этом доме. Стены оставлю некрашенные… Но я за это время написал другую книжку – о поездке в Крым с Женей и Павликом. Павлик у меня всё время будет говорить: «У меня есть идея!» А Женя будет на всё смотреть с точки зрения учебника географии. И всем нам будет хотеться мороженого. Всю дорогу. «Вот в Туле купим». «Вот в Харькове». И только в Москве на обратном пути купили наконец мороженое. Я думаю, что вам дадут премию за 12-томник Некрасова…» И ушёл так же внезапно, как пришёл».

Однако пока Сталин оставался жив, Катаеву вновь сильно подняться так и не позволили. Его, видимо, зачислили в тайный резерв Суслова. Вновь в гору писатель пошёл уже при Хрущёве. Хотя и не сразу. «Вчера, – отметил 15 февраля 1954 года в своём дневнике Корней Чуковский, – Катаев прочитал мне второй акт своей пьесы. Окончательно решено, что она будет называться не «Членский билет», не «Юбилей», а «Понедельник». Я непрерывно смеялся, слушая. Очень похоже на правду и очень смешно. «Будь я помоложе, я бы из тебя Гоголя сделала», – говорит жена писателя зятю – и действительно, у нас Гоголи делаются при помощи всяких внелитературных приёмов. Грибачёв и Щипачёв – и Еголин – и академик Майский, и Бельчиков тому доказательство. И Шагинян. Катаев боится, что пьесу не разрешат, и принимает меры: выводит благородную девушку, которая ненавидит по-советски всю эту пошлость, выводит благородного Сироткина, выводит благородную машинистку, к-рая должна сообщить зрителям, что Правление возмущено поведением Корнеплодова. Но ведь в конце концов Правление Союза писателей выдаёт даже деньги на этот юбилей – хотя бы и второго разряда. Гуляли мы с Катаевым под метелью по Переделкину, встретили Всеволода Иванова, Тамару Вл. и Кому. Я подбежал к ним, а Катаев даже не поздоровался. Вообще же Катаев счастлив и добродушен – ему весело и интересно писать такую забавную и удачную пьесу, и, читая, он сам несколько раз смеялся до упаду – как будто пьеса ему неизвестна и он читает её в первый раз. По дороге говорили о Пономаренко: ушёл. Вместо него, говорят, назначен Александров. «Говорят, он дон Жуан», – сказал я. – «Знаю! – отозвался В.П. – Мы с ним вдвоём состязались из-за одной замечательной дамы».

Потом был второй съезд советских писателей. Катаев произвёл на нём очень хорошее впечатление на Хрущёва. Этим тут же воспользовался Суслов, оперативно пробив назначение Катаева на новый журнал «Юность».

Цель Суслова была понятна: в творческих кругах не по дням, а по часам набирали силу «оттепельные» настроения. Но если ворчливых стариков ещё как-то можно было обуздать (они не забыли, как поступали с инакомыслящими при Сталине), то молодёжь возомнила, что всё уже дозволено и ненаказуемо. Суслов рассчитывал на то, что Катаев не просто сгруппирует вокруг себя самые разные молодёжные течения – и прежде всего те, что отличались радикализмом и нетерпимостью к старым порядкам, но и станет всё контролировать, а главное – умело направлять бунтарей в нужное русло.

В Союзе писателей приказ на Катаева оформили 28 декабря 1954 года. Стартовый тираж нового издания был определён в сто тысяч экземпляров. Но Катаев за несколько лет довёл его до полумиллиона.

«Журнал он поставил хорошо, – признал в 1958 году Кирпотин. – Внешний вид «Юности» по-юношески праздничный, красивый. Понимает, что критика ему нужна, но и боится её. Ему хотелось бы иметь критику острую, героическую, но не нарушающую никаких удобных и выгодных взаимоотношений. Одним словом, «квадратура круга».

Вновь попав в «обойму», Катаев не знал, как ублажить на этот раз Хрущёва и его новых идеологов. Чего он в «Юности» только не придумывал! «Катаев, – отметил в своём дневнике Кирпотин, – действительно очень талантлив. Но по своей природе он – куртизан. Ему действительно всегда нужен хороший заказчик. Он может очень многое, почти всё… Он добивается великолепного результата путём стилизации. В иных условиях он был бы «левым», занимался бы формотворчеством, а сейчас вынужден обслуживать идею. Он пишет в определённом «ключе», и по этому ключу стилизует: чистого мальчика, красноармейца и так далее. А в итоге стал писателем для юношества <…> Тот или иной «ключ» Катаев всегда выбирал не от внутренней, а от внешней потребности». И попробуй тут что-нибудь возразить. Всё верно.

Мечтая о дальнейшей карьере, Катаев, разменяв седьмой десяток, вступил в 1958 году в партию. Кроме того, осенью того же года он, лишь бы угодить верхам, вновь пошёл на предательство. На этот раз писатель отрёкся от Бориса Пастернака, осудив его на собрании московских литераторов за «Доктора Живаго».

На что рассчитывал Катаев? Похоже, он хотел нового, ещё большего возвышения. А что? Получил же новую должность после председательства на позорном собрании московских писателей, осудившем Пастернака, защитник героев Брестской крепости Сергей Смирнов, возглавив главное писательское издание страны – «Литературную газету». А он чем хуже? На повышение пошёл и Леонид Соболев. Ему Хрущёв доверил новую писательскую структуру – Союз писателей России. Хотя Соболев в отличие от Катаева в партию так и не вступил (да и от длительных запоев он не избавился, наоборот, приобретя новую дурную привычку, пристрастившись к морфию).

Подходящая для Катаева вакансия освободилась весной 1959 года. Я имею в виду должность руководителя Союза советских писателей. Но её в последний момент почему-то отдали Константину Федину, которого Катаев прямо-таки ненавидел. Правда, Суслов постоянно твердил ему, что звёздный его час ещё впереди.

Но время шло, а Катаева никуда не выдвигали. Больше того, в конце 1960 года по литературной Москве пустили слухи о том, что он всё в «Юности» якобы провалил, заигрался со «звёздными мальчиками», чересчур доверившись Аксёнову и Гладилину. «В «Юности» будет Баруздин», – уверял в январе 1961 года в одном из писем ленинградский критик Дмитрий Молдавский своего старшего товарища Александра Дымшица.

Катаев, когда до него дошли эти слухи, занервничал. Он не понимал, в чём провинился. Ведь от партийной линии писатель ни на йоту не отступил. Что при Сталине Катаев власть восхвалял, так и при Хрущёве он пел ей одни гимны. Пример тому – роман «Зимний ветер».

Эта книга продолжала линию, начатую в середине 30-х годов повестью «Белеет парус одинокий». Только в «Парусе…» основные события разворачивались в первую русскую революцию, а в «Зимнем ветре» уже вовсю полыхала гражданская война. Катаев изрядно нашпиговал свой роман фактами из собственной жизни. Правда, при этом он придал им другую окраску. В новом романе уже ничего не говорило о былых симпатиях Катаева белому движению. Он теперь поклонялся только красной идее. Ну, а в азарте писатель походя вновь всех предал: и свою первую любовь – Ирину Алексинкину, и её отца – царского генерала, выведя того в образе чуть ли не главного реакционера.

Книгу потом прочитали уцелевшие члены семьи Алексинкиных. Они написали Катаеву возмущённое письмо: мол, как же так, всё обстояло иначе, и как можно было предать свою молодость. Катаев летом 1961 года цинично ответил: «Это недоразумение, основанное на деталях. Я создал обобщённую «семью Заря Заряницких», в которую вошли десятки, а может быть и сотни подробностей, взятых из множества похожих семейств, в том числе и ваших. В том-то и заключается наше писательское ремесло, чтобы обобщать».

Кстати, Суслову новый роман писателя, вошедший в эпопею «Волны Чёрного моря», очень понравился. Он даже предложил всю эпопею выдвинуть на соискание Ленинской премии. Но самого писателя грела другая идея Суслова: усадить Катаева в кресло главного редактора «Литературной газеты».

Суслов уже давно был недоволен «Литгазетой». Ему хотелось иметь газету, которая могла бы все писательские группы и течения если не объединить, то хотя бы примирить. У Всеволода Кочетова это не получилось. Он оттолкнул всех сторонников «оттепели». Смирнов, так прекрасно, по мнению Суслова, зарекомендовавший себя в истории с осуждением Пастернака, наоборот, пошёл на поводу у либералов. Косолапова же Суслов рассматривал как временную фигуру. И не только потому, что Косолапов, начиная с 1951 года, пересидел в «Литгазете» четырёх главных редакторов, приноровляясь каждый раз ко вкусам нового шефа. Суслов не забыл, как вяло Косолапов работал в конце 1940-х годов в подведомственной ему газете «Культура и жизнь».

Почему Суслов так ухватился за Катаева? Он ведь «Юность» вёл не столь уж безупречно и нередко пропускал с точки зрения партийных функционеров сомнительные вещи.

Объяснение простое. Суслов давно искал фигуру, которая бы устроила и ортодоксов, и новаторов. Катаев в этом плане был почти идеален. Сколько лет он писал в духе и русле кондового соцреализма! Совершенно ясно было, что ему ничего не стоило при необходимости найти общий язык и с Симоновым, и с Твардовским, и с Фединым, и с Софроновым, и с Грибачёвым. Всех их объединяло общее прошлое. Все они имели столько грехов! Но в отличие, скажем, от Твардовского, Катаев научился чувствовать и новое время. Это Грибачёв видел в Аксёнове или Рождественском чуть ли не подрыв основ социализма. А Катаев считал, что с идейностью у Аксёнова или Вознесенского всё в порядке. Разница в другом – в способе выражения мыслей и чувств, в языке.

Катаев, чтобы ускорить процедуру своего нового назначения, в конце 1961 года подал заявление об уходе из «Юности». Естественно, это тут же породило массу новых интриг. Одни группировки повели борьбу за освободившееся кресло в «Юности». Это место очень хотел занять, в частности, Сергей Преображенский, которого ещё в начале 50-х годов партаппарат приставил сначала к Александру Фадееву. Катаев держал его в своих заместителях только потому, что он неплохо разбирался в хозяйственных проблемах, но творческие вопросы ему никогда не доверял. Но у Суслова объявился свой кандидат. Он предложил Бориса Полевого. Назначение состоялось 4 января 1962 года.

Конечно, Полевой был никудышным писателем. Но его, как и Катаева, в своё время на чём-то повязали. Он не раз выполнял за границей деликатные поручения Суслова. А главное – Полевой мог обеспечить в «Юности» преемственность и при необходимости обуздать «звёздных мальчиков». Кстати, время показало, что Полевой, когда властям это было нужно, в отличие от Катаева не церемонился ни с Аксёновым, ни с Евтушенко, ни с другими любимцами «Юности». Надев на себя маску либерала, он порой действовал похлеще, чем какой-нибудь Катаев или Грибачёв. Чего стоила история с повестью Аксёнова «Золотая наша железка». Усмотрев в ней крамолу, Полевой не просто отказался печатать эту вещь, а вернул автору с оскорбительными своими замечаниями, сделанными на полях рукописи. Так что Суслов знал, кем заменить Катаева в «Юности».

А вот быстро убрать из «Литгазеты» Косолапова у Суслова не получилось. По одной из версий, Хрущёва убедили в том, что и у нас, и на Западе снятие Косолапова будет однозначно связано с публикацией скандального стихотворения Евтушенко «Бабий Яр». Якобы Хрущёву посоветовали с заменой главного редактора в «Литгазете» повременить.

Знающие люди потом говорили, что Суслов вселил в Катаева надежду, что вопрос о «Литгазете» не закрыт, а только перенесён на некоторое время, просто нужно немного потерпеть, а чтобы писатель не сердился, начал вовсю проталкивать его за эпопею «Волны Чёрного моря» на Ленинскую премию.

Катаев с лёгкостью преодолел лишь предварительный отбор. На втором этапе конкуренцию ему составили Асеев, Бровка, Кербабаев, Кутатели, Малышко, Межелайтис, Серебрякова и Чуковский. Однако в последний момент Комитет по премиям предпочтение отдал не Катаеву, а Межелайтису и Чуковскому. Писателя это, естественно, задело. Правда, на Старой площади ему намекнули, что не всё потеряно и якобы у него остались шансы получить Ленинскую премию в следующем году.

С трудом стерпев одну обиду, Катаев в июле 1962 года обратился в ЦК КПСС с просьбой, чтобы ему разрешили выпустить второе собрание сочинений, но не в пяти томах, как это было сделано в 1956–1957 годах, а в восьми. Он писал: «Около семи лет тому назад Гослитиздат выпустил так называемое собрание моих сочинений. Пишу «так называемое», потому, что хотя оно и было задумано как семитомное, но в процессе издания, на ходу, подверглось поспешному коренному сокращению и превратилось в «пятитомник», то есть по существу перестало быть собранием сочинений, а сделалось просто «избранным», что далеко не одно и то же. В него не вошло множество материалов, имеющих для моего творчества первостепенное значение: не вошли публицистика, юмористические рассказы, статьи на литературно-художественные темы, многие новеллы, очерки, стихи, несколько комедий и т.д. Я уже не говорю о том, что тираж мне был дан заниженный – всего 150 тысяч, хотя спрос на мои книги у читателя всегда был и есть значительно выше этой цифры, и смело можно было бы дать 300–400 тысяч. Это подтверждает тот факт, что моих книг почти никогда нельзя найти ни на складах, ни на прилавках книжных магазинов. Впрочем, всем хорошо известно, что «Валентин Катаев писатель тиражный». Таким образом, мало того, что я понёс моральный и материальный ущерб, но ещё было создано впечатление, что, так как моё якобы «собрание сочинений» уже осуществлено, то с этим покончено. На самом же деле это не так: настоящего собрания сочинений не было, а было только «избранное», изданное семь лет назад ничтожно малым тиражом. Таковы факты. Поэтому я обращаюсь с просьбой восстановить справедливость и в ближайшее время издать действительно собрание моих сочинений в 8-ми томах, куда войдут множество материалов, не включённых в пятитомник, а именно: 1) публицистика, 2) юмористика, 3) очерки, 4) статьи о литературе и искусстве, 5) сценарии, 6) комедии, 7) новые рассказы, 8) полностью эпопея «Волны Чёрного моря», 9) стихи, 10) некоторые письма, заметки, речи. Как один из старейших советских писателей я имею на это все права. Осуществление такого собрания сочинений даст мне возможность – пока я жив – тщательно его проредактировать, а также снимет с меня заботу о куске хлеба – необходимость заниматься ради куска хлеба мелкими литературными поделками, без чего мне невозможно будет свести концы с концами, создаст для меня прочную материальную базу и даст возможность в последний период моей творческой жизни спокойно осуществить мои обширные литературные замыслы, к которым я уже приступил. Считаю возможным обратить Ваше внимание также и на то, что собрания сочинений многих писателей моего поколения, например Федина, Леонова, Эренбурга и других, изданы уже два и даже три раза и каждый раз большими тиражами. Почему же относятся так несправедливо ко мне? Надеюсь на Ваше быстрое и справедливое решение».

Это обращение попало к Суслову, который тут же передал его в отдел культуры ЦК. По неписанным правилам, царившим на Старой площади, это означало, что издатели в самое ближайшее время должны были получить команду исполнить все просьбы Катаева в полном объёме. Но сотрудники Дмитрия Поликарпова вдруг подняли бунт. 22 августа 1962 года два функционера из отдела культуры ЦК – А.Петров и Н.Трифонова –сообщили начальству: «В.П. Катаев просит издать в ближайшее время собрание сочинений в 8-ми томах. В обоснование своей просьбы т. Катаев говорит, что собрание сочинений, изданное в 1957 году, не включало многих материалов, имеющих важное значение для его творчества, что осуществление второго издания собрания сочинений даст ему возможность материально обеспечить себя для работы над новыми произведениями. По сведениям Всесоюзной книжной палаты, за 1959–1961 гг. осуществлено 16 изданий произведений В.Катаева общим тиражом 2 607 500 экз. Авторский гонорар только по центральным издательствам составил 55 668 рублей новыми деньгами. Собрание сочинений, выпущенное в 1956–1957 гг., издано тиражом 150 тыс. экз. В 1962 году в издательстве «Советский писатель» выйдет сборник фельетонов В.Катаева, к концу года Детгиз переиздаст массовым тиражом двухтомник «Волны Чёрного моря». Тематическим планом издательства «Советский писатель» на 1963 год предусмотрено издание сборника юмористических и сатирических рассказов и фельетонов объёмом 22 печатных листа, тиражом 100 тыс. экземпляров. Что касается издания собрания сочинений В.П. Катаева, то, как сообщил директор Гослитиздата т. Владыкин Г.И., осуществить это издание раньше 1965 года не представляется возможным. Однако, учитывая, что с подобным письмом т. Катаев обратился и в издательство, просьба писателя будет рассмотрена дополнительно. С т. Катаевым В.П. состоялась беседа в Отделе культуры ЦК КПСС по вопросам, поставленным в письме. Считаем возможным ограничиться принятыми мерами».

Потом завис вопрос и с «Литгазетой». Косолапова сняли лишь перед самым Новым 1963 годом. Но на освободившееся место ЦК прислало не Катаева, а Александра Чаковского, до этого возглавлявшего журнал «Иностранная литература».

Катаев ничего не понимал. Он ведь так надеялся на свои связи в ЦК партии. Ещё недавно писатель всех убеждал в том, что без поддержки в верхах современный писатель обречён. «Сегодня я встретил Катаева, – отметил 28 августа 1962 года в своём дневнике Чуковский. – Излагая мне свою теорию, очень близкую к истине, что в Переделкине и Тихонов, и Федин, и Леонов загубили свои дарования, он привёл в пример Евтушенко – «я ему сказал: Женя, перестаньте писать стихи, радующие нашу интеллигенцию. На этом пути вы погибните. Пишите то, чего от вас требует высшее руководство». Другими словами, Катаев призывал Евтушенко брать с него пример. И вдруг высшее руководство его самого принесло в жертву. Похоже, Катаева то ли подставили, то ли и вовсе предали.

По одной из версий, против Катаева выступили заведующий отделом культуры ЦК Дмитрий Поликарпов и новый любимец Хрущёва – Леонид Ильичёв, которым очень не нравилось то, что писатель всячески поддерживал в «Юности» Василия Аксёнова, Андрея Вознесенского, Анатолия Гладилина, Евгения Евтушенко и других «звёздных» мальчиков, и якобы Суслов при тех обстоятельствах никак надавить на Ильичёва не мог. Говорили, будто Катаеву хотели подыскать другой влиятельный пост, но писатель якобы закусил удила. Он очень обиделся и уехал в заграничную командировку, где перенёс тяжелейшую операцию.

По другой версии, всё было намного сложней. Катаева ведь для чего назначили в конце 1954 года в «Юность»?! Он должен был контролировать либералов и опекать молодые таланты и в случае чего держать молодёжь в узде. Но в какой-то момент писатель якобы упустил вожжи и «исповедальщики» вышли из-под его контроля. А Суслов вроде не знал, как на это реагировать. С одной стороны, Катаев в доску свой, а с другой – провалил задание. Но поскольку лично сам он ссориться с писателем не хотел, то всё свалил на другого секретаря ЦК – Ильичёва, которого безжалостно убрали в отставку сразу после смещения Хрущёва.

Эту версию я как-то попросил прокомментировать Александра Байгушева, который с середины 50-х годов считался негласным помощником Суслова по линии стратегической партийной разведки. Но критик признался, что Суслов к работе с Катаевым его не подпускал. Он поручал ему другие задания, касавшиеся в основном почвенников (например, Байгушев должен был раздуть через «Московский комсомолец» в противовес Евгению Евтушенко фигуру Егора Исаева, проконтролировать русский клуб, действовавший под маркой общества охраны памятников, наладить контакты и соответствующе настроить то Дмитрия Лихачёва, то Дмитрия Балашова или протолкнуть через Михаила Хитрова нужные статьи в «Новый мир» Твардовского. Но вот свои контакты с Катаевым Суслов Байгушеву почему-то не доверял.

Байгушев считал Катаева двойным агентом, который одно время действовал в интересах Суслова. При этом он был убеждён, что Катаев считался у власти, пользуясь тогдашней терминологией, своим. Косвенно это ему подтвердил Геннадий Шпаликов, которого Байгушев когда-то спас от задержания за участие в каком-то провокационном капустнике. Шпаликов в начале 60-х годов часто общался с сотрудниками катаевской «Юности» и, догадываясь об истинном характере работы Байгушева, не раз приезжал к критику домой и подчёркивал, что Катаев – свой, православный.

Так чему же верить? Мне лично думается, что дело было не в Ильичёве. Да, Ильичёв, конечно же, мечтал усилить своё влияние в партийном аппарате и всячески угождал Хрущёву. Но он при этом оставался трусом. Чтобы перечить Суслову?! Это Ильичёву не могло присниться и в страшном сне. Он слишком много лет проработал под началом Суслова в Агитпропе ЦК и хорошо знал цепкую хватку этого человека. Сколько раз на его глазах пытался пойти против воли Суслова Шепилов, тоже работавший в Агитпропе и тоже в какой-то момент очень приблизившийся к Хрущёву. И чем всё в итоге закончилось? Лишением всех постов и вынужденным отъездом в Среднюю Азию. Как бы Ильичёв не клял Катаева, он сильно мешать планам Суслова не стал бы. Наверное, поворчал бы, но с назначением Катаева в «Литгазету» всё-таки смирился бы.

Значит, помешал Суслову кто-то другой. Но кто именно? Хрущёв? Но лично у него Катаев никогда изжогу не вызывал. Косвенный ответ я нашёл в дневнике Алексея Кондратовича. Уже в июне 1969 года этот сподвижник Твардовского случайно узнал от Георгия Владимова об интервью, которое дал в АПН для зарубежных читателей один из членов Политбюро Александр Шелепин. «Поносил «Юность» Катаева, – рассказал Кондратовичу Владимов, – говорил, что теперь журнал уже не исправишь, как он создан Катаевым, таким и останется».

Что здесь добавить? Когда Шелепин давал это интервью, его мнение уже мало что значило. Главное своё дело он сделал ещё в 1964 году, помог убрать Хрущёва и привести к власти Брежнева. Дальше Шелепин только всем мешал и поэтому его бросили на профсоюзы. Но в 1961–1962 годах этот деятель был ой как силён. Вчерашний председатель Комитета госбезопасности, он подмял под себя всю организационную и кадровую работу в партии и, кроме того, возглавил комитет партийного контроля. И вот с этим-то Суслов никак не мог не считаться. Он понимал, что в случае чего Шелепин мог накопать что-то и на него, а потом скомпрометировать перед Хрущёвым. А Суслову это надо было?

В конце концов Суслов всё равно твердолобого Шелепина, так и не научившегося работать с творческой интеллигенцией (хотя и окончил Институт истории, философии и литературы), переиграл по всем статьям. Уступив ему в малом, он посадил в «Юность» верного ему Полевого, а «Литгазету» доверил другому своему человеку – Чаковскому.

Неудобно получилось только перед Катаевым. Но это уже – большая политика, в которой сантиментам не место.

Кстати, несостоявшееся назначение в «Литгазету» в чём-то даже пошло Катаеву на пользу. Он многое переосмыслил и резко изменил манеру своего письма. Это можно было почувствовать уже по опубликованной в 1964 году в журнале «Знамя» повести «Маленькая железная дверь в стене», где изображался совсем другой, нехрестоматийный Ленин. Но все каноны перевернула другая его повесть – «Святой колодец».

О том, как создавалась эта повесть и как она пробивала себе дорогу в печать, подробно рассказал сын писателя – Павел Катаев. Он вспоминал: «Работал отец с увлечением, и время от времени, когда накапливался очередной кусок прозы, он спрашивал, не хотим ли мы послушать, и принимался читать. Он сидел за столом чуть боком в своём рабочем кресле, поднеся близко к лицу большой блокнот с написанным текстом, и читал глуховатым, как будто бы немного простуженным голосом своё новое произведение, которое нас, слушателей, завораживало и буквально доводило до слёз… Хочу сказать, что в данном случае семья (жена и дети) безоговорочно – «на корню» – принимали его новую прозу, и я был в таком восторге, что готов был целовать папины руки, крепко сжимающие толстенькую стопку листов блокнота, соединённых вверху пластмассовой пружинкой или спиралькой – не знаю, как назвать <…> Судьба новой вещи складывалась поначалу вполне удачно. Тогдашний сосед по переделкинской даче, главный редактор одного из толстых литературно-художественных и общественно-политических журналов, встретившись с отцом на аллее полуклассиков (улица Серафимовича) и узнав, что отец заканчивает новую вещь, предложил взять её в свой журнал и незамедлительно напечатать <…> Первые месяца два никаких особых «движений» рукописи не наблюдалось. Потом деятельность активизировалась и возник редактор – не тот, главный, что «взял» рукопись, а тот, что должен был с ней работать, доводить до печати. Редактором оказалась довольно милая, мягкая, молодая женщина, кстати сказать, также живущая в городке писателей (её отец был крупным функционером одного из подразделений Союза и имел в Переделкине дачу неподалёку от отцовской). Moлoдaя дама оказалась либералкой и поэтому тонко разбиралась в том, что можно печатать, а что – нельзя, что «пройдёт» в контролирующих инстанциях, а что станет камнем преткновения для публикации всей вещи. Она чутко, как самый тонкий электронный датчик, реагировала на малейшие, даже самые отдалённые и бледные намёки на критику существующей действительности и немедленно вытаскивала крамолу «за ушко да на солнышко». И уж тут от её мягкости не оставалось и следа <…> Шло время, а о рукописи уже никто не вспоминал – ни главный редактор, переставший выходить из дачи, а может быть, и переехавший в город, ни либеральная сотрудница – никто. Словно бы рукописи вообще не существовало. Полная тишина. Будучи человеком опытным, отец сначала заподозрил, а потом окончательно понял, что его новую прозу печатать не намерены и что подобное решение принято не главным редактором, а его политическим начальством. Отец был подавлен» (П.Катаев. Доктор велел мадеру пить. М., 2006).

А потом был звонок из ЦК.

«Доброжелательный голос, – вспоминал сын Катаева, – попросил к телефону Валентина Петровича. На вопрос, кто спрашивает Валентина Петровича, человек назвал своё (знакомое мне) имя и должность в отделе культуры Центрального Комитета. Нечто подобное ожидалось потому что ситуация с папиным новым произведением повисла в воздухе и висела таким образом уже достаточно долго. Пора бы разрешиться.

После достаточно продолжительного телефонного разговора улыбающийся отец спустился в гостиную (у нас она по-простецки называлась столовой) и во всех подробностях поведал нам – маме и мне – о судьбе своего произведения <…> Действительно, человек из Центрального Комитета сообщил отцу, что «в Центральном Комитете прочли «Святой колодец» и не видят причин для его запрещения». Но у Центрального Комитета есть к отцу одна убедительная просьба, а именно – убрать из произведения слово «севрюга», с которой сравнивается один из персонажей его новой книги. Дело в том, что некий маститый литератор узнал в персонаже самого себя, и поскольку некогда был изображён знаменитыми карикатуристами в образе именно этой рыбы, то выразил опасение, что по такой подсказке будет узнан и другими. С просьбой о собственной защите маститый литератор обратился в Центральный Комитет. Вопрос о севрюге был решён тут же, во время телефонного разговора.

– Значит, с рыбами его сравнивать нельзя? – уточнил отец.

– Нельзя.

– А с чем можно?

– Ну, не знаю…

Наступила небольшая пауза. Но воображение отца уже работало во всю силу, и когда он спросил, можно ли сравнить этот персонаж с птицей, ему уже всё было ясно.

– С птицей? – переспросил человек из Центрального Комитета и, секунду подумав, ответил:

– С птицей – можно.

– Ну, тогда я его сравню с дятлом.

И в этот же вечер отец, поднявшись в свой кабинет, внёс в рукопись изменение, вычеркнув сравнение с севрюгой и написав, что его «тягостный друг» напоминал дятла с его художественным стуком в третьем отделении. И не оставалось никакого сомнения в том, что речь идёт не об отделении концерта художественной самодеятельности или, допустим, мастеров искусств, а о «стуке» в «третьем отделении», то есть в тайной полиции».

Изложив факты, связанные с первой публикацией «Святого колодца», сын писателя почему-то не назвал ни одной фамилии. Возможно, он побоялся кого-либо обидеть. А зря! Попробуем восстановить пропуски сами. Соседом Катаева по переделкинской даче был главный редактор журнала «Москва» Евгений Поповкин, которого всячески опекал член политбюро ЦК партии Дмитрий Полянский, а молодую даму, которой поручили подготовить катаевскую рукопись к печати, звали Дианой Тевекелян (её папа в прошлом возглавлял партком Московской писательской организации и визировал все наградные листы). А из ЦК Катаеву звонил лукавый царедворец Игорь Черноуцан, который слыл ещё тем интриганом в отделе культуры этой всесильной конторы на Старой площади и который до этого зарубил не одну талантливую рукопись, достаточно вспомнить его участие в запрещении романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Ну а под севрюгой Катаев хотел спрятать вельможного писателя Сергея Михалкова. Но последний номер у него сорвался.

Кстати, Михалков в долгу не остался. Он потом в ответ обвинил Катаева в раздвоении. «Писатель с отвратительной личной биографией, – разглагольствовал Михалков, – аморальный человек в полном смысле слова, писал самые светлые произведения… Поскольку это писатель, творческая личность, он тянется к хорошему, а делает в жизни плохое. Это такая раздвоенность писательской личности».

У интеллигенции, особенно либерального толка, «Святой колодец» тоже вызвал двойственное отношение. «Прочла Катаева «Святой колодец» в «Новом мире», – отметила 28 июня 1966 года в своём дневнике Лидия Чуковская. – Великолепная проза. И пустая (какая разница с «Раковым корпусом» [Солженицына. – В.О.]. Прочитав, я как-то по-новому поняла путь – его и Олеши. (Они сродни.) Глаза у художников у обоих. И ничего не жжёт, не о чем писать. Вещи – всё вещно – всё живописно. В начале пути они взяли идею напрокат. Она помогла им одушевить и осмыслить живопись, дала повод описывать вещи. Идея подломилась. Писать стало не о чем, не на что низать свои бублики».

Но давний друг Чуковской – Л.Пантелеев с такими оценками не согласился. 16 сентября 1966 года он в письме Чуковской признался, что прочёл «Святой колодец» с большим интересом. «Это, как мне кажется, и насколько я знаю автора, – блестяще написанный автопортрет. Другие отплёвываются, бранятся, говорят – «скучно», ругают и редакцию, изменившую славным традициям. Нет, я уже сказал – скучно мне не было. И не вижу измены хорошей традиции – печатать всё по-настоящему яркое. Но понимаю, что здесь можно и поспорить, понимаю, что снобизм, пижонство Катаева рядом с Быковым, Можаевым, Солженицыным – может раздражать. И меня раздражает. Потому что и для меня гражданственность искусства стала значить больше, чем значила когда-то».

Как считал критик Станислав Рассадин, «Святой колодец» привёл Катаева «к новой манере письма, окрещённой им «мовизмом» (Ст. Рассадин. Советская литература. Побеждённые победители. М., 2006).

Ассоциативная проза Катаева произвела эффект разорвавшейся бомбы. «Катаев, – утверждал в своих мемуарах Анатолий Гладилин, – возродился, как феникс из пепла, но в другом качестве – основоположника «мовизма» (А.Гладилин. Улица генералов. М., 2008).

Потом была повесть «Трава забвения», в которой Катаев как бы повенчал двух несовместимых художников – Бунина и Маяковского. «Нельзя простодушно рассматривать повесть как чисто «вспоминательное», произведение, – утверждал критик Олег Михайлов. – Сам автор признаётся, что это во многом вымышленная автобиография, «мемуары одного лица, написанные другим». Однако такое признание не освобождает от впечатления разорванности, производимого героем. Словно бы два спутника двух великих писателей выступают в разных актах одной пьесы. В промежутке между перевоплощением герой появляется в маске: он уже не Катаев, а некто Рюрик Пчёлкин, которому автор «дал свою телесную оболочку и живую душу, но имени своего давать не хотел». И странное дело: тот, «первый Катаев», запечатлён более зримо, хотя, кажется, ничего общего не имеет с автором знакомых нам произведений 20-х годов, популярным советским прозаиком и драматургом. «Мне, русскому офицеру, георгиевскому кавалеру…» – повторяет он. На летней вешалке у него бесстрашно висит офицерская шашка «за храбрость» с анненским красным темляком. Это «настоящий ученик Бунина», его «подмастерье» (мотив, звучащий так же настойчиво): «В решительно сжатых челюстях и напряжённо собранном лице своего учителя…», «со сладким ужасом слушал я слова своего учителя…», «Я приносил Учителю всё новые и новые рассказы и стихи…» и т.д. «Я сын Революции, — говорит «другой» Катаев. – Может быть, и плохой сын. Но всё равно – сын». Это уже острослов, афоризмы которого расходятся по левым литературным кругам наравне со словечками Маяковского, близкий друг и единомышленник Олеши и Багрицкого. Это один из тех революционно настроенных молодых писателей, на которых Бунин сердито стучит палкой. Недавний метр и учитель становится врагом, у которого нет уже ничего общего с молодёжью» (О.Михайлов. Верность. М., 1974).

Окончание следует

Вячеслав ОГРЫЗКО